«Мужчины устроены просто, как слив унитаза», — говаривала главная Тусина подруга — Мура. Когда-то Туся именовала ее Машкой, еще раньше, в соответствии с модой изысканных социалистических времен, она звалась Мэри. Но теперь народ пел блатные песни и читал «Железную женщину» и Маша — Мэри превратилась в Муру.
Мура хороша... Мура — мать: называть ее «одиночкой» при таком количестве мужиков как-то нелепо. Уж ее-то с ребеночком никто не бросал. Бросала сама Мура, а точнее оставляла. Оставляла очередной объект. И в ее замысловатых отношениях с любовниками не только казенное слово «объект» напоминает практику советского долгостроя. Постоянно раскручиваются свежие «объекты», деньги из них выкачиваются, они уходят в незавершенку, а на подходе уже парочка новых.
«Проститутка» — убежденно кивают друг другу Мурины соседки. Это неправда. Мура — инженер. И Туся — инженер. Но ничем более на Муру она не походит. Ее горестный ротик, вздернутый носик, ангельская попка и глазки являют восхищенному взору чистейший образец русской блондинки, которая, как и черная икра, пользуется заслуженным спросом во всем мире. Туся простодушна, сентиментальна, привязчива. Она создана для того, чтобы ее обманывали жутковатые мужички с черными усиками. Из всего этого вовсе не следует, что Туся дура. Нет, представьте себе, эта бедная женщина читает в подлиннике не только Сименона, но и Сартра, а Мура, хотя и зовет Тусю идиоткой, понятия не имеет, кто такой Сартр. И тем не менее, Мура — счастливая мать пятилетнего, наглого Никиты, у Муры полно «объектов», а бедную Тусю уже восемь лет обманывает все тот же Феликс, который обманул ее восемь лет назад, лишив поднадоевшей невинности.
Феликс художник. Правда Мура, наверное, заразившись от соседок, зовет его «твоя проститутка». В данном случае, это тоже неправда, потому что Феликс — любитель, и в русском языке есть для него другое определение. Феликс и Мура знакомы. И Мура даже вильнула бюстом. Но сообразительный Феликс сразу понял, что она слопает его за раз, как шоколадку, а Феликс сам большой любитель сладкого. Любит он долгоиграющие конфетки, особенно «барбариски». Вот уже восемь лет он тянет любовь из Туси, и она не кончается, сладкая, сладкая Тусина любовь. Все бы было ничего себе, если б «эта проститутка» не гонял Тусю на аборты и не сообщал ей время от времени, что он полюбил «настоящую женщину». Роль «настоящей женщины», как правило, играла стерва Анфиса. Наивный в некоторых вопросах Феликс никак не мог понять, что она просто-напросто фригидна. Он который уж год злился, что она, гадина, не оценила его мужские прелести по достоинству, и все норовил в который раз ей их продемонстрировать.
«Если бы хоть раз этот садист, этот мерзавец упал на колени и сказал, что любит, что жить без меня...» — прорыдала Туся в Мурино плечо, после того, как Феликс опять ушел. Впрочем, он и не приходил. Он, как и всегда, жил в своей мастерской. А Туся с мамулей жила в своей двухкомнатной. «Ничего нет проще...» — заявила циничная Мура. «Но только зачем? Что это тебе даст?»
«Как зачем? — позлобнела Туся. — В морду его поганую плюнуть!»
«А, тогда — понятно...» — повторила Мура. «Если ты, идиотка, будешь точно выполнять мои указания, он тебя полюбит».
«Да иди ты», — горестно усмехнулась опухшая Туся.
«Послушай, тысячу раз я тебе говорила, что мужчина прост, как... Ладно, не морщись. Сейчас составим план. Твой случай сложнее, чем другие. Он-то ведь тебя уже изучил, рефлексы собачьи у тебя выработал. Но все равно победа будет за нами».
Кампания началась с гениального хода. Туся, выдержав паузу в две недели, чтобы Феликс успел соскучиться по ее теплой постели и маминому борщу, позвонила ему. Феликс, услышав Тусино смущенное «посоветоваться», «поговорить», «кофе», снисходительно согласился и пошел в ловушку.
В Тусиной комнате горела свеча. Но мнилось, что светит рубиновым огоньком прабабушкин графин с вишневой наливкой. Феликс ненатурально разгневался: «Что за праздник?» — «А так, настроение хорошее». Феликс не поверил и улыбнулся, как врач больному.
Когда наливка и кофе были выпиты, сплетни о всех знакомых изложены, Феликс ехидно поинтересовался: «О чем это Туся хотела посоветоваться». При этом он недвусмысленно и плотоядно похлопал по пухлому дивану. Но Туся на диван не пошла. Она серьезно сообщила: «Я хочу с тобой поговорить, как с художником, милый». Гримаса Феликса стала еще ехиднее, и он опять шлепнул по бедному дивану. Диван этот видывал те еще виды.
«Видишь ли, — загадочно протянула Туся, — мне нужно выяснить, какое из двух платьев мне больше идет: зеленое или черное».
Конечно, Туся прекрасно знала, что идут ей оба, а купить она не могла бы даже оборку черного, по причине немыслимой их стоимости. Да к тому же Ритка-проститутка (эта уже настоящая) продавать их не собиралась, а дала напрокат. Она же не пожалела для правого дела новый гарнитур. Небрезгливая Ритка просила только не порвать вещи. Пояс из обычных резинок и кружев Мура с Тусей сшили сами.
И вот теперь, примеряя перед обалдевшим Феликсом оба платья, Туся по-свойски прохаживалась в этом, так сказать, «гарнитуре» и черных чулках. Феликс доверчиво расслабился, он решил, что все это представление — лишь прелюдия к обычному Тусиному: «Феликс, останься, ну хоть сегодня, ну хоть последний раз в этой жизни». Феликс задумался о том, как Туся представляет себе следующую жизнь, а Туся, выяснив, что черное малость лучше, вдруг спросила: «Феликс, тебе уже пора?» «Да вообще-то...» — неопределенно протянул Феликс. «Ну вот и хорошо, — неожиданно согласилась Туся. — У меня завтра ответственный день, надо бы наконец выспаться». Феликс длительно и напряженно обувался, но приглашения не последовало.
И все это великолепие было лишь пунктом номер один гениального Муриного плана. Весь план был старее старого: завлекать и все. Но сказать это легко, а вот выполнить очень трудно. Нужно было постоянно провоцировать бедного Феликса, заманивать на бесплодные свидания, находить поводы для встреч, да так, чтобы он не заподозрил, что эти интригантки его дурят. Мура требовала от Туси безукоризненного соблюдения правил. «Ни — ни», — говорила она, и при этом глаза ее становились мудрыми, как у Кутузова до Бородинского сражения. Бердяев несомненно прав, когда размышляет о женской душе России. Вот, к примеру, Мурина тактика и война двенадцатого года, прямо один к одному.
Лето кончилось. Наступила осень, а Феликс втянулся в кампанию не на шутку. Не ожидая от бесхитростной Туси подвоха, он принимал всерьез все ее идиотские отговорки типа: «Мне тяжело, Феликс, на душе» или блестящую фразу «Ты что, не понимаешь?» Феликс оказался слишком умным и гордым, чтобы ответить: «Нет, не понимаю». Вообще, поскольку доступ к Тусиным прелестям оказался закрыт, выяснилось, что без них как-то неуютно и скучно. Многочисленные подруги вовсе не намерены были окружать Феликса лаской и заботой, а напротив, сами таковых требовали. И очень хотелось борща.
Но тактика заманивания не могла быть бесконечной, близилось Тусино Бородино. В точно рассчитанное время, у томно растеленной постели она встретила противника, грозная и прекрасная, как... (Все о ходе битвы вы можете узнать, открыв издание М.Ю.Лермонтова.) После решающей ночи Феликс затосковал в своей мансарде, как Наполеон в сожженной Москве. В отличие от Наполеона отступать ему было некуда и во Франции его не ждали.
И вот наступил торжественный момент. У Муры зазвонил телефон, и Тусин голосишко с подрыдыванием пропел:
— Мура, Мурочка, я тебе так благодарна, Мура, он сам пришел ко мне, он чуть не плакал, он на колени...
— Так, — протянула Мура. — А ты?
— Что я?
— Ты ему что?
— Я...
— Ты что, опять! Ты сдалась!!!
— Мура, Мурочка!
— Слышать не могу.
Голос Туси в телефоне подавился, замолк, и после паузы она отчетливо произнесла: «Для чего мы живем, Мура?»
Мура опустила телефонную трубку. Взгляд ее от зеркала перебрался на окно. За окном была поздняя серая осень. Березовый лист прилип к мокрому жестяному карнизу, из форточки дохнуло дождем и сырыми ветками... Интересно, собирал ли Кутузов грибы?..