Не прошло и десяти лет после появления исповедальных «Польових досліджень з українського сексу» Оксаны Забужко, вызвавших большой шум в украинском литературном гетто, как желание исповедоваться начали изъявлять мужчины. В начале 2005-го одна за другой появились сразу несколько подобных книг — «Тема для медитації» автора приключенческих романов Леонида Кононовича («Кальварія») и «конкретный роман» «Пацики» Анатолия Днистрового («Факт»).
Несмотря на всю непохожесть упомянутых текстов, их объединяет попытка осмыслить судьбу поколения 35—45-летних мужчин, которые смирились со все более ощутимым крахом жизненных стратегий, но стремятся разобраться: почему их судьбы сложились именно ТАК.
По большому счету — ничего странного в таком мужском «отставании» нет. Женщины — более естественны, быстрее реагируют на изменения жизненных коллизий, мужчины — дольше раскачиваются, им требуется больше времени для осмысления пройденного, они легче прибегают к поискам справедливости на дне бутылки... Несмотря на это, «мужская» проза более фундаментальна, более касается умственной, а не чувственной сферы и более склонна к обобщениям.
«Тема для медитацій» Л.Кононовича вполне укладывается в такую схему. Главный герой романа Юр вернулся на родину после продолжительной «командировки» воина-контрактника по горячим точкам, где сначала прятался от вездесущего КГБ, а потом развеивал тоску по квазиизменениям в Украине. В общем, Юр потратил на все это более десяти лет. И что же он видит? Вместо родного села — полнейшее запустение. В чужих землях у него была иная жизнь, иные трагедии, иные отношения. А дома, как и в случае с Одиссеем, его уже никто не ждал. Блудный сын, может, и самый дорогой для отца, обречен возвращаться в новую жизнь.
Бабушки Чакунки, воспитывавшей Юра, уже нет в живых, любимая стала женой предателя и успела наплодить ему детей, родное село лежит в развалинах и от него веет пустотой. Независимость, господа (или, скорее, плата за нее?) до боли узнаваемая, но до сих пор не осмысленная... Вот и приходится нашему герою искать ответ на вопрос: почему же случилось именно так? «Кто-то должен за это ответить!» — уверен герой романа, которому уже нечего терять... Собственно, только это и дает право на мщение.
В этот раз автор написал не банальный боевик: вместе со своим героем он стремится понять трагическую судьбу абсолютного большинства выходцев из украинского села, чьи жизненные стратегии пошли под откос, потянув за собой и те самые деградированные села.
Такова предыстория, которая столь прочно связана с сюжетом, что без нее он бы просто был похож на калейдоскоп разножанровых сцен и ситуаций, заимствованных из детективов, женских романов, приключенческой литературы и романов-ужасов. Это довольно реалистично выписанные сценки из жизни людей XX века, которые, если исходить из перспективы украинского села, все-таки получили свое государство, но утратили собственную землю. И именно в этом контексте Юр — типичный представитель сильных сельчан, которые хотя и признали собственное поражение, но еще хотят отомстить.
Сознательно или нет, но автор конструирует модную фишку современного искусства, которое стремится «проверять» жизнь искусством. Впрочем, методы такой проверки писатель выбирает вполне традиционные, наполняя немодным нынче историзмом и психологизмом смещенное и замещенное время и динамичные жанровые линии. Кононович не стесняется немодного сейчас реалистичного, а временами и откровенно натуралистического письма (особенно это касается воспоминаний о пребывании Юра в горячих точках прежде единой страны), щедро дополняя его мифологическими и психологическими коллизиями, которые на равных сосуществуют в сознании его героя и большинства тех, кто еще сохраняет странную привычку читать.
Впрочем, формальная сторона «неожиданного» романа Кононовича — второстепенна. Значительно интереснее содержание, которым писатель наполняет неординарную для соврукрлита форму.
Попытаюсь очертить основные проблемные (а разве не является проблемным именно объединение художественного образа с документальными фактами, определившими судьбу не только одного поколения, но и в значительной степени всего украинского крестьянства?) коллизии, которые Л.Кононович положил в основу своего романа.
Голод 1933-го... Тема будто бы абсолютно не новая и уже надоевшая. В разные времена были и хроника, и беллетристика, и научно-исторические исследования... Впрочем, чего-то наиболее важного, существенного так и не услышали... До сих пор украинское общество преимущественно не знает о сотнях восстаний отважных крестьян, которые где поодиночке, а где небольшими группами с оружием в руках боролись против коммунистических пришельцев. Последние, впрочем, вытряхивали зерно в крестьянских усадьбах, как правило, не собственноручно, а с помощью односельчан «запланированных» жертв, часто близких родственников, соседей или просто люмпенизированной голытьбы, таким способом сводившей давние счеты. Те, кто боролся, в большинстве своем погибли, а их выжившие родственники были высланы. Те же, кто отбирал зерно или по-другому сотрудничал с властями, остались... Не все, конечно, но гордых людей, находивших в себе мужество сопротивляться, осталось еще меньше. Не эта ли память о предательстве самих себя, своего крестьянского космоса сегодня более всего мешает осмыслению голодомора как высокой трагедии, а не статистического трагифарса?
Страшный тридцать третий, до этого почти неизвестный обществу голод начала двадцатых на юге и востоке Украины, и непростительная вина коммунистов, которая не только мешала (стыдно же!) служить социализму с человеческим лицом Зеновию Красивскому и Сергею Набоке, Васылю Стусу и Ивану Свитлычному, Валентину Морозу и герою романа Кононовича Юру, но и подталкивала их к откровенному противостоянию с режимом: «Почему я не стал служить этому политическому режиму, не принял его таким, какой он есть, не нашел своего места в советской системе, — а вступил с ней в конфликт?
Причина может быть только одна: Тридцать Третий год и его последствия, продолжающиеся вплоть до нынешнего времени. […] Я не знаю, за что убили моих односельчан в тридцать третьем году. Я знаю только одно: за это кто-то должен заплатить», — убежден Юр. С ним трудно спорить, ведь когда трагедия превращается в статистику, умирает живая душа, не способная мириться с давней несправедливостью такого масштаба. Чтобы служить — надо забыть. Сначала — старые ужасы, потом историю земли и народа, которая привела к тому нечеловеческому ужасу... Впрочем, как видно из книжки Кононовича, забвение не спасает, ибо существует угроза встретиться с кем-то, кому уже нечего терять. Следовательно, лучше не знать или знать только сухую статистику. Тогда — можно служить. Сегодня мы пожинаем последствия такого знания.
Трагическая история украинского язычества. Шире — сельская культура, которая, поверхностно приняв христианскую доктрину, сохраняла верность божествам природы, связывающим ее тысячей ниточек с родной землей, полем, лесом... Действительно, рационального объяснения непостижимой веры в тех ведьм, русалок, в языческих идолов никто дать не может. Но очевидно, что они, какими бы анахроническими ни казались кому-то, были теми корнями, которые прочно привязывали людей к своей земле, учили возделывать и любить ее.
И передавалось это знание от поколения к поколению, лелеялось, помогало лечить всевозможные немощи, словно примиряя людей с непостижимыми явлениями природы и химерическим способом наполняя христианскую форму собственным закодированным содержанием. Вспомним хотя бы кутью, троицу и многочисленные другие проявления, которые церковь была не в состоянии искоренить, а поэтому в определенной степени толерировала.
Но ниточка рода, ниточка, с помощью которой род сохранял свое сакральное знание, вековечное единение с землей, оборвалась вместе с упадком ритуального язычества и трансформацией его в театрализованные, карнавально-фольклорные действа, не несущие в себе никакой нагрузки. Те, кто перенес Голод, потеряли веру: наши божества не спасли нас. И будто в наказание за отступничество древние боги оставили людей нашей земли, и села наши все более напоминают пустыри, из которых бегут люди (впрочем, это проблема не только Украины), а кто остается — преимущественно спиваются или деградируют...
История поколения семидесятых-восьмидесятых. «Інтернаціоналізм чи русифікація» Ивана Дзюбы. Собственно, об этом сюжете мне писать очень трудно. По субъективным причинам. Ведь Иван Михайлович Дзюба — это, возможно, крупнейшая и надлежащим образом не оцененная нами личность. Его высокая судьба чрезвычайно сложна и противоречива. Текст «Інтернаціоналізм чи русифікація» в свое время стал знаменем, вселившим веру в тысячи и тысячи молодых сердец в возможность поиска правды и путей примирения с коммунистами и их режимом. «Грані кристала» того же автора большинство восприняло как отречение. Падение знамени всегда воспринимается с болью. Но, возможно, это падение в глазах малоинформированных — не менее знаковое, поскольку очень трудно держать слишком высоко поднятую планку, если не чувствуешь поддержки рода и того, что твои собственные усилия нужны обществу. Общество, которое оказалось не готовым воспринять, потом с удовольствием начало судить: как он мог, мы в него верили как в Бога, а он...
Несмотря ни на что, никто, кроме Дзюбы, так точно не продиагностировал болезнь. Но плата оказалась страшной и болезненной, ведь за Дзюбой встала шеренга юношей, подхвативших его идеи, но освободившихся от бесплодных надежд найти общий язык с коммунистами. Как говорит Юр, стало окончательно понятно, что «член КПСС — это не человек. В эту партию попадают только специфические типы — активные мерзавцы, патологические садисты и отбросы общества, для которых не существует ни добра ни зла!.. Я понял, — говорит Юр дальше, — что любые попытки прийти к согласию с партией безрезультатны! Впрочем, на собственном примере это засвидетельствовали и Чорновил, и Дзюба. Единственный метод влияния на КПСС — это грубое физическое насилие!»
Сказано, может, и слишком категорично. Но в условиях семидесятых — очень точно: предлагаемый коммунистами выход действительно был единственный: или ты принимаешь вранье за правду и отрекаешься от истории рода, или тебе ломают позвоночник. Когда Иван Дзюба писал свою книгу, он верил в возможность объясниться с потомками тех, кто организовал голод. Юр и его поколение уже не верили... И именно поэтому пошли дальше. Точнее, старались пойти, но неготовое к этому общество раздавило их так же безжалостно, как и самого Ивана Дзюбу. Народ, как сказал кто-то из классиков, не может ошибаться, а поэтому выносить окончательные приговоры — его бесспорная прерогатива.
Новейшая история равнодушия. И пионеры семидесятых-восьмидесятых отошли. Остались комсомольцы, которые и заполнили пустоту, вытолкав наиболее бескомпромиссных (к сожалению, список не ограничивается фамилиями А.Кривенко или С.Набоки). Да и кто, кроме бывших комсомольских лидеров или криминала, мог претендовать на место под солнцем? Им выпал шанс, и они им воспользовались. Народ, как всегда, спокойно наблюдал за происходящим, а потом начал стонать.
Нечто подобное и в романе Кононовича: конформист, стукач и комсомольский предводитель Стоян не только сполна использовал финансовые и карьерные возможности, которые получил благодаря тому, что отец был компартийным функционером, не только с помощью КГБ запятнал честное имя Юра, но и стал мужем Леляны — девушки, которую они не могли поделить еще с молодости...
История Юра. Чудак, веривший в давно опровергнутые логикой исторического развития химеры, обреченный всю жизнь сталкиваться с реалиями, обусловленными исторической закономерностью, правдой жизни, так сказать. Юр выбирает правду бабушки Чакунки, трагедию своей земли. И когда не мог ее отстаивать, уехал. В Сибирь, на заработки, туда, где его не могла достать длинная рука правосудия и спросить: «Ты уже отрекся, уже сломан, уже такой как нужно?» Но даже бегство от преследования остается бегством. И за него надо платить. И его плата страшная — после тысячи испытаний, после унижений и смертельного ранения он побеждает, но возвращение на родную землю не приносит радости — дом пустой, села нет, бабушка умерла, а любимая вышла замуж за врага.
И единственное, что остается Юру, — мщение коммунистам за голод
1933-го, предателям — за искалеченную жизнь. Впрочем, как писала Лина Костенко, «коли платити злочином за злочин, то що буде, люде, на землі»?
Юр пошел по этому пути и... в последний раз разминулся с Леляной, все-таки приехавшей к нему — человеку, который, в чем она была уверена, в свое время предал ее, но они не встретились.
И все же Кононович оставляет надежду: Юр сохранил верность роду, верность язычеству, верность земле. А потому он найдет силы, чтобы даже после сорока еще поспорить с судьбой, еще оставить после себя новую жизнь, чтобы не оборвалась ниточка рода, ведь иначе — вся его борьба окажется бесплодной...
Своеобразным продолжением «Теми для медитації» может быть роман Анатолия Днистрового «Пацики». «Конкретний», как пишет автор, а по моему мнению, это исповедальный роман о судьбах старшеклассников маленьких городков Западной Украины, которым было суждено входить в жизнь без малейших перспектив на будущее. Следующее, после Юра, поколение.
Тернополь. Конец империи. «Пацики» (у «благополучных» ровесников Юра почти такие же дети) — первое поколение «мищуков», подростков, родители которых убежали из сел, но городскую культуру так и не приняли. Поэтому единственное их пространство — улица. Она для них — среда и воспитатель одновременно.
Только на улице пацикам удается забыть о безденежье и пьянстве отцов, собственную неприкаянность, тотальную несправедливость, которая не оставляет им реальных шансов состояться. И они платят миру той же монетой: сбиваясь в стаи малолетних преступников, ситуативно доказывают окружающим свою силу и значимость. Но они не свободны, они в плену стереотипов, которые им кажутся вечными. Но с каждым прожитым годом отсутствие жизненных перспектив и ориентиров все больше давит на ребят, которые с 12—13 лет уподобляются люмпенам: сначала начинают пить и ширяться, через год-два — становятся живым мясом для местных «бригад». Ведь «бабки надо иметь, эти же козлы только это любят», ведь нужно доказывать несправедливому миру, что ты — человек, ведь кому-то надо обязательно отомстить за скучную и бесперспективную жизнь.
Как и «капитаны песков» Жоржи Амаду, они верят, что особенные. Как и капитаны, большинство из них гибнет, проторяя путь наверх. А поэтому в 17—18 лет подавляющее большинство из них хочет лишь одного — убежать (как их родители когда-то убегали из села), чтобы выжить и начать все сначала. Антицивилизационный кодекс чести пацанов (сдавать друзей-уголовников ментам — «западло», не добивать более слабых — «западло», всем места под солнцем не хватит, говорить о национально-патриотических химерах наподобие Руха — «западло особливе», поскольку абсолютно лишено смысла) оказывается еще одной выдумкой, которая в реальном мире ведет в никуда. Они уже не верят ни во что, даже в законы улицы. Но им удалось выжить, и где-то там, в другом месте, им еще, может, посчастливится вырваться, посчастливится занять более или менее достойную ступень в обществе.
Да и почему не ехать? Ведь «тернополь» не родина, а только географическая точка на карте, где им выпало родиться. И, может, где-то там, в другой географической точке, удастся забыть, как твоя любимая стала проституткой, ближайший друг детства — нариком, жмуриком, пропойцей или никчемной тряпкой, обслуживающей богатую семью жены. И они бегут: в иностранные легионы (кому нужно свое войско?), в другие города, другие страны или хотя бы в другую среду. С уголовным опытом, но уже без истории: ее потеряли еще предки, поэтому они остаются с глазу на глаз с историей.
И хотят они только одного — на прощание выпить водки и как можно быстрее оказаться в новой реальности. Возможно, там начнется настоящая жизнь. В отличие от Юра, они убегают уже не от КГБ, они убегают от жизни без него.
И в этом — наибольший пессимизм романа Днистрового. Мы все вместе потеряли веру. В себя, в любовь, в возможность что-то изменить в окружающей жизни. А поэтому нам остается приспосабливаться, зарабатывать, делать карьеру, мучиться, но — не вмешиваться, не думать, не брать ответственность за кого-то на себя.
Эти два романа не приговор, а приглашение к размышлению, когда-нибудь они скажут больше правды о нашем времени, чем все подшивки газет за последние двадцать лет. А может и нет, ведь в «Темі для медитації» и «Пациках» нет документов, есть только исповедь от лица нескольких поколений, а научные сотрудники, историки и политики верят фактам. Поэтому остается радоваться, что в Украине в конце концов появилась литература, помогающая лучше понять нестерпимую демагогию современности.