Дело совсем не в том, что я люблю вкусно поесть. Тем более что это и так бросается в глаза. Дело в том, что кухня и кабинет — это те священные места, где клокочет, булькает, выделяет пар и вскипает сакральный продукт творческого процесса, где ты принадлежишь только самому себе и можешь углубляться в себя сколько угодно. Скажи мне, что ты ешь, и я скажу, что ты пишешь.
Где писатель может еще хотя бы на несколько минут отключиться, нырнув в собственные мысли? В маршрутке, в поезде... В такси это невозможно, поскольку обычно львовские водители, лишь только ты уселся, превращаются в синоптиков и начинают нагонять тоску своими версиями по поводу предстоящего потепления или похолодания. В самолете сосредоточиться не удастся: с момента, как заработали двигатели, писатель только тем и занимается, что прислушивается к звуку мотора. Еще можно неплохо отключиться на презентации, литературном вечере, вручении премий, на собраниях, на похоронах, на обеде у любимой тещи, на днях рождения коллег жены и во время занятий любовью с благородной целью задержать эякуляцию.
Но все эти случаи несовершенны, ведь они лишены такого существенного фактора, как уединение, и каждое погружение в себя пронизано внутренней тревогой, что в любой миг тебя выдернут из неспешного течения мечтаний и вернут к будничности. Иное дело — кабинет или кухня.
Кухня — замечательное место для решения любой дилеммы. Когда одолевают сомнения, стоит ли идти на очередную презентацию или открытие выставки, я иду на кухню и начинаю что-нибудь готовить. Душу окутывает невероятное умиротворение: а) супчик гороховый на ребрышках с цветной капустой, морковью, луком и шампиньонами, перетертый в миксере до консистенции жидкого пюре, б) телячьи кармонадли в винной подливке с черносливом; в) яблочный струдель с орехами и цинамоном... После этого уже никто никуда не торопится. Какой смысл переться на презентацию с полным желудком? Разве на том фуршете подадут что-нибудь вкуснее? Нет, и триста раз нет.
Все мужчины знают твердо: все различие между женой и мамой сводится к тому, что с женой еще можно спать. Следовательно, жена должна готовить так же вкусно, как и мама. Поэтому все мужчины воспринимают оккупацию кухни как нечто само собой понятное. Если в доме есть кухня, то в ней должна быть хозяйка. Истина, осознанная с детства. Так думают все мужчины. Но не я. Я согласен отступить со всех занятых территорий моего дома, я согласен не оставлять одежду в гостиной, не валяться с ноутбуком в спальне, бриться только в ванной, даже не иметь ничего против, чтобы любимая заглядывала мне через плечо в компьютер, спрашивая: а что ты пишешь? Я с готовностью объясню ей, что сам не знаю, что пишу, ибо когда об этом узнаю, то мне станет неинтересно писать. Но кухню! Кухню я буду защищать до последнего, как крепость Бушу, а в конце взорву ее, как героиня повести М.Старицкого. Чтобы кто-то мне заглядывал под крышку и интересовался: а что ты варишь? Ни за что! Чтобы кто-то мне тыкал вилкой в гуся в яблоках: разве он еще не запекся? Никогда! «Лучше смерть, чем такая потеря!»
Для меня кухня — это интимное место, где я должен во время кулинарного священнодействия быть сам. Эта лишь видимость, будто бы я сосредоточен на резке моркови, фаршировке перцев или курицы. На самом деле я продолжаю творить. Запах лука, тушеного кружочками в оливковом масле, шипение мяса, ленивое пыхтение мамалыги, напоминающее вулканическую лаву, мелодичное бульканье куриного бульончика, прозрачного, как слеза Роксоланы, — все это действует успокаивающе и стимулирует какие-то сокровенные творческие порывы. Во время готовки пищи мозг продолжает работать так же, как и за компьютером: сканирует предварительно написанное и пишет дальше, deletе, пишет, deletе, пишет...
Друзья не раз шутили: «Зачем ему женщина?» Сказывался длительный период холостяцкой жизни. Появление еще одной живой души, которая может захватить кухню, вызывала у меня ужас. На кухне двоим тесновато. Иногда я пытался представить, как я женюсь, и мы вдвоем начинаем что-то готовить, и как жена сунет свой очаровательный носик в рецепты, которые я вынашивал, лелеял и совершенствовал годами, как она начинает удивляться, удивляться и еще раз удивляться, узнав, что: а) шампиньоны можно есть в салате сырыми; б) в борщ не следует в качестве кислоты класть уксус, а лучше румбарбар (ревень), крыжовник, смородину, вишни или лимоны, в) мясо можно тушить не только в сметане, но и в кефире и т.д.
Не меньший страх вызывала у меня перспектива потреблять еду, приготовленную женой, которая очень хочет продемонстрировать мне свои несравненные кулинарные таланты, уже проверенные на кавалерах, привыкших питаться в забегаловках и макдональдсах. Ведь я вынужден буду не только это есть, но и непременно высказывать свой восторг, внимательно выслушивая рецепт, переданный еще от прабабушки, земля ей пудингом.
И я ел! Я мужественно грыз «пенники» вместе с пригоревшей к ним бумагой, поскольку именно бумагой (по бабушкиному рецепту!) выкладывался противень, на котором эти гм... «пенники» пеклись. Я охотно причмокивал над пересоленным капустняком и с веселой стойкостью глотал непережеванные сыроватые кусочки мяса. В конце концов я ел овсянку на воде! На воде, а не на молоке! Без изюминок, меда, орешков и тыквенных семечек. Настоящая овсянка готовится только на воде! Вы этого не знали? И я ее ел. Первый и последний раз. Я ел постный борщ отвратного бледно-розового цвета и искренне интересовался, как удалось приготовить нечто подобное: этот неповторимый вкус, этот нежный цвет шиповника в последней стадии цветения, этот фантастический привкус чего-то... чего-то такого... ага, да-да, уксуса... замечательного винного уксуса с ароматом пластиковой бутылки... А вареники с твердым недоваренным тестом? Умм! Вкуснота!
Только великая любовь способна на такой подвиг. Безграничная любовь — на всю жизнь. Но, к счастью, любовь выветривалась быстрее, нежели я мог погибнуть от заворота кишок. После этого наступала пора реабилитации. Я потихоньку оживал, возвращался в норму, становился снова добрым-добрым и готовым на новые свершения и подвиги.
Барышни, которых я впервые приводил к себе, были твердо убеждены, что у каждого настоящего писателя должен быть кабинет. Конечно, кабинетом они интересовались поверхностно, тем более что приводил я их домой совсем не с целью ознакомления с кабинетом. При виде длинных рядов книг они с боязнью подступали ближе и, проведя игривым пальчиком по корешкам, непременно спрашивали одно и то же: «Неужели ты все это прочитал?» Кипы бумаг и общий беспорядок отпугивали их, они осознавали, что соваться сюда не стоит, завладеть кабинетом хотя бы для уборки невозможно без моего вмешательства и объяснений, где и что должно лежать. Зато с какой радостной обреченностью они захватывали кухню!
Каждая женщина твердо убеждена: кухня — это лицо хозяйки. А когда хозяйки нет? Тогда это — задница хозяина. Так считают женщины. Кухня — это то место, где каждая панна стремится исполнить свой самый лучший номер. Нет, не в постели, а именно на кухне! В кровати все панны неопытные и боязливые, трепещущие и покорные, все у них впервые, все незнакомо. Зато, попав на кухню, панна каким-то сверхъестественным чутьем мгновенно находит все, что ей нужно. И все в ее руках горит, звенит, блестит, вызывает восторг. Вот ты уже не узнаешь свои горшочки — такими чистыми они еще не были. А что это за тарелочки? Какие замечательные тарелочки! Она их с собой принесла? Нет? Просто отдраила солью? Боже мой, как просто! И вот уже освобождается стол — какой же он просторный! — а огромное множество приправ, стаканчиков, баночек вдруг находят свое надежное место, и никому уже не тесно! А пол? Он способен блестеть! И тогда тебя озаряет истина. Вот! Вот ради чего стоит жениться! Ну, конечно, не только, но и ради этого тоже — ради уюта, чистоты и порядка. Ведь уборка как раз и не принадлежит к моим сильным сторонам. Все, я готов!
P. S. Не каждая история имеет свой хеппи-энд. Но эта имеет. Женившись, я так и не сдал ни пяди того, что было самым дорогим. Я остался безраздельным хозяином всех чугунков и сковородок, гетманом сотни приправ, рыцарем круглого паштета, друидом ритуального борща, волхвом струделей, прецелей и цвибаков, героем обороны кухни, моей последней территории, моей башни из свиной кости.