Молитвенное звучание стиха Арсения Тарковского, наполненный чувственной философией кадр Андрея Тарковского принадлежат уже вечности. Марина Тарковская, младшая сестра Андрея, волею судьбы стала хранительницей семейных воспоминаний, традиций и тайн. Каждый из нас, переживая различные жизненные коллизии, не раз убеждается в том, что утверждение: все мы родом из детства - не подлежит отрицанию и не требует особых доказательств. Сегодня Марина Арсеньевна рассказывает о том, из какого детства выросли они с Андреем.
- Марина Арсеньевна, трудно быть Тарковской?
- Я часто думаю об этом. Было очень хорошо и не трудно до той поры, пока были живы мои близкие: мама, папа, Андрей. А вот когда они ушли из жизни... Ведь и папа, и Андрей были не только замечательными художниками, а живыми людьми - страдающими, ошибающимися. Когда их не стало, то все ошибки как бы приняла на себя я - вот это, конечно, трудно. И мама, особенно мама - она была великой женщиной и великой личностью: умела создавать такую гармонию в жизни близких, хотя собственная жизнь ее была достаточно дисгармоничной. Если приходили какие-то неприятности, печальные события, испытания предательством или подлостью, она как-то очень просто все расставляла по своим местам. С ней было всегда спокойно, защищенно.
- Для Андрея, если судить по его творчеству, мама тоже была совершенно особым миром?
- Да, но Андрей больше любил маму теоретически. У него в дневниках я нашла запись о том, что он любит своих близких, но какой-то странной, недейственной любовью. Он действительно не умел любить по-бытовому, часто забывал даже маму поздравить с днем рождения. Наверное, он сам от этого страдал. Я теперь понимаю, что творческий процесс шел в нем постоянно, вырываться из него было очень трудно, и требовать какого-то повседневного внимания, конечно, близкие не имели права.
- Как вы считаете, кто в творческом плане оказал большее влияние на Андрея?
- И мама, и отец. Но мама, если можно так сказать, была в деле его воспитания чернорабочей. Подростком он был не поддающейся воспитанию натурой, мама его порой раздражала своими требованиями, он пытался отталкиваться, ускользать. Но любовь к музыке, к живописи, к чтению - это работа мамы. Она нам подсовывала книги, у нее была своя система, которой она четко придерживалась. Андрей прочел огромное количество литературы. Помните, в «Ивановом детстве» Холин в землянке предлагает Ивану почитать, тот отвечает: это читал, читал, читал. Это диалог Андрея с библиотекарем, когда мы жили в эвакуации. В его творчестве я узнаю много каких-то конкретных вещей. Мама привела его на вступительный экзамен в музыкальную школу, все педагоги собрались послушать Андрея - у него был абсолютный слух. Он был принят и попал в хорошие руки: его учительницей была Нина Александровна Григорович, ученица Рубинштейна. Помешала война и неусидчивый характер. Все детство связано у нас с консерваторией, куда мама брала абонементы. Вообще, консерваторский дух - особый и публика тоже. Андрей знал музыку прекрасно, мог напеть любой отрывок из симфоний Бетховена или Чайковского.
То же и в живописи, он отлично знал ее - и коллекцию Третьяковки, и Музея изобразительных искусств, сам хорошо рисовал. Потом, когда Андрей стал постарше, воспитанием занялся папа. У него собралась хорошая библиотека монографий художников, они с Андреем очень любили сидеть, рассматривая их.
- Марина Арсеньевна, какие у вас с Андреем были отношения?
- Недавно была на вечере поэтессы Веры Терещенко, где она читала отрывок из своего романа. Речь шла о ее брате-близнеце. В тот момент, когда тот погиб на фронте, она почувствовала - что-то буквально ударило ее в грудь. Сказала матери, та не поверила, а похоронка пришла через два месяца, там была именно ТА дата. Когда Андрей заболел, я тоже это чувствовала, предчувствие беды не давало спать. Мы были, конечно, очень близки, не говоря уж о том, что я - Собака по гороскопу. В юности Андрей любил гулять со мной по улицам, ему нравилось, когда меня принимали за его подружку. Он очень легко сходился с людьми, хотя и отличался нестандартным характером. Это потом он помрачнел, стал подозрительным, но это уже другая эпоха его жизни, другой Андрей. Мне ближе Андрей из детства и юности - открытый, доверчивый, широкий человек. Были разные обстоятельства, которые мешали нам общаться. Может быть, и мой характер - я максималистка, не признаю полутонов, только черное и белое.
- Жизнь не научила не быть максималисткой?
- Жизнь учит прощать, забывать какие-то вещи. Трудно ломать свой характер, но мне помогает мой муж - Александр Гордон, кстати, однокурсник Андрея. Все равно, если человек совершил какой-то недостойный поступок, помню это всю жизнь.
- Девчонкой я попала на один из просмотров «Андрея Рублева», который не шел тогда на широком экране. Андрей Арсеньевич, обращаясь к залу, просил зрителей не искать в том, что мы увидим, второй или третий план. Все, что хотел сказать - сказал, подчеркнул он. Я почувствовала невероятную цельность и в его словах, и потом на экране. Все, что он хотел сказать - сказал?
- Он говорил эти слова очень часто по поводу всех своих фильмов. Помните, в одном из кадров «Сталкера» появляется собака. Что это значит? - часто спрашивали его. Собака - это собака! Это очень знаменательно: он всю жизнь боролся с тем, что ищут подтекст, какие-то намеки, двусмысленности. Считал, что понимать нужно так, как человек видит на экране. Сколько киноведов разгадывают его фильмы, считая, что там что-то зашифровано, не знаю, может, и так надо подходить к его творчеству?!
- Марина Арсеньевна, что для вас были картины Андрея? И насколько для него было важно мнение близких?
- Когда оборачиваюсь назад, думаю, почему не говорила ему многих хвалебных слов, почему уходила в себя. После «Зеркала» просто ушла в слезах, прошла мимо, поцеловав мимолетом. Вообще премьера «Зеркала» была ужасная. На меня картина произвела оглушительное впечатление - ведь я изнутри этого фильма, мама еще была жива. На премьере ее не было, из-за маленькой моей дочки мы ходили по очереди. После просмотра картины Андрей стоял со своей женой и ее дочерью как-то отдельно, у стены, рядом с выходом из зала. Все проходили мимо, почти никто не подходил и не поздравлял его с премьерой - собратья по цеху не приняли картины, она показалась им странной и непонятной. Вообще с кино Тарковского странные вещи происходят: нужно чувствовать на том же уровне, что и он, нужно дорастать до его мироощущения, способа познания и изображения этого мира. Проще говоря, нужно быть настроенным на одну душевную волну с ним. Большинство его фильмы не принимали, хоть и говорили, что это «гениально». Я приняла все, потому что понимать там, мне казалось, нечего, все очевидно. «Зеркало» потрясающе по своему эмоциональному воздействию, не потому только, что это история нашей семьи - это общечеловеческие проблемы. Человек, его духовное выживание, совесть. Это вечная тема - болезнь совести, она существует и в «Солярисе», где герой умирает от этой странной болезни. И в «Жертвоприношении» она повторяется. Андрея что-то очень мучило.
Я знала каждый фильм с того момента, когда он задумывался, мне нравятся все его картины. Даже по учебным фильмам - «Убийца», который он сделал с моим мужем А.Гордоном и М.Бек, или «Каток и скрипка» чувствуется, что это большой художник. Знаю один фильм, где Андрей помогал режиссеру. Идет картина - нормально профессионально сделана: играют актеры, выстроены мизансцены, идет диалог. Потом вдруг начинается сцена, которую сделал Андрей, что-то преобразилось, все задышало, зажило, заиграло солнце, блики какие-то появились. Это невозможно передать! В его картинах нет ничего случайного, это был великий труженик: «Зеркало», например, монтировалось 14 раз. В каждом его фильме я находила что-то общее со мной, послания от него. В «Солярисе» он дал своим помощникам задание найти актрису, похожую на меня, - так появилась Наталья Бондарчук. Я понимаю почему: Андрей чувствовал какую-то свою вину - перед мамой, отцом, мной. Может быть, поэтому он захотел, чтобы актриса напоминала меня, сейчас уже трудно сказать, но я это так ощущаю. Не знаю, что это - воображение или он действительно останавливался на тех типах женщин, которые ему близки.
- Режиссер Тарковский был постоянен в своих привязанностях, ведь некоторые актеры шли с ним из картины в картину?
- Андрей был очень предан тем актерам, с которыми его связала судьба, которых он полюбил и считал своими. Такими актерами были Николай Гринько, Анатолий Солоницын, могла бы стать Маргарита Терехова. К сожалению, не были сняты «Идиот» и «Мастер и Маргарита». Актеров он ценил прежде всего за то, что они его понимали. Работая с Андреем, нужно было расстаться со своими актерскими амбициями и абсолютно согласиться с тем, что предлагает режиссер. Андрей был режиссером-диктатором, требовал от актера абсолютного доверия. Вместе с тем, если актер что-то предлагал и Андрей понимал, что это поможет ему в этой сцене, быстро соглашался.
- Марина Арсеньевна, знаю, что вы написали книгу об Андрее и это было непросто для вас. Она завершена, можно ли ее где-то увидеть?
- Это должна была быть книга о трех Тарковских. В ней - судьба деда Александра Карловича Тарковского, папы и Андрея. Долго готовилась, много времени проводила в архивах, работала с семейным архивом. Перечитала массу писем, статей, поэзию дедушки, его прозу, очерки. Он был журналистом, жил в Елизаветграде (ныне - Кировоград), работал в банке бухгалтером. Но это была как бы вторая жизнь, а настоящая - творчество. Он писал стихи, много переводил с итальянского, английского, французского, перевел даже «Божественную комедию» Данте, сотрудничал в одесских и елизаветинских газетах. Провинция задушила его возможности, а начавшаяся революция и гражданская война подкосили его совершенно: он был народовольцем и его прекрасные идеи разбились об эту кровавую бойню. Когда начала работать, поняла, что академической книги у меня не получится. Получились маленькие рассказы, их 68. Можно писать больше, продолжать, какие-то темы я вовсе не затрагивала, считая это преждевременным. Это смесь художественной и документальной прозы - такие странные осколки. Книга готова, подобрано около 100 фотографий, к которым сделаны подписи-миниатюры. Ждем денег на ее издание, заинтересованность высказали Комитет по печати и Роскино. К спонсорам не обращалась, не умею. Если деньги найдутся, мне кажется, что можно было бы издать красивую книгу. Это перекликается с Андреевым «Зеркалом», не знаю, правда, дотянусь ли до его художественного уровня - история семьи в истории народа.
С любезного согласия Марины Тарковской «Зеркало недели» предлагает читателям познакомиться с отрывком из будущей книги.
Воспоминания
о старом шкафе
Это был высокий шкаф из мореного дуба, украшенный поверху резьбой - деревянные листья и розы, - штучная работа уважающего себя мастера-краснодеревщика прошлого века. Шкаф назывался «шифоньер», в нем было три широкие полки и один выдвижной ящик. А еще его называли «зеркальный», потому что в его дверцу во всю ее ширину и длину было вставлено большое зеркало.
Когда-то шкаф этот принадлежал бабушкиной матери Марии Владимировне и стоял в собственном доме Дубасовых на Пименовской улице. Когда Мария Владимировна умерла, он по разделу имущества перешел к бабушке, самой младшей из ее дочерей.
Можно сказать, что с этого момента и начались злоключения зеркального шкафа.
Сначала его перевезли из Москвы в Козельск, где первый муж бабушки Иван Иванович Вишняков получил место судьи. Из Козельска шкаф вместе с бабушкой и дедушкой переехал в Малоярославец.
Дедушка Иван Иванович на своих молодых фотографиях выглядит добрым сероглазым блондином, и только стоящие густым ежиком волосы наводят на мысль о его жестком и неуживчивом характере.
Бабушка рассталась с ним во время первой мировой войны и приехала в Москву со своими вещами, в числе которых был и зеркальный шкаф. Правда, хранить в шифоньере ей стало почти нечего.
Иван Иванович, узнав об измене бабушки, хотел застрелить ее из револьвера, а когда она выскочила в окно и убежала, заперся в комнате и всю ночь резал на узкие ленточки ее красивые дорогие платья, сшитые в Варшаве у лучших портних.
После революции она уехала на Волгу со своим вторым мужем, Николаем Матвеевичем Петровым. Шкафу тоже пришлось последовать за ней в багажном вагоне. Тогда-то и обломилась с одного края веточка на его резном кокошнике - грузчики уже не церемонились с чужими вещами.
После кончины Николая Матвеевича, примерно года за полтора до войны сорок первого года, бабушка, получив у юрьевецкого начальства бронь на свою комнату, переехала в Москву. Она уже знала, что папа оставил семью, и решила помочь маме нас воспитывать. Мама не нашла в себе мужества запретить ей приехать. И в двух маленьких комнатках на Щипке в один прекрасный день, кроме мамы, Андрея и меня, оказались: бабушка, ее бывшая домработница Аннушка и мебель - огромный письменный стол Николая Матвеевича, красный плюшевый диван и зеркальный шкаф, он же шифоньер.
Вещи похожи на людей, им тоже нужен уход и хорошие условия. Их нужно любить и лелеять, их нельзя запихивать в тесные сырые углы. Исторические катаклизмы также не идут им на пользу.
Когда началась война, в красивую дубовую поверхность шкафа пришлось ввинтить кольца для висячего замка. Мы уезжали в эвакуацию, всего взять с собой не могли, и кое-что пришлось оставить в шкафу. Например, кусок черного бархата - папин подарок. Когда-то папа мечтал увидеть маму в бархатном платье.
Соседям, которые заняли в войну нашу первую комнатку, пришлось очень постараться, чтобы выдрать кольцо и открыть шкаф. На гладком дереве появились безобразные рубцы, а мамин бархат был продан соседским сыном на Зацепской толкучке.
По мере того, как мы подрастали, вещи в доме утрачивали красоту и былое величие. Мама была к ним равнодушна, и бедная бабушка в одиночку боролась с нашими разрушительными инстинктами.
Как-то Андрей узнал, что бывают спички, которые могут загораться от любой поверхности. Он стал чиркать спичками по зеркалу. Они, конечно, не загорались, потому что были совсем другого сорта, но Андрей все чиркал и чиркал. Бабушка возмущалась, но поделать ничего не могла, и на зеркале появлялись все новые и новые полосы...
Годы шли, от шкафа отпадали и утрачивались навсегда какие-то декоративные кружочки и уголки. Его хозяйке, бабушке, теперь уже было совсем безразлично, что с ним происходит.
Я вынула широкие полки и устроила из шифоньера гардероб, и бабушка никак не реагировала на это событие. Через некоторое время она умерла.
А шкаф пришлось перевезти в Бирюлево - дом № 26 по 1 Щиповскому переулку освобождали под общежитие для рабочих. Мама в Бирюлеве не жила, она приехала к нам на Юго-Запад, и шкаф несколько лет простоял в пустой комнате.
Потом произошло то, о чем я не люблю вспоминать.
Если бы я оказалась на космической станции, летающей вокруг планеты Солярис, Океан материализовал бы этот зеркальный шкаф. Дело в том, что пришлось освобождать мамину комнату в Бирюлеве, а в нашу тесную квартиру он не входил. И пришлось его уничтожить. Да-да... Мы сняли зеркальную дверцу с петель и стали разбивать шкаф - было невозможно выбросить его целиком.
Мы его убивали, а он не хотел умирать. Он мог прожить еще лет триста: ведь он был на редкость прочно сделан уважающим себя столяром-краснодеревщиком...
Мы бросили стенки от шкафа на бирюлевской помойке, а дверцу перевезли к себе.
Как хорошо, что Андрей когда-то не слушался бабушку и оставил на зеркальной поверхности следы от своих спичек, драгоценные линии-напоминания.
Этому зеркалу суждено было стать первым и главным Зеркалом в судьбе Андрея, праобразом всех зеркал в его жизни и в его фильмах. Оно было покрыто в старину настоящей серебряной амальгамой, поэтому отражение в нем смягчено и чуть загадочно.
Таинственная суть зеркала впервые обнаружилась, когда друг наших родителей, Левушка Горнунг, принес отпечатки сделанных возле него снимков - папа в кожаном пальто и папа с маленьким Андреем на коленях. Позже Лев снял у зеркала уже повзрослевшего, шестнадцатилетнего Андрея.
Покрытое амальгамой стекло повторяло облик позирующих, но это повторение не было их точной копией. В нем угадывалось что-то иное, как будто зеркало проявляло то, что в реальности было скрыто под привычными чертами...
Я гляжу в его тусклую поверхность и вижу свое отражение. Андрей всегда был старше меня. Теперь - старше я. Пройдет еще немного времени, и мы с ним встретимся.
По ту сторону зеркального стекла.