«Гром среди ясного неба», «как снег на голову», «как обухом»… — банально, затерто, шаблонно. Но мы опять и опять произносим эти, по сути, ничего не объясняющие фразы — ведь все равно не существует слов, которыми можно было бы означить то нелепое и внезапное, что жизнь то и дело подбрасывает нам и к чему мы никогда не оказываемся готовы. Позвонила коллега: «Умерла Чечель…». Наталья Петровна Чечель… Это — круг семьи Ивана Чабаненко, легендарного ректора Киевского театрального.
Это — кандидатская диссертация, защищенная в 87-м еще в Москве (своего ВАКа тогда в Украине не было) на самую что ни на есть украинскую тему. Книгу «Українське театральне Відродження (Західна класика на українській сцені 1920 — 1930-х років. Проблеми трагедійної вистави)», из этой диссертации «вылупившуюся», мы уверенно рекомендуем абитуриентам и студентам (критерий безошибочный) среди очень немногих работ, где о бурном и спорном времени рассказано внятно, адекватно, достойно.
Это — пьесы («Вечер», «Голос», «Осень»), статьи (только основных научных текстов — около трех десятков за семь последних лет, не считая двух книг, многочисленных методических разработок, десятка учебных курсов — тот, кто имеет отношение к научной и педагогической работе, сполна оценит объем), работа в США, преподавание в родном театральном, «Могилянке», университете Шевченко, проекты, сценарии, теле- и радиопередачи…
Это — успешный вираж из мира театрального в научный, в университетскую среду, и ученая степень доктора философских наук. Работа называлась «Дискурс стилю в ретроспективі української видовищної і драматичної культури» — и в ней, и в предшествовавшей ей монографии именно категория стиля оказалась тем счастливо найденным «стержнем», на который «нанизалась» вся зрелищная культура Украины с дохристианских времен до XVІІІ столетия.
Это, наконец, законченный прошлым летом учебник «Нариси з історії мистецтв», на беду «зависший» в издательстве…
51 год. Реанимация. Остановка дыхания.
Снова банальность: ведь только-только отпраздновали юбилей. На него Наташа пригласила буквально пару человек из прежней, театральной своей жизни. Тогда показалось — для того, чтобы чисто по-женски похвастаться и красавицей дочерью, и торжественным заседанием ученого совета, чествовавшего своего профессора в огромном конференц-зале Института журналистики Национального университета имени Шевченко.
Мы не были близкими друзьями. Но наши немногие «пересечения» оказывались важными.
Еще, кажется, студенткой она расспрашивала мою бабушку, народную артистку Украины Катерину Осмяловскую о чем-то интересовавшем ее о театре 20-х и 30-х годов. Не знаю, помогли ли ей те чисто эмоциональные актерские воспоминания, но благодарность Катерине Александровне (а вместе с ней — и Н.Ужвий, и И.Стешенко, и Л.Сердюку, и П.Нятко, и еще многим, и — отдельно — учителю Наташи, известному российскому театроведу и филологу Б. Зингерману) появилась позднее в ее книге.
Она вообще умела быть благодарной — качество само по себе редкое, а уж по нынешним временам — и вовсе раритетное…
На время моей студенческой практики, тогда мы, собственно, и познакомились, она приютила меня в Москве, где, учась в аспирантуре, снимала комнату в громадной коммуналке в одном из «строений» с запутанной нумерацией в недрах Тверской. В те дни как раз случился Чернобыль, и Наташа настойчиво уговаривала меня оставаться у нее столько, сколько потребуется.
Какое-то время мы преподавали на одной кафедре, а через много лет случайно столкнулись в книжном магазине на Крещатике. Я тут же получила в подарок ее монографию и предложение отрецензировать мою. Которая в результате была ею даже не прочитана — препарирована; мне была высказана куча восторгов и гораздо большая куча — дельных замечаний и пожеланий. Не показное, действительное неравнодушие — еще одна редкая черта…
Я не сомневалась, кого попрошу быть оппонентом на моей защите.
Уже не попрошу.
…В середине 90-х я по Наташиной просьбе написала и через какое-то время переделала статью о ее пьесах — однако оба варианта почему-то так и не были опубликованы.
Но текст остался.
Это — оттуда: «На страницах пьес Наталии Чечель, расписанных по репликам и ремаркам, — обломки снов. Совсем по Генри Миллеру: «Может, ты назовешь это моим сном. В нем есть пробелы, но это пробелы между снами. Мир вокруг меня растворяется, оставляя кое-где островки времени…» Островки фантазии. Островки воспоминаний: увиденное, услышанное, придуманное, пережитое в собственном духовном течении облекается в странные одежды исповеди и сказки, наблюдений одновременно будто бы со стороны — и изнутри. А многочисленные иронические «срезки», игра словами и смыслами, профанирование и провоцирование, не-оправдание ожиданий и постоянное столкновение с неожиданностями становятся тем жестким абрисом, при помощи которого только и можно удержать в едином русле те внутренние разнонаправленные векторы, которые рвутся наружу, создают силовое поле напряжения и, наконец, отлетают куда-то, оставляя читателя наедине уже с его собственными ассоциативными потоками — и они, подхватывая эстафету, подчиняют мысли и ощущения своим непостижимым законам. Возникновение этой бесконечной цепочки внутренних видений и представлений в данном случае — бесспорно.
Найдется ли театр, который реализует, попробует реализовать на сцене эти тексты? И существует ли он вообще в природе?
Похоже, этим пьесам некуда спешить: ведь до конца сумасшедшего двадцатого, в котором, впрочем, навсегда останется наша молодость, время еще есть. А потом — кто знает? — может быть, они привлекут к себе внимание как исторические документы, зафиксировавшие расколотое сознание бурлящего времени на сломе эпох, мы же тогда вспомним себя нынешних…»
Может быть, когда-нибудь так и будет.