или Мировой плач потомков Сиона
Новые свободные веяния принесли возрождение еврейской тематики в театре. Конечно, это не итальянское Возрождение хотя бы потому, что в бывшей советской империи не было места, где бы еврейская культура свободно существовала. В последнее время на сценах Киева появилось несколько крупных работ, рассказывающих о житье-бытье евреев в разные периоды нашего уходящего века. Оно, как и у всех людей, было, мягко говоря, не очень счастливым. Достаточно вспомнить острую постановку драмы «Жиды города Питера» в театре им.Леси Украинки, мелодраму «Тевье-молочник» в театре им. И.Франко, оперетту в театре музыкальной комедии «Евреи нашего двора» и, наконец, фарс «Майн кампф» по пьесе Д.Табори в Театре драмы и комедии на левом берегу Днепра, премьера которого состоялась буквально на днях.
Сатирический фарс Дьерди Табори - это, прежде всего, остроумная комедия, в которой раскиданы блестки настоящего юмора, по своей содержательности не уступающие афоризмам. Без сомнения, зритель не останется равнодушным, услышав, например, что Бог так любит своих евреев, что не спускает с них глаз, или то, что в споре всегда выигрывает проигравший. А чего стоят подобные реплики - «Вчера кельнер в кафе «Централь» заявил, что вход закрыт для собак и евреев. Вход закрыт для собак - неслыханно!», «Я объяснил Фрейду, что я Бог, Вы верите, сказал я ему, что вы Зигмунд Фрейд. Мы оба можем оказаться правы».
Спектакль пронизан некоей долей, я бы сказал, циничной веселости, иногда внушающей ужас. Рассуждения с натуралистическими подробностями о разделке курицы, очень рискованные эскапады о сексуальных типах женщин, неприличные выходки Гитлера, раздевания догола Гретхен, употребление УМЕРЕННО ругательных слов - это не «дань» нынешней моде, а среда обитания героев спектакля, бездомных и отвергнутых. Перед нами общественное дно, ночлежка, но не горьковская, не московская, а венская, в столице Австрии, откуда родом, как известно, настоящий сатана ХХ века - Адольф Гитлер. Да и сама идея, что фюрер взращен в еврейской среде, воспринимается как циничная веселая выходка. «Человек, в сущности говоря, - дикое ужасное животное, - писал Шопенгауэр. - Мы знаем его лишь в укрощенном и ручном состоянии, которое именуется цивилизацией, поэтому и приходим в такой ужас, когда истинная его природа иной раз прорвется».
Однако автор предусмотрительно предупреждает устами одного из героев, что всякое сходство с реальными лицами, мертвыми или живыми, чисто случайно. Действительно, в пьесе нет исторических фактов, но есть поэтическая правда, которая, в частности, состоит в том, что идеи, более или менее понятные людям - высокие и омерзительные, - рождаются на дне жизни, в том слое общества, которое наиболее страдает и где происходят самые невероятные явления.
Постановщик спектакля Эдуард Митницкий совершенно естественно больше всего уделил внимание воплощению именно юмористической стороны, полностью сохраняя общий замысел драматурга. Сила юмора в том, что часто ничего не стоящие люди - серые и бедные, бездельники и слабовольные - становятся зрителю понятнее, а некоторые и симпатичнее. Что, по-моему, особенно ценно, режиссер не пошел по проторенному пути репризного использования афористичного текста, как это мы часто наблюдаем в иных театрах, где каждая удачная фраза подается, по существу, отдельно от содержания спектакля с единственной целью - рассмешить и получить аплодисменты. Кстати, персонажи спектакля очень мало обращаются в зал, они общаются между собой, они все время в контакте словесном и, что чрезвычайно редко сегодня встречается, физическом. Это создает атмосферу какой-то сценической реальности.
Мне кажется, что и художественное оформление подчинено этой цели. Оно не красиво и, естественно, не изящно, но функционально, актеры время от времени должны быть физически активными, что заставляет их быть в нужном для действия психофизическом состоянии - это во-первых, а во-вторых, с помощью, условно говоря, второго яруса (площадки над сценой) значительно увеличивается сценическое пространство.
В спектакле достаточно ярко сатирическое звучание, так сказать, обличению подлежат все персонажи, независимо от их веры. В первую очередь это касается молодого Гитлера в исполнении Владимира Горянского. В быту он бездарная посредственность, серая жалкая мышь, но уже довольно часто у него проявляются маниакальные взрывы, во время которых его зрачки становятся похожими на пару вбитых гвоздей. Не менее язвителен режиссер и к Лобковицу (артист Александр Ганноченко) - лишенный рассудка, а вернее, играющий безумство, рассуждающий еврей, безуспешно старающийся убедить, что он Бог. Но самая яркая и противоречивая фигура в спектакле - Герцль в исполнении Анатолия Васильева. Это очень добрый, измученный жизнью человек, но крайне забитый и покорный судьбе. В одной из ремарок пьесы так и говорится: «Слезы Герцля, тысячелетние слезы, льющиеся, казалось бы, из носа, рта, откуда-то из глубины...» Этот вечный плач замечает даже молодой Гитлер. «Вы очень талантливый плакальщик», - говорит он. Герцль из любви к ближнему заботится о нем, как о малом ребенке, и, в конце концов, производит известный христианский ритуал - омовение ног, что вызывает протест даже у Лобковица.
И все же образ, созданный Васильевым, очень человечный, по характеру он чем-то напоминает Платона Каратаева из «Войны и мира» - такое же примиренчество с действительностью, с миром, со всем его злом и всеми несчастьями. Актер философичен, его чувства сдержаны, исполнены содержанием. Но ближе к финалу он как бы устает, и это влияет на тонус спектакля. Мне кажется, в концовке спектакля не достает смеха сквозь слезы, пира во время чумы, той циничной веселости, которая присуща персонажам пьесы на протяжении всего действия.
Спектакль Эдуарда Митницкого зовет не к презрению к человеку и не к поискам его мнимых достоинств, а исключительно к состраданию.