Помню: прекрасный кинорежиссёр, искуситель моих юношеских порывов к свободомыслию, повстанец против всяких замшелостей, союзник одиночек-аутсайдеров и, естественно, хронический «полочник». А также: возвышенный и трагический супруг, вождь «киноперестройки», отшельник и молчальник. Говорят: Элему Климову через месяц 70 лет. Думаю: «неужели?», «как жаль, что уже…», «а как же тот самый фильм?», «спасибо тебе!», «а может быть, ещё?..».
Недавно в киевском Доме кино НСКУ по инициативе культурологического общества «Русь» и Росзарубежцентра прошёл вечер, посвящённый творчеству и грядущему юбилею мастера. Видеопрограмма включала отрывки из фильмов «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещён!» и «Иди и смотри», целиком показали «Агонию». Зал, прямо скажем, не ломился от публики. Конец киносезона. На дворе весенне-летняя дачная суббота. К тому же Э.Климов, надо признать, никоим образом не связан с украинской культурой, что могло бы мобилизовать национал-патриотические массы. (Хотя, если покопаться, то по линии покойной супруги Элема Германовича, режиссёра Ларисы Шепитько, можно бы нарыть и такие связи: она была во ВГИКе одной из последних воспитанниц Александра Довженко и после выпуска поначалу даже приехала работать на киевскую студию его имени. Однако, как мне рассказывал тогдашний директор нашей кинофабрики Василий Васильевич Цвиркунов (царство ему небесное!), быстро ощутила специфику местности и немедленно ретировалась.) Как бы то ни было, заочная и скромная дань уважения «чужому» юбиляру была принесена. А куда девать встревоженный этим рой воспоминаний и рефлексий? Вот он, примите.
Те, кто знает г-на Климова лично, говорят об удивительной мягкости и деликатности его характера. Таким он выглядит и на всех фото. Между тем его фильмы, творческая и личная судьба, наконец он сам в своих записках — всё свидетельствует о ригористичности, максимализме и органической неортодоксальности его нрава. Вот и мне юбиляр по итогам 70-летия видится в широком смысле «пограничником» — естествоиспытателем любых рубежей на предмет их оправданности. Причём после этакой верификации пределов возможного экспериментатор, по-моему, склонен лично занять место на посту по защите очерченных им самим нерушимых ценностей и с таким же экстремализмом их оборонять. Просто удивительно, как чисто выдержан этот жанр во всём, что связано с Элемом Климовым. В этом он мне кажется подлинным, духовным родственником Ларисы Шепитько с её выдающимся «Восхождением», как и она — наследницей по прямой своего Учителя.
Их породило особое время и выдающаяся киношкола — хрущевская оттепель и ВГИК. Талантливые и совсем-совсем разные, они шли в кино в антисталинской атмосфере вскоре после ХХ съезда КПСС и один за другим погодками дебютировали, когда годы вольности были уже сочтены: 1960-й — Василий Шукшин, 1961-й — Андрей Тарковский и Александр Митта, 1962-й — Кира Муратова, 1963-й — Лариса Шепитько, 1964-й — Элем Климов, 1965-й — Андрон Кончаловский… Сказать бы «конвейер индивидуальностей», если б не звучало оксюмороном. И все начинают на экране с самозащиты — сочувственных сюжетов о нонконформистах, чудиках, «странных людях», неоценённых талантах, незаметных героях и т.д. и т.п. Оно и понятно, хочется срочно расставить всё по местам после полувековой диктатуры толпы, отстоять одарённого одиночку от травли коллективами посредственностей. Будущее хочется начать с чистого листа, с переосмысленного прошлого, прозреть в ребёнке, простаке или романтике не от мира сего. Отсюда: «Иваново детство», «Друг мой Колька», «Живёт такой парень», «Зной», «Первый учитель» и так далее.
Вот и Климов дебютировал сатирической комедией как бы про авторитарную власть чинуши в пионерлагере, но на самом деле высмеял лагерные порядки иного рода и в сказочном допущении финала позволил мальчонке-«диссиденту» сокрушить их («Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещён!», 1964). Такой дебют ещё проскочил в широкий прокат, но двери уже захлопывались. Уже следующая работа стала фактическим дебютом на «полке». Это была снова гротескно-сатирическая аллегория о чудо-стоматологе, затюканном провинциальным «общественным мнением» («Похождения зубного врача», 1965). Потом начались долгие годы доделок и переделок, выпуска на международную арену, но запрета для внутреннего показа и прочих мытарств с фильмом «Агония» (1974—1982—1985 гг.). Снова речь об экстремале-одиночке, но уже эпохального и полумистического масштаба — Григории Распутине. «Единственный мужик, который до царя дошёл, да и того убили», — так о нём должен был сказать мужик простой. И съёмки — под стать сюжету и судьбе картины — осуществляются по экстремальной формуле, на грани этического фола. Через два десятка лет в воспоминаниях о том сам режиссёр подивится своей тогдашней одержимости целью: Алексей Петренко в проруби после сердечного криза, актриса Нелли Пшеничная теряет сознание от нравственного усилия — нужно в кадре на миг обнажить грудь… «Я ещё тогда не знал, что представляю опасность для людей», — заметит позже Элем Климов. А попутно — комично-романтическая ода предельным физическим усилиям и исключительным одиночкам в той области, где таковых боготворят и зовут чемпионами («Спорт, спорт, спорт», 1970).
В 1976 г. прикосновение к совсем иным абсолютам —
Э.Климов вместе с М.Хуциевым после смерти М.Ромма демонтируют его последний документальный фильм о судьбах современного мира — «И всё-таки я верю…». После того, похоже, столь часто тревожимые «абсолюты» сами заинтересовались нарушителем их спокойствия. В 1979 г. трагически гибнет в автокатастрофе Лариса Шепитько. Климов решает закончить после своей горячо любимой супруги начатый фильм с двузначным названием — «Прощание» (1982). Фатальные симметрии судеб обнаруживает эта история. Когда-то учитель Ларисы, Довженко, подготовил всё для съёмок «Поэмы о море» и умер, а преданная жена и коллега Юлия Солнцева завершила постановку. Теперь подобный же сюжет на экране и в жизни реализовали Шепитько и Климов. Другое прикосновение метафизики чудится в поразительном сходстве атмосферы экранного «Прощания» перед потопом с атмосферой тех прощаний, которые состоятся через четыре года, после падения в 1986-м радиоактивной звезды по имени Полынь. Нисхождение дара пророчества?
А помните экстремальный «Иди и смотри»? Это, наверное, одна из самых жестоких художественных визий войны вообще. Более шоковым может быть только кинодокумент. Тогда, в перестроечном 1986 году, фильм был вызовом схематике старого советского «военного фильма», а сегодня он выглядит не меньшим вызовом новейшему конформизму, скажем, того же «Пианиста» Романа Поланского. Однако то не было самоценным аттракционом. Нагнетаемая на экране и вне его ненависть к нацистским убийцам в финале ленты наконец-то получает шанс излиться в праведном возмездии. А до каких пределов мстить? История фашизма, как киноплёнка, откручивается назад в поисках этого сакраментального пункта. И абсолютные рубежи даже в предельном аффекте праведного отмщения всё-таки обнаруживаются — малыш Адик Шикльгрубер на коленях своей дорогой мамочки. Известно, к чему приведёт взросление этого карапуза, но Дитя неприкасаемо, даже если заранее ведомо, что оно — семя грядущего Холокоста. Убей его, и все расчудесные «мы» станем похожи на «них», звероподобных. И будем стоить друг друга и неодушевлённой природы до прихода в неё Закона. И зло неразличимо сольётся с добром, и существа станут как вещества — безоценочно, только по факту сущими. Тут-то и уместен громовый глас, рекущий: «Иди и смотри!».
Апокалиптический ракурс, заявленный уже названием последней советской ленты Климова (а других, насколько мне известно, у него пока нет), снова оказался пророческим. Прямо тут же и грянула эпоха концов и начал. Волна освобождений ради нового гнёта. Полоса разделения народов и междоусобиц. Час слепого террора, упраздняющего жизни первых попавшихся чужих детей ради счастья своих собственных. Заявленная Э.Климовым проблема ответственности, Суда в истории и его критериев перестала быть отвлечённой философской темой и вошла в состав текущей политики. Но ветер перемен подхватил и самого художника, которому, как мы знаем, всегда был близок политический сантимент. Искуситель был искушён, а критик оргструктур и руководства возглавил структуру. Кто-то как-бы сказал: «Тебя не устраивает сущее? Ты отвергаешь алгоритмы толп? Ты знаешь, как надо, чтобы одиночным носителям Дара было хорошо? На, делай как знаешь!» В годы «перестройки» Климов возглавил радикальную по замыслу кинореформацию, был избран первым секретарём Союза кинематографистов России. «А чё вы тут делаете? Кино-то уже кончилось…» Потому, кажется, реформы в кино не слишком тогда пошли. Заветный проект «фильма жизни» — «Мастера и Маргариты» по М.Булгакову — был начат, отложен и отклонен. Нет, не чиновниками-держимордами, а самим автором. Круг, кажется, замкнулся. Но в том-то и дело, что «и все-таки я верю» — не для врождённого размыкателя замкнутого.