В выставочных залах Национального художественного музея Украины продолжает работу выставка живописных произведений киевского художника Любови Рапопорт. Ее творчество уважают коллеги, особенно те, кто находился в оппозиции к официальному соцреализму в 70—80-х годах XX в. Впрочем, Любовь Рапопорт — человек скромный, лишенный какого-либо публичного таланта рекламной раскрутки и из-за этого мало известный общественности, а зря. То, что до 12 сентября можно увидеть на стенах музея, поражает смелым, даже отчаянным самоанализом автора, ее мощным живописным даром и энергией письма.
Любовь Рапопорт из семьи потомственных художников. Именно в семье ценили ее талант, берегли необычную индивидуальность, рано заявленное проникновение в сущность вещей. Она созревала под родительской опекой до тех пор, пока на рубеже 1970—1980-х годов неожиданной кометой, самобытной, не похожей на других, в сложившуюся ментальность среды ворвалась ее живопись. В выставочных залах начали появляться ее натюрморты с цветами, но для друзей, которые были своими в мастерской, открылся талант Л.Рапопорт как портретиста и автора киевского пейзажа.
Ее искусство взрывалось мощью композиционных и колористических структур, зрелищной убедительностью, театрализованностью, тонкой иронией. В композициях художницы все банальное становилось на дыбы, воображаемое и реальное смешивалось по принципу алогизма. Реальность мира была реорганизована наподобие карнавала. Это была интуитивно прочувствованная потребность не только ее лично, но и целого поколения художественной молодежи в разрушении табу и деканонизации еще существующего железного занавеса.
Молодой автор, как и ее коллеги по цеху Т.Сильваши, Г.Неледва, С.Гета, С.Базилев и другие, меняла векторы, переакцентировала смыслы, создавала собственную систему координат.
Даже того не сознавая, Любовь ярко делала наглядной андеграундную артистическую тенденцию по маскировке образа, иронического понимания того, что в аутентическом виде было бы недопустимым для регламентированного искусства тогдашних выставочных залов.
В 70—80-х годах эзопов язык был популярен в кругах оппозиции. Абсолютно несознательно, только благодаря художественной правдивости, молодой автор оказалась на первой линии сопротивления системе соцреализма. Именно потому ее экспрессивная живопись долго не входила в широкий мир — была андеграундной.
Ее художественными предтечами можно считать представителей экспрессионизма — направления, возникшего в начале XX ст. в Германии и ставшего особо актуальным в период инфляции, кризиса, безработицы, трагедий «маленького человека». И хотя экспрессионистский бунт, сосредоточившись на изготовлении новой художественной формы, изредка непосредственно касался политики и социальных проблем, именно это художественное направление воплотило контрасты социопсихологического состояния Европы между двумя войнами.
Так же как художники-экспрессионисты, Л.Рапопорт использует деформацию реальных пропорций и взвихренную возбужденность художественной интонации, да еще и удивительно энергичный мазок.
Она прибегает к жесткой, даже жестокой самоиронии, когда пишет автопортреты. Так любить — не любить себя может только мощная личность. Портретированные ею персонажи — художники, искусствоведы, друзья — люди экспрессивного типа, отзеркаливающие конвульсии мира в собственных мучениях, отчаянии и надрыве. Киевские пейзажи (преимущественно это район Подола, над зданиями которого городская власть издевается десятилетиями) в интерпретации Л.Рапопорт являются живыми существами. Пейзаж захлебывается от боли, улицы становятся на дыбы, словно взывают о помощи. Около пейзажей художницы вспоминаешь слова, сказанные основателем Вашингтонской галереи искусств Дунканом Филипсом о пейзажах Хаима Сутина: «Они реагируют на будущие катастрофы, они словно предчувствуют агонии нашего мира, тотальной войны». Бесспорно, экспрессионистов Хаима Сутина, Эрнста Людвига Кирхнера и других можно считать непосредственными предтечами Любови Рапопорт. И их близость не в стилистическом наследовании. Л.Рапопорт раньше и точнее, чем большинство ее молодых коллег, пришла к неординарному, модернистскому мышлению, предчувствовала разломы, травмы, трансформации приближающейся «чернобыльской эры».
Но какой же трепетной, деликатной делается линия ее графических работ, когда сюжет нам дарит поэзию любви, объятия двоих.