Новый роман Степана Процюка «Тотем» — это своеобразная антология любовных историй: сексуальных приключений врача-офтальмолога, истории верности до гроба разведенной с ним жены мученицы Марии, извращенной страсти их психически больного сына Виктора и психически здоровой студентки Владиславы, счастливой любви Никиты Крещука и той же Владиславы, наконец, история любви и ненависти двух антиподов — Михаила Юркевича и Никиты Крещука к «большой» и «малой» Родине, соответственно Украине и Галичине.
Что касается семейной любви, то Степан Процюк трансформирует классический тезис, согласно которому все счастливые семьи похожи друг на дружку, а каждая несчастливая является несчастливой по-своему: людям не нравятся счастливые любовные истории по одной причине — зависти. Процюк также постулирует: дети, родившиеся без любви, как Виктор, не имеют шанса, поскольку живут мщением за недоданную им любовь. В этой связи приходит в голову созвучный тезис Е.Пашковского: без любви ребенок такой же бедовый, как и нетрезво зачатый. Как по мне, это все-таки преувеличение, поскольку и у алкоголиков иногда рождаются здоровые дети, немало из которых со временем вырастают нормальными людьми (что не отрицает тезиса о вредности алкоголя), а у любящих родителей часто — больные, однако от этого не менее любимые, которых лечат и не отдают в специальные заведения, подтверждая этим собственное человеческое достоинство.
Вообще мне не слишком импонирует нагнетание различного рода ненормальностей, проявлений человеческой деградации, присущее прежде всего украинским авторам, сориентированным на собственную традицию, сторонникам «высокой» литературы, к числу которых, бесспорно, относится и Процюк. Подобное нагнетание ненормальностей, как мне кажется, является следствием комплекса неполноценности бывшей крестьянской литературы, изо всех сил пытающейся и самой углубиться в психоанализ. Если принять во внимание, что слово имеет способность становиться плотью, то литература, которая уже не дегуманизирует человека, а откровенно демонизирует его, является крайне опасной, прежде всего для самого автора.
Однако это лирическое отступление. Итак, Процюк внес путаницу в «географическое» разделение современной украинской литературы на «станиславовцев», являющихся постмодернистами, европеистами, писателями, иронизирующими над человеком, но все-таки способными ему сочувствовать, и «киевлян или житомирян» — неомодернистов и традиционалистов, в центре внимания которых человеческая деградация и культ страдания. Процюк не вписывается в схему. Он — галицкий неомодернист 90-х. Последнее уточнение важно, поскольку, как увидим позже, С.Процюк чужой и среди «станиславовцев», и среди «неомодернистов», трансформированных просвещенцев. Короче, третья сила или срединный путь. Как это выглядит на практике?
С одной стороны, в романе «Тотем» Процюк ориентируется на массовую литературу. Усложненный нарратив неомодернистов уступает место сюжетному повествованию, где буйствует патетика, унаследованная от соцреалистов в вышитых сорочках. С другой — как уже отмечалось, автор делает акцент на грубом сексе, адюльтере, физиологии для банального вывода о бренности телесности. С третьей — претендует на глубину мысли, переплетая любовные истории с проблемой национальной любви-ненависти, что, в свою очередь, не слишком вписывается в канон массовой литературы.
В своих раздумьях о провинции и центре, Галичине и Большой Украине Процюк занимает выразительно противоположную позицию, нежели его земляки, четкие галичанские центристы Ю.Андрухович, Ю.Издрык и Т.Прохасько. Именно полемика по поводу «двух Украин», Украины и Европы представляется в романе наиболее интересной. На первый взгляд может показаться, что эта полемика воплощается в противостоянии двух антиподов — Михаила Юркевича, сторонника национального самопосвящения и фанатизма, и Никиты Крещука, выходца из диссидентской семьи, глядящего на мир иронически, то есть постмодерно. Однако это лишь видимость. На самом деле Михаил-Никита — это кентавроподобная ипостась украинского патриота, второе «я» самого автора, хотя справедливости ради необходимо признать: Никита Процюку все-таки ближе Михаила. Возможно, это объясняется тем, что Михаил родом из восьмидесятых, тогда как Никита — из девяностых. Если первый пьянствует, никогда не имеет денег, верит в партию — конечно, не коммунистическую, и готовится высадить с целью украинизации десант в Крыму (понятно, после «энной» рюмки), то второй — успешный бизнесмен средней руки, скептически настроенный относительно всех идеологий с националистической включительно. Он верит только в собственную порядочность, которая, с точки зрения Михаила, равна нигилизму.
Однако вера в собственную порядочность, по моему мнению, имеет мало общего с постмодернизмом. Как по мне, это вариация винниченковской «честности с собой», то есть обязательная черта украинского интеллигента-просвещенца прошлого века. У Никиты, демонстрирующего собственный аполитизм, есть, тем не менее, и вполне определенные идеологические принципы. Во-первых, он оценивает Галичину критически. В романе Галичина предстает в виде «гримучої суміші лакейства й п’ємонтизму, пасіонарності та мімікрії». Мало того — это «колишня найзадрипаніша територія Австро-Угорської монархії, а нині — межовий стовп українства, його сакральність, добряче підточена тавром амбівалентності». Мне почему-то сразу вспомнилась палатка, увиденная в Донецке, с надписью: «Отдадим Западную Украину Польше!». Не читают донецкие Процюка. Поскольку если бы читали, то изменили бы надпись: «Западную Украину — на задворки Австрии!». Итак, лучше будем первыми в СНГ с зарплатой, эквивалентной 200 евро, чем третьесортной Европой с зарплатой в 700 евро. Логично. Далее, согласно С.Процюку-Никите, украинская территория (кроме столицы) преимущественно неопределенная, поэтому и чувства она вызывает аморфные, тогда как Галичину можно или любить, или ненавидеть. Этим она (будьте внимательны!) напоминает «неповоротку агресивну» Россию. Бедная Галичина! Неужели и ее «умом не понять», «аршином не измерить»? И.Франко, как известно, не любил Галичину «великою любов’ю» из-за псевдопатриотов, партикуляризма и мещанства. Нелюбовь С.Процюка-Никиты объясняется, как видим, национальной определенностью Галиции, точнее, сверхопределенностью. Удивительно.
Однако, несмотря ни на что, Процюк-Никита остается украинским патриотом. Он против сепаратизмов, галичанской автономии и за «стигматизовану державу», поскольку пролитая кровь «вопіє до унітарності, а не до охайних автономних вуликів». Достается от С.Процюка-Никиты и галичанскому культу Франца-Иосифа, который является вовсе не следствием тоски по Европе, а следствием тоски по монархии, хотя автор сразу же предостерегает: украинцы с галичанами включительно — врожденные антимонархисты. С учетом этого уточнения становится понятно, почему «українському сходові сниться козацько-махновська вольниця, шаблі і горілка». Тем не менее непонятно, почему «український захід тужить за троном і скіпетром, цією символікою розумного ладу»? Получается, демократический народ тоскует не по демократии, поскольку демократическое устройство неразумно? В душе Процюка и его второго «я» великоукраинская земля с ее изначальным отвращением к двуличию и крючкотворству (сразу хочется спросить, а как же быть с честной казацкой верхушкой, с такой готовностью перешедшей в сословие русского дворянства?) требует «перевитрат любові». Патетично, но неубедительно. Понятно, Галичине исторически повезло несколько больше, чем Большой Украине. Однако из этого вовсе не следует, что «Галичина є донором доцільності», а «Велика Мати сама є національною душею». Ведь, коль уж оценивать уровень современного украинского национального сознания, тогда нелишне помнить, что Галичина — такая же этническая украинская территория, как и Большая Украина, поэтому и душа у нее с Большой Матерью одна, если уж высказываться демиургически. Удивительно, почему Процюк, проникаясь проблемой «двух Украин», совершенно не вспоминает о Юго-Восточной. Она третья по счету или, возможно, часть Большой Матери? На эти вопросы ответ найти трудно. Скорее всего, для Процюка-Никиты Юго-Восточная Украина вообще не существует ни как территория, ни как проблема. Жаль. Ведь это стержень всех современных украинских проблем.
Проблема Европы в романе «Тотем» трактуется не менее экстравагантно. Например, Процюк-Никита вполне иррационально верит, что мы превратим нашу угробленную страну в один из роскошных европейских садов: «лише подалі від цупких обіймів балалайочників та імперського ведмедя, що ось-ось зірветься із ланцюга», от картофельных «бацьків», президентов-коммунаров в стране виноградников и примитивных азиатских деспотий. Абстрагируясь от архаических публицистических штампов, удивляюсь, как это осуществить практически, если Процюка-Никиту не устраивает разделение по географическим секторам, поскольку такое разделение, согласно автору и его второму «я», не излечивает от нелюбви. В вопросе Европы Процюк-Никита пугается собственного революционного азарта, поскольку хуторяне и почвенники назовут такой взгляд космополитизмом, пресмыкательством перед Западом. Да неужели? Какие же это хуторяне? Наверное, те, которые плавят сталь? Какие же это почвенники? Наверное, те, которые защищают православие под красным знаменем? Наконец, у Процюка-Никиты вызывают тревогу полчища варваров, пострашнее «монголо-татарської навали, фашистської манії величі й сталінсько-ленінського сатанокомунізму». Этими варварами, кстати, оказываются наши души, то есть мы с вами. Несмотря на все уважение к критицизму, это уже слишком. Каждая нация, как известно, состоит из людей и людишек, но никогда полностью из одних только варваров.
На самом деле по поводу Европы и «двух Украин» Процюк полемизирует прежде всего с Ю.Андруховичем, иначе представляющим себе и карту Центрально-Восточной Европы, и место в ней Украины. Достаточно сослаться хотя бы на последний из его эссе «Атлас. Медитації». Для Андруховича Россия — не худший, а просто иной континент, не Европа. В отличие от Процюка Андрухович не лишает европейской перспективы ни Беларусь, ни Молдову. Однако наиболее существенно другое: Андрухович чувствует, что не только Галичина как Пьемонт, но и Украина вообще — это уже Европа, та Европа, вызовом для которой сегодня является Сарматия (Юго-Восточная Украина) аналогично тому, как сама Украина является вызовом для Евросоюза. Андрухович убедительнее прежде всего потому, что переступил через несчастливое украинское прошлое. Для него Украина перестала быть страной «смерті, цвинтарів, надгробків, помираючих сіл і безнадійно нещасливих районних центрів», то есть территорией деградированных варваров. Он признает, что его соотечественники имеют право садиться в автомобили, поезда или даже на велосипеды и отправляться в западном направлении, поскольку «вони вже не зруйнують нічиїх міст, жодної культурної пам’ятки». Мало того, он ручается, что его соотечественники вернутся в свою, такую центральную и восточную вместе с тем, родину. Ведь они завоевали свое право называться гражданами. Андрухович верит в свою родину и своих сограждан, тогда как Процюк-Никита не верит даже в земляков-галичан, поскольку они не его психотип. Владислава — исключение, пока, поскольку, видите ли, эти галичанки такие прагматичные, в один чудесный день возьмут и отправятся в Евросоюз, чтобы стать «третьим» сортом. И возлагает Процюк-Никита надежды на разновидность всечеловеческой любви, которая до боли напоминает советский интернационализм, — «міжнаціональну і понадкласову». Не христианскую, а тотемную. Темную-темную.
Процюк Степан. Тотем. — Ивано-Франковск: «Тіповіт», 2005.