Этот художник - еще до конца неразгаданная загадка украинской арт-жизни ХХ века. Александр Стахов-Шульдиженко в свое время привез в советский Киев дух послевоенного Лондона с его настроениями "рассерженных молодых людей". Увы, имя мастера в нашей стране долгие годы пребывало в тени.
В последние годы в Украине наметилась важная тенденция: открываем для себя малоизвестные имена своих же гениев. Среди них - Василий Ермилов, Анатолий Самар, Александр Аксинин. Недавно искусствовед и художник Глеб Вышеславский презентовал в киевской галерее "Art 14" выставку "Лондон-Киев": произведения Александра Стахова-Шульдиженко.
Соорганизаторами этой выставки стали галерея ART 14, Музей истории Киева (именно в его коллекции хранится около 2 тыс. работ художника) и Институт проблем современного искусства. Помимо графики и гуашей Шульдиженко, на выставке представлены скульптуры художницы Аллы Жмайло. Благодаря им зрители могут убедиться, что принципы конструирования из бумаги, которые Шульдиженко привез в Киев 1950-х гг. из Лондона, вполне прижились в нашем искусстве.
- Первой с Александром Шульдиженко познакомилась моя мама Ирина Вышеславская, тоже художник, - рассказывает Глеб Вышеславский. - В 1976-м или 1977-м оба стояли в очереди для подачи работ на выставку в Союзе художников. Через некоторое время он пришел в гости (я уже учился в художественной школе) и показал нам свои работы. Потом оказалось, что это у него вообще такой способ "выставляться", поскольку на официальные выставки его не пускали. Работы Шульдиженко совершенно не соответствовали тому, что тогда называлось "реализмом", и очень раздражали экспертные комиссии.
Александр Шульдиженко родился в Киеве в 1922 году. Учился в художественной школе (сегодня она по-прежнему существует, имени Т.Г.Шевченко) у Ивана Федоровича Хворостецкого. Сразу по ее окончании, его призвали в армию, связистом, и чуть не сразу началась война. Часть, в которой служил художник, попала в окружение на Полтавщине.
Шульдиженко с парой сослуживцев чудом избежали плена, и пешком дошли до родного Киева. Но мосты через Днепр были взорваны, а перевозчик сдал пассажиров немцам.
Шульдиженко оказался в лагере под Бердичевом. Он выглядел очень молодо, сказал немцам, что ему еще нет 18-ти, и те его отпустили.
А уже через несколько недель после того, как, снова-таки пешком, пришел в Киев, попал в облаву на Евбазе. И (хорошо хоть не в статусе военнопленного) был отправлен в лагерь в Германии, под городом Нойруппин.
Спустя год его перевезли в лагерь, который обслуживал госпиталь в Австрии. Несколько заключенных бежали на товарном поезде в Италию. Итальянцы, рассказывал Шульдиженко, сразу разошлись по домам. А он вместе с еще одним художником из Ленинграда, Константином Рудаковым, много месяцев скрывался в Альпах, пока к ним не подошла одна из союзнических армий. Оказалось - поляки. Наши художники где-то раздобыли документы, и по ним тоже стали поляками. У Шульдиженко оказался паспорт на фамилию Стахов, и на Западе он жил, именно, как Стахов. А вернувшись в Киев, подписывал свои работы этой фамилией как псевдо. Мне он объяснял: "Может быть, в Лондоне, если увидят, вспомнят…"
- Одна только "военная" часть биографии Шульдиженко похожа на "закрученный" авантюрный роман. Скажите, а была у вас возможность перепроверить то, что он о себе рассказывал?
- По фактам, все совпадает и подтверждается. Кстати, попал Шульдиженко в польскую Армию Андерса. В СССР о ней не любили вспоминать, это сейчас появилось много литературы. В корпусе Андерса служили поляки-антикоммунисты, а также "западные" украинцы, белорусы и литовцы. Такой себе антикоммунистический славянский интернационал. Но Шульдиженко присоединился к корпусу, когда тот уже прошел свои основные битвы, и просто маневрировал на севере Италии.
Он с товарищем (Рудаковым) рисовал иконы, гербы воеводств, дорожные указатели. Их для этого, собственно, и взяли на службу. В 1947-м армию Андерса перебросили в Англию и там, после Ялтинской конференции, расформировали. (Черчилль не хотел давать свободу военным, готовым идти освобождать от коммунистов Польшу).
До 1949 года в Британии еще действовали "хлебные" карточки, Лондон восстанавливали после войны. Шульдиженко работал грузчиком, оформлял витрины, рисовал мелками на асфальте. А потом устроился в антикварную лавку. Хозяин продавал огромные коллекции африканской скульптуры, японской гравюры XVII–XVIII веков. "Всю историю искусств я держал в руках", - рассказывал позже художник. Ночевал он прямо в этой лавке. Хозяин был очень скуп. Если что-то из антиквариата не покупали, он отправлял эти вещи в подвал.
По рассказам Шульдиженко, в этом подвале погибло неимоверное количество произведений искусства. "Это был ужас какой-то! Нельзя так обращаться с искусством!", - горячился художник, вспоминая обо всем уже в Киеве, спустя много лет. Однако, именно хозяин лавчонки надоумил Шульдиженко-Стахова подать работы на конкурс муниципальной живописи. И тот его выиграл. И на вырученные "призовые" деньги поступил в Central School of Arts and Craft…
- В воспоминаниях он пишет, что, пока учился, жил чуть не во всех лондонских ночлежках. Как так получилось?
- Ну, студенты всегда народ небогатый... Он подрабатывал, как мог. Был уличным художником, в частности…Скорее всего, он жил в разных местах, т.к. описывает то один дом, то другой. По воспоминаниям, одно время, вместе с любимой девушкой, даже снимал комнату над станцией метро. А во время каникул путешествовал по Европе, побывал, конечно, и в Париже (о чем также пишет в воспоминаниях).
В январе 1954-го что-то случилось, и художник решил вернуться в СССР. Решение, я так понимаю, было очень эмоциональным и неожиданным даже для него самого. (Он и из вещей ничего не взял с собой. Приехал в белом щегольском пальто, которое тут же подарил театральному художнику Александру Александровичу). О причинах Шульдиженко никогда не рассказывал. Я могу предположить, что причиной стало "взаимоналожение" обстоятельств: он поссорился с любимой, одновременно произошел конфликт с полицией… Плюс, один из его преподавателей все время агитировал за СССР, как там хорошо живется…
Кстати, чуть не забыл сказать. В течение двух лет, Шульдиженко изучал еще и философию в Лондонском университете. Но подробности об этой части его жизни сегодня неизвестны. (Я с трудом, благодаря сохранившемуся письму от его преподавателя, восстановил хотя бы название школы искусств, в которой он учился).
Когда я с ним начал общаться, меня поразило вот еще что. Художник жил в маленькой 11-метровой комнатке на Кропивницкого, над Бессарабкой. В ней помещались только кровать, письменный стол, шкаф - и было окно в торце. Из окна был потрясающий вид на Бессарабку. Но Шульдиженко никогда не рисовал Киев. Только Лондон. А из киевских реалий - портреты своих друзей и знакомых. Пейзажей Киева или окрестностей у него нет ни одного. (Возможно, следующей выставкой работ художника станут как раз портреты киевской интеллигенции 1970-х. Их сохранилось множество, и они удивительно точны).
- Как отнеслись к Шульдиженко на Родине?
- Когда он вернулся из Лондона, на него смотрели с подозрением: репатриант, еще и побывавший в плену и в оккупации. Слава Богу, в 1954-м году репатриантов уже не сажали. Но в Союз художников ему так и не удалось вступить. Да и его работы ни в чем не соответствовали соцреалистическому канону.
Шульдиженко работал оформителем, потом на киностудии, в Товариществе киевских художников, которое со временем стало Художественным комбинатом. Эта организация отвечала за оформление интерьеров клубов, ресторанов, столовых, домов культуры, больниц, и т.п. А также за въезды в города. Художники создавали настенные росписи, мозаики, гобелены, чеканки и т.п., но у них не было права выставляться, и даже покупать дефицитные тогда краски и бумагу в магазине для художников.
- Именно поэтому у Стахова вообще нет работ маслом?
- Да. А кроме того, он ведь жил и работал на 11-ти метрах, все свои рисунки держал под кроватью и на книжных полках. Несколько тысяч работ. Подрамники там уже не могли поместиться.
Работы можно условно разделить на темы. Во-первых - это воспоминания о Лондоне. Во-вторых - портреты. В-третьих (и эту серию мы впервые представляем на нашей выставке) - "Пляж". Шульдиженко воспроизводит пляж "античный", с параллелями к античной архаике.
- Цвета и пластика портретов в самом деле перекликаются с античными вазами, с фаюмским портретом.
- Да, в пластике рук, ног, поворотах головы, и т.п. Эти рисунки 1973 года напоминают, к примеру, фриз Парфенона. Увы, работы раннего периода (1950–1960-х гг.) не сохранились. В 1973 году многое погибло во время ЧП в его мастерской (ее залило). Сохранились только подарки друзьям, отдельные случайные рисунки.
Кстати, монументальные работы, которые художник делал на комбинате, тоже заметно отличались от тогдашних аналогов. Особенно въездные знаки, интерьеры кафе. Например, он оформлял въезд в Дубно, который выглядит подобно тотемному столбу. Этому есть объяснение: художника всегда интересовала архаическая культура.
- Это увлечение тоже как-то относится к собственной теории живописи, разработанной Шульдиженко?
- В полном соответствии с нею, в первую очередь, выполнены гуаши, посвященные Лондону.
Я уже говорил, что для Шульдиженко важно было не "нарисовать", а "вспомнить". И все его работы - это, фактически, иллюстрации о том, как нужно вспоминать.
Свою теорию художник изложил в трактате по психологии творчества под названием "О роли маскирующих и послеобразных средств в произведениях изобразительного искусства, а также об особенностях зрительных реакций, связанных с опознанием таких композиций". Он пишет о том, насколько важны процессы памяти для художника. Как можно пробуждать забытые образы. Отмечает, например, что воспоминания часто приходят в момент засыпания. И наоборот, когда просыпаешься. В эти минуты повседневное восприятие словно отходит на второй план, "останавливается". Взамен активизируются участки мозга, которые хранят давние образы. Они не имеют пространственной глубины, часто отрывочны и спутаны, но именно их нужно фиксировать, чтобы воссоздать прошлое. Гуаши Шульдиженко напоминают рельефы, где есть только два плана. По фактуре, они сотканы из отдельных мазков. Некоторые даже говорят, мол, это пуантилизм - но, на самом деле, такая "пиксельность" отражает процессы засыпания и пробуждения. Когда из путаницы линий и штрихов возникают спутанные образы.
Второй метод, который художник подробно описывает - погружение тела в ситуацию, подобную уже пережитой. Чтобы, по аналогии с телесными впечатлениями, мозг мог вспомнить сопутствующие им визуальные образы. Чтобы воскресить в памяти пляж или купание, Шульдиженко сам "уходил в заплыв" на Днепре. Или же обливался водой разной температуры прямо у себя в ванной. Так появилась его серия "Пляж". Возможно, эти работы делались даже не ради того, чтобы на них смотрели, не для зрителей. А ради самого процесса рисования-вспоминания. И это действительно сближает живопись Шульдиженко с архаическими тотемами, которые тоже делались не ради выставок. Подобное искусство утилитарно - но не в бытовом, "кухонном", плане, а в плане практики сознания и осознания.
- Искаженные пропорции человеческих тел на портретных гуашах напоминают еще и живопись Фрэнсиса Бэкона.
- Бэкон, а в еще большей степени, Грэхем Сазерленд, действительно, были столпами послевоенного искусства Британии. В Лондоне после войны существовала группа, называвшая себя "молодые неоромантики", своим учителем они считали Сазерленда. Некоторые из них преподавали в Центральной Школе у Шульдиженко. В 1950-х в Англии - в театре, кино, литературе - появилось социально ориентированное течение "рассерженных молодых людей". В изобразительном искусстве это направление назвали Kitchen Sink School ("искусство кухонной мойки"). Наиболее ярким представителем "кухонного" направления был художник Джон Бретби.
- Я, на самом деле, подвожу вас к вопросу о живописи Шульдиженко-Стахова в лондонском послевоенном контексте. Можно ли говорить о влиянии конкретных послевоенных художников на манеру лондонского киевлянина? Возможно, он был лично знаком с Бретби? Бывал на выставках Бэкона?
- О Бретби он упоминает в своей теоретической работе, а также, критикует сюрреализм и абстракционизм. Безусловно, Шульдиженко участвовал в коллективных выставках вместе с другими молодыми лондонскими художниками. Но насколько был знаком с тем же Бретби (который был младше его на два года) - неизвестно. А вот "молодые неоромантики" у него преподавали.
Интересно, что когда Шульдиженко попал в Советский Союз, он в одиночку продолжил движение "рассерженных", и это привело к совершенно фантастическим результатам. Так, его экспрессивная работа "На нарах", невероятно напоминает более позднее творчество англичанина Адлера. Стахов не мог знать о нем из-за "железного занавеса". Но…
- В СССР художник никаких контактов с Англией не поддерживал?
- Сохранилась пара писем. Но, видимо, это было ограниченное общение.
- Жил бедно и тяжело, и не хотел об этом распространяться?
- Может, и так. Правда, в последние годы, когда занимался монументальной работой (уже 1980-е), у него даже машина была. "Запорожец" с ручным управлением (смеется). Машину он "выбил", ссылаясь на то, что должен ездить на монтаж в то же Дубно, в Ривненскую область. Еще он оформлял Припять, Чернорудку, Лютеж.
- Как Шульдиженко оценивал ситуацию в советском послевоенном искусстве? И как его самого восприняли коллеги?
- Коллеги - по-разному. В Союз художников его, повторюсь, не принимали. Коллеги в комбинате, напротив, очень ценили. А Шульдиженко еще и делился с ними привезенными из Лондона идеями по конструированию из бумаги. (Сейчас эта методика читается как курс моделирования в институтах).
Еще был, конечно, круг людей, интеллигенции, которая его очень ценила. Этим людям художник свои работы дарил, иногда - продавал, по 5 рублей за лист.
Искусствовед Людмила Миляева, дружившая с Александром много лет, вспоминает, что как-то он принес ей пачку своих рисунков. И попросил продать. Сказал, что "на целый год выбывает из искусства, потому что должен написать трактат по медицине".
У Шульдиженко болела мама, и он пытался найти лечение. Врачи заинтересовались его идеями. Но научную терминологию художник знал плохо - вот и дал себе год на то, чтобы изучить. К сожалению, его мама умерла от рака в 1969 году. Отец дожил в Киеве до 1983-го.
Вообще, у Шульдиженко было множество знакомых, включая, например, Татьяну Яблонскую. Но в основном он общался и дружил с театральными художниками, оформителями, актерами, режиссерами - в общем, с людьми наименее системными, "советскими". И наиболее свободными.
О советском искусстве "вообще" Александр не высказывался. Говорил, например, что в комбинате ему работать очень сложно, т.к. монументальное искусство должно хоть чуточку допускать условность. А требуют исключительно "реализма". Шульдиженко вообще был очень открытым, эмоциональным человеком, и всегда что-то доказывал, если не был согласен чьим-то мнением. Других художников Стахов никогда не критиковал.
Он, мне кажется, еще и просто опасался. Помимо неприятностей из-за репатриации, его много раз уже в Киеве забирали в милицию. За то, что в Оперном знакомился с иностранцами. И Александр понял, что самая безопасная для него тема - рассказывать о том, как он бомжевал в Лондоне или Париже. И он рассказывал об этом - изумительно, в лицах.
Был, впрочем, на моей памяти один случай, еще в 1983-м. Из Москвы приехал художник Эдуард Гороховский с женой. Моя мама показывала им работы. Случайно, пришел и Шульдиженко со своими. И, пока общались, зашел привычный для тех лет разговор: мол, надо ехать на Запад - только там свобода. Шульдиженко на это ответил: мол, вы очень ошибаетесь по поводу Запада. Свобода - только в сознании каждого из нас. А где жить, здесь или там, не имеет значения: на Западе - свои проблемы, у нас - свои. А свободы нет что здесь, что там.
- Ну, прямо дзэнский коан! Зато понятно, почему художник с таким мировосприятием не спешил переехать, например, в Москву, где в те годы было больше шансов сделать карьеру. А может (с такой-то биографией) даже прославиться и остаться в истории".
- Он жил миром "своего" Лондона. И даже сидя в компании, всегда рисовал его. Это было чем-то вроде медитации. Кстати, Шульдиженко, помимо современной психологии и архаического искусства, очень интересовали шаманы. Он изучал их путешествия в пространстве. И это тоже вполне соответствовало его идеям о "путешествиях".
Он был очень свободным - внутренне - человеком. И этим отличался от многих. Вот еще одна забавная история о Шульдиженко. Как-то он купил себе магнитофон. Приходя в кафе на ул. Парижской Комунны (сейчас Михайловская), включал его. И так познакомился со многими молодыми людьми, в том числе, из Молодого театра. В его 11-метровой комнатке стали собираться актеры, режиссеры. Сидели на полу, на кровати. Разговаривали, слушали музыку. Шульдиженко переводил тексты. И не упускал, при этом, случая заметить: мол, все это - полная ерунда. Здесь, в СССР, поют про коммунистическую партию. А там, на Западе - про "любовь". Но и то, и другое, нужно для одной-единственной цели: лишь бы люди не думали о чем-то серьезном.
- Как получилось, что о человеке с такой биографией и с таким талантом в современной Украине практически никто не знает, за исключением коллег и экспертов?
- Для меня самого это - загадка. Думаю, это проявление постколониального восприятия искусства. Многие важные элементы истории еще только начинают осознаваться. Есть ведь и другие художники первой величины, о которых сегодня мало вспоминают. Киевская художественная сцена вообще всегда была очень разобщенной, "кружковой" - в отличие от тех же одесситов. И разные группировки у нас редко пересекаются.
Сказать, что о Шульдиженко вообще не вспоминали, нельзя. Есть несколько статей. Есть друзья, которые хранят его картины. Были и выставки художника (правда, проходили они не то, чтобы громко). Будем надеяться, что постепенно, о "лондонском киевлянине" (или о "киевском лондонце?") будут вспоминать чаще, а знать - больше. Как Аксинин есть у львовян, у киевлян есть и будет - Шульдиженко.