«Музыка все ширилась, росла, словно смерч. Она наполняла зал своей металлической силой и раздавливала об стены наше презренное время. Я ощущаю себя внутри музыки. В зеркалах катятся огненные шары, кольца дыма сжимают и переворачивают их, то пряча, то снова приоткрывая скупую улыбку света». Так сказал Сартр. От «презренного времени» некуда деваться герою романа; банальность существования вызывает в нем скуку. Некуда деваться и нам от своего времени, от калейдоскопа глобальных и никчемных событий, от информационной метели СМИ, от мозаики суждений, толкований, чьих-то навязчивых мыслей...
Некуда деваться? Разве что окунуться в мир джаза. Того явления, о котором известно все — и ничего. Знатоков джаза, настоящих или изображающих себя такими, — легион. О джазе написано множество научных, популярных и художественных трудов. Все вроде бы понятно: сформировался среди нью-орлеанских нефов, со временем распространился на «белые» оркестры. Вобрав в себя культуру плантаций, ритм жизни тружеников Миссисипи, африканцев, оторванных от своей земли без наименьшей надежды вернуться. Невольников, воспринявших христианскую веру, приспособившихся к ней, именно в поисках духовных ценностей увидевших спасение от страшной жизни.
Джаз — не просто музыка. Джаз — философия, образ жизни, на который обречены те, кто «заболел» им раз и навсегда. Время от времени они собираются на свои сейшены — и играют вместе, проживая этот отрезок жизни иначе.
«Пока просто джаз; мелодии нет, только отдельные ноты, мириады маленьких мелодичных толчков. Они не знают усталости, ими руководит несокрушимый порядок, он организует, а потом распыляет их, никогда не оставляя перерыва на отдых, не давая пожить для себя. И ноты бегут, торопятся, вскользь сухо щелкают по мне и затем тают. Я хочу остановить эти звуки, но знаю, что если поймаю хотя бы один, он мерзко закричит под моими пальцами и увянет. Нужно согласиться с их смертью, более того, нужно желать ее: немного я знаю таких терпких и сильных впечатлений».
Это снова Сартр. Апологет экзистенциализма понимал суть музыки — ее способность быть одновременно вечностью и мигом, сущностью и тщетностью, тем, что вбирает, растворяет в себе, и тем, что отталкивает, ревностно оберегая свою самодостаточность.
Недавние июльские выходные приверженцы джаза провели в Киевском Центральном парке культуры и отдыха. Летняя площадка представляла Третий Международный фестиваль «Киевские летние музыкальные вечера». И вся джазовая тусовка, а кроме нее — знатоки, просвещенные любители и просто интеллигентный круг ценителей, вслушивались в джазовый свинг, несмотря на дождь. А Алексей Коган все уверял: «Я же говорил, что дождя не будет».
А с неба лилось и лилось. И все же фестиваль состоялся. Посвящены были «Джазовые вечера» памяти Владимира Симоненко — знатока, исследователя, патриарха украинского джаза.
Кульминацией стало выступление Энвера Измайлова из Симферополя. О, этот Энвер «из май лав» — интеллигентный, изысканный, стильный, улыбчиво-приветливый и беспредельно влюбленный в джаз. Нужно было видеть лица, обращенные к солисту, руки, плечи, спины, которые пошатывались самоотверженно, влюбленно и в такт...
Измайлов играет обеими руками на грифе своей гитары. Исключительная, сногсшибательная техника. Играет собственные джазовые композиции, джазовые обработки народных украинских (!) песен. Поет низким голосом, скорее — речитативом, словно тибетский монах или якутский шаман. Впечатление для нас, европейцев, примерно одинаковое — эзотерическое, немного жуткое, скрытое от постороннего непосвященного уха.
Джазовый вокал, исключительная голосовая и инструментальная подвижность участников различных джаз-бендов, ансамблей, оркестров, диксилендов, солистов... Теплая и понимающая, доброжелательная аудитория, наслаждающаяся под зонтиками большим искусством по имени Джаз. Люди, пришедшие сюда, в большинстве своем неслучайные; они как раз и создали атмосферу непринужденного общения. Без него можно, конечно, обойтись, слушая джаз дома с компакт- проигрывателя: нет ошибок и случайных фальшивых нот, и дождь сверху не льет...
Но все же, все же... Где-то же нужно общаться людям — музыкантам-исполнителям и музыкантам-слушателям, любителям или профессионалам. Скажу без преувеличения: как королевское окружение создает своего короля, так именно аудитория создает «свой джаз». Всех участников — и исполнителей, и слушателей — объединяет джазовый свинг, тот особый ритм, который нельзя загнать в прокрустово ложе однообразия. Свинг как отрезок времени — реального, фиксированного часами и истинно музыкального — от события к событию.
По-иному идет время для джазмена — отсчетом здесь становится джазовая импровизация. Эстафетный флажок сольного выступления передается от музыканта к музыканту; и вот уже вокальные соло меняются на захватывающие импровизации ударника — колдуна-виртуоза, властителя шумных медных инструментов, а потом — на почти акробатические этюды гитариста и контрабасиста...
И снова припомнилось сказанное Сартром: «Потребность в этой музыке просто неодолима, и ничто не может ее прервать, ничто, пришедшее с этого времени, в котором небрежно развалился мир; музыка прервется именно тогда, когда нужно...» Музыканты ведут себя с инструментами, как с живыми людьми, каждый — с собственным голосом, с собственным взглядом, каждый воплощает какую-либо человеческую черту. Невольно вспоминается «Контрабас» Патрика Зюскинда... Но это уже совсем иной сюжет.