Текстами своих рельефно акцентированных поэзий и густо акцентуированной прозы Сергей Жадан выполняет давно затребованную социодуховную миссию — снимает едва ли не самое драматическое и едва ли не самое изначальное противоречие человеческого естества: между тем, что думается и как произносится, что на самом деле переживается и как это реально находит собственное выражение (в быту, поведении, внутренних и внешних интенциях), между тем, каким человек является «для себя» и каким он является «для всех».
Он показывает человеческие натуры, характеры предельно целостно — «на людях» они так же шокирующе, откровенно разнузданы, как и наедине с собой. Он изображает их без котурнов и вуали, без грима и ретуши — в подлинной оголенности, психологической «обнаженности», которая сначала (но только сначала, без «включения» интеллектуалистского объективизма) может вызвать ощущение-предположение гипертрофированного моделирования жизни. Он воспроизводит жизненные реалии таковыми, какими их мы преимущественно не хотим (не готовы, не способны, не имеем духовных сил) воспринимать, видеть, осознавать — в русле ценностной парадигмы, которую целесообразно определить в качестве backside of the moon, и заглядывает за ту самую «обратную сторону луны», вскрывая и проливая свет на скрытую плоскость человеческих отношений, порывов, сущности.
Тексты Сергея Жадана выполняют функции, которые возложила на себя андеграундная культура — одна из самых альтернативных альтернатив протестного сознания и нонконформистского духа.
Практически все атрибуты и «брэндовые» качества андеграунда воплощены в жадановском прозаическом тексте под названием «Депеш мод», принадлежащем к еще одной украинской версии этого художественно-мыслительного направления.
Сначала о том, с чего обычно не начинаются традиционные (или урегулированные, отрегламентированные, стандартизированные — на выбор) литературоведческие студии — с жанра книги, по-андеграундному примечательного своей неопределенностью.
Титул книги предусмотрительно не содержит жанровую пометку, поскольку «Депеш мод» относится к текстам, полиинтерпретационным во всех смыслах. Он может быть расценен как длинный, слишком длинный рассказ, состоящий из многочисленных микросюжетов, — своеобразное long story in tales; способный оцениваться как повесть (кстати, именно под таким жанровым названием этот текст печатался в 7—8 и 9 номерах журнала «Березіль» за 2004 год); а может претендовать и на статус романа (что, между прочим, заявлено на обратной стороне переплета).
Каждая из этих жанровых характеристик может быть подкреплена достаточной аргументированностью, вместе с тем и не исключает виртуальную обоснованность других жанровых определений. В конце концов, понятие жанра становится все более субъективным и субъективизированным: ныне любые вещи, процессы, явления все чаще являются не такими, каковыми они являются по своим имманентным приметам-признакам, а таковыми, какими их назовут. Форма становится критерием сути. И это — одна из самых примечательных черт нашей эпохи.
Сюжет в «Депеш моде» — трое приятелей отправляются на поиски еще одного «из своих», чтобы передать ему срочное родственное сообщение — это условный прием и формальный повод для разворачивания фрагментов и сценок «неформально молодежного» жития-бытия, представить его таким (концептуально непривлекательным, натурально поразительным и натуралистически нокаутирующим), чтобы привыкшие к «эстетичной» (или устоявшейся, ушаблоненной, стереотипизированной — выбрать по вкусу) литературе, ощутили и пережили больше, чем удивление, шок и кому, вместе взятые.
«Депеш мод» — это разновидность литературной корриды, в которой автор выступает умелым матадором, поражая (почти в прямом смысле) устоявшиеся и неизменные, а следовательно, не современные, по его эстетической концепции, представления об искусстве.
Парадигма персонажей в книге небогата: новейшая проза, похоже, не специализируется на чрезмерной «панорамности» характеров и большом количестве персонажей. Среди действующих лиц, вокруг которых разворачиваются основные события (или даже так: вращающиеся вокруг основных событий), — Собака Павлов (добавлю, один из самых колоритных и последовательных представителей молодежной субкультуры), Вася Коммунист (ну, этим все сказано), Карбюратор (в тексте он еще упоминается как Саша Карбюратор, но автор этим несколько «оцивилизированным» именем не злоупотребляет, и этот персонаж обычно характеризуется просто как Карбюратор, так как «купил себе учебники со схемами и описаниями автомобилей и попытался во всем этом разобраться» и «начал он, как несложно догадаться, с карбюратора»), а также персонаж-рассказчик, долгое время остающийся безымянным и которого в одном из диалогов называют предельно кратко — «Жадан». Между прочим, именно он — персонаж по имени Жадан принадлежит к наиболее рефлексивно интересным и самобытным, склонным к максималистски обостренным и мятежным филиппикам.
Еще есть ситуативные или фрагментарные, но не менее колоритно (или же, по авторской стилистике, «прикольно») названные персонажи — Вова и Володя (это так они проходят в тексте — всегда в паре и именно в такой последовательности: сначала идет «Вова», а за ним «Володя»), Какао (он же Андрюша), квалифицируемый в тексте как «донбасский интеллигент», поскольку «его мама работает в библиотеке на какой-то шахте», а еще Чапай, «проживающий в мастерской при заводе» (он еще предъявляется как Чапай-джуниор, поскольку у него, о чем можно догадаться, был Чапай-отец). Жадановские действующие лица совершенно эмблематичны, и их поступки, действия словно «одеваются» в их имена-метки.
Сергей Жадан с требовательной и вышколенной последовательностью подчеркивает андеграундную харизму своих персонажей, присущую им, так сказать, «с головы до пят»: они постоянно озабочены поиском «водяры» (это, кстати, у них одна из наиболее частотных и самых культовых лексем), ясное дело, радуются, когда найдутся «бухло», «пузырь», «флакон», обычно бывают «вгашеными», неудивительно, что любят «побухать», «опохмелиться», ищут «бабки», которых у них, конечно, никогда не бывает, еще любят, чтобы было «на рыло», не против, чтобы в конце концов их «откачали», и уж совсем не любят «ментуру» (а кто, впрочем, ее любит? может, сама «ментура», да и та, кажется, не всегда), которая может их «загрести» (ну, это еще полбеды, главное — чтобы или нормальными, или вообще оттуда выйти), а также со вкусом пользуется немногословным, но от этого не менее выразительным, молодежным сленгом в стиле «клево», «завал», «круто», «прикольно», «запара», «стремно» (тут очень уместно будет поставить заезженное и т.п.).
Язык персонажей «Депеш мода» бескомпромиссно адекватен «натуральной» жизни, представленной со смакующей укрупненностью, концентрированностью, экспрессивными красками-мазками, без каких бы то ни было элементов художественного визажа. Действующие лица не слишком церемонно относятся к словам; а ведь именно слова, по концепции текста, являются истинными выразителями жизненных реалий, которые, в свою очередь, и вовсе не церемонятся с героями Жадана.
По традиции андеграундной культуры, персонажи рассказа (повести, романа) Сергея Жадана озабочены важным делом — т.е. ничем не занимаются, точнее, заняты тем, что, как говорили в формате прошлого века, «ищут себя»: «Нам всем по 18—19, подавляющее большинство моих друзей уже повыгоняли с учебы, они теперь либо безработные, либо занимаются никому не нужными вещами... Делать нам, по большому счету, нечего, хотя у каждого свои отношения с действительностью... » Вот здесь и сокрыты сущностные измерения жадановского текста: в нем как раз и передаются, изображаются, отрефлексируются «отношения с действительностью» ряда молодых людей, очень рано почувствовавших и понявших, что настоящим, истинным в духовном и внешнем социуме является не синопсис «правильных» тезисов и истин, а то, что можно назвать античувствами, антисознанием, антижизнью.
Текст под названием «Депеш мод» — это монтаж историй и похождений, в которые встревают, влипают, попадают персонажи этой книги и которые просто преследуют действующих лиц жадановской субреальности; это картинки из жизни молодых «неформалов», это по-аффектному натуралистическая графика эмоций, порывов, нравов, присущих представителям молодежной субкультуры начала 90-х (события в книге Сергея Жадана происходят в течение нескольких июньских дней 1993 года); это перипетии диссонансов и дисгармоничных проявлений, эмоциональных обострений и взрывов в ментальности, психологии и сознании молодежи (по крайней мере, определенного ее слоя, который по численности не так уж и мал).
Фишкой концептуально и феерично андеграундных персонажей (и, соответственно) текста Сергея Жадана является мат. Да-да, ненормативная лексика, впрочем, почему же она ненормативная, если без нее не обходятся почти все, точнее, почти все без нее просто-таки не могут обойтись: власть и те, кто к ней по каким-то причинам непричастен; мужчины и представительницы так называемого слабого — т.е. единственно по-настоящему сильного пола; ребятишки, подростки и те, кто «находится на заслуженном отдыхе»; люди с элитарным и незаконченным образованием.
Да и вообще тотальность и вездесущая властность ненормативной лексики является «самой изюмистой изюминкой» нынешней эпохи, своеобразным нравственным императивом ее раскомплексованности и разгерметизированности. Эта лексика приобрела почти культовое распространение, существенно трансформировала и расширила диапазон своего функционального влияния, объединив — что же, давно пришло время называть вещи своими именами и признавать, что бывают и такие аспекты единства — различные социокультурные прослойки и слои, культуры и нации.
Да и к тому же в книге Жадана мат как раз и выступает самым чесным языком, стирающим границы между внутренними и внешними проявлениями человеческой сущности. Мат — это настоящий и натуральный drive «Депеш мода», который фрагментами доводит его тональные и смысловые обертоны до звонких crazy проявлений, до феерического художественного экстаза; это наиболее естественный и мотивированный sound track этого прозаического текста, который делает более выразительным и эмблематизирует его андеграундную колористику.
На ненормативной лексике (ну и придумали же когда-то эвфемизм!), на ее откровенности, сочности, тонике и тоничности, а заодно еще и фоничности (а что, интересная тема для исследователя андеграунда, или для интерпретатора андеграундной реальности, или же, по крайней мере, для «художника андеграундного слова» — фоника и культурософия мата, думаю, звучит неплохо) построены многие сценки и страницы книги Сергея Жадана. В конце концов, «Депеш мод» является прозой охудожествленного мата (т.е. вводимого в реалии художественного вида или проявляющего свои определенные, как это ни парадоксально прозвучит, художественно-творческие струи), написанной в русле образно-эстетической кодификации мата как реального, тем не менее пока еще фактически не легитимизованного явления культуры.
И еще одно, пожалуй, парадоксальное наблюдение: самые остроумные фрагменты книги основаны как раз на ненормативной лексике. Без экспрессивности, эйфорийности и экзальтированности грубой речи, стиля это был бы качественно совершенно другой текст, который, вероятно, мог бы пройти практически незамеченным. Текст Сергея Жадана — это попытка новохудожественных поисков (иронию искать здесь не стоит: художественность — качество многосоставное и структурированное, динамичное и эволюционное) в том пространстве, которое украинская литература еще тщательно и системно не обрабатывала.
«Депеш мод» — это текст-action, завершающий реформацию мыслительной тектоники в направлении свободных художественных ценностей; это текст-message, декларирующий концептуальное отличие новейшего образно-художественного мышления от той довольно дистиллированной поэтики, которая была доминирующей еще лет двадцать-тридцать назад; это текст-frame, проявляющий одну из возможных моделей новой эстетичной ценности; это heavy metal украинской литературы, свидетельствующий о ее тяготении к широчайшему разнообразию форм самопроявления и самовыявления, к развитию по чисто имманентным, а не внешне регулированным законам.
Сергей Жадан — этот free man украинской литературы — выступил в «Депеш моде» в качестве опытного и квалифицированного текстмейкера, ориентирующегося в искусстве только на один принцип — на king-size и не первый год примеряющего поступь «королевского размера»; который ощущает и знает, какими должны быть стать и дух слова новейшей эпохи, основанные на аккультурации общепринятой системы мышления приемами и идеологией постмодерна и андеграунда, на предельной адекватности и деромантизированности взгляда, формирующих семиотику и семиологию новой художественности.
Стиль «Депеш мода» жесткий, как спартанский дух, строгий, как домраморный Рим, обнаженный в собственной экспансивности, как походы викингов, насыщенный внутренней и очевидной болью, как страдания гугенотов, откровенный, как штыковая атака, преисполненный экстрима и экстремальных проявлений, как соревнования альпинистов, раскрепощенный, как речи диссидентов, безжалостный, как бои супертяжей.
Впрочем, «Депеш мод», несмотря на всю его загруженность концентрированной экспрессивностью, не стоит воспринимать буквально и абсолютно серьезно. Это, кроме всего, еще и текст-game, в том измерении, которое является широкой метафорой современной жизни, содержащей фрагменты эксцентрики, пародирования, «черного юмора» (что тоже является признаком игрового начала), это текст, не исключающий изменений художественного амплуа и способный послужить основой для появления писателя в новой, возможно, совершенно не предсказуемой ипостаси.
«Депеш мод» — это новейший «Modern Talking» (ясное дело, не в смысле некогда хитовой поп-группы, а в буквальном смысле — «современный разговор», несколько шире — «современный стиль») его автора, этим текстом фактически завершившего легитимацию украинского андеграунда — ментально-мыслительного явления, ставшего проявлением полноты, концептуальной сформированности какой бы то ни было национальной культуры, в последнее время ожившего и, похоже, пышно произрастающего на нашей культурной почве.