Судьбы у песен такие же непредсказуемые, как у людей. Одни и с музыкой будто неплохой, и со словами приличными, а жизнь проживают серую, неприметную — все как бы на подтанцовках, на третьем даже плане, создают фон да и только. Другие блеснут, как метеор, и поминай как звали. Третьи же — ну ничего вроде особенного — живут долго, насыщенно, богато, переходят из поколения в поколение, оставаясь близкими и понятными людям, которые их поют.
«Гуцулка Ксеня» принадлежит к песням, которые, кажется, существовали всегда. Выныривая из каких-то глубин памяти, она кажется абсолютно родной и народной, но в то же время мелодия танго придает ей какой-то особенный шарм и даже европейский шик что ли. Долгое время — в советские годы — она приписывалась самодеятельному композитору из Стрийщины Р.Савицкому. Но старые знатоки отечественной музыки в Галиции всегда почему-то сомневались в его авторстве. Вслух, правда, никто ничего не говорил и тем более не писал: истерзанная войной Советов с бандеровцами Западная Украина слишком хорошо знала цену неосторожно молвленному слову. И только с рождением независимой державы всплыла на поверхность и тщательно скрываемая ранее история происхождения «Гуцулки Ксени».
Изданная в прошлом году монография доцента Дрогобичского педагогического университета Людомира Филоненко «Ярослав Барнич»* рассказывает в первую очередь об этом: как создавалась «Гуцулка Ксеня», как мытарствовала, отданная в чужие руки на родной земле, в то время как за океаном жил и продолжал создавать украинскую музыку ее творец — Ярослав Барнич. Но, оставивший в 1944 году Украину, предпочтя гонениям на ней (а что они неминуемо будут, не сомневался никто из западноукраинцев, в 1939 году встретивших Красную Армию как братьев и за два года «освобождения» познавших всю глухоту застенков НКВД и всю глубину просторов Сибири) неизвестность на чужбине, Барнич был отлучен не только от авторства известнейшей песни, но и вообще вычеркнут из истории украинской культуры. Композитор, ставший основоположником национальной оперетты (в 30-е годы им были созданы «Дівча з Маслосоюзу», «Шаріка», «Пригода в Черчі», «Гуцулка Ксеня» — оперетты, с огромным успехом поставленные в театрах Львова, Станислава, Ужгорода), написавший песни, которые и сегодня поются в Украине, был забыт, казалось, навсегда. Но все же, как видно, «рукописи не горят».
Людомир Филоненко блестяще справился с поставленным заданием: восстановить историческую справедливость, рассказав о жизни и творчестве Ярослава Барнича (1896—1967). Книга привлекает тщательно воссозданным колоритом эпохи, западноукраинской культурной жизни той поры. Однако вряд ли сам автор задавался еще какой-то целью. Но — помимо его воли — совершенно достоверно воспроизведенные реалии того времени и того края рождают картину гораздо более объемную, насыщенную и значительную, чем просто жизнеописание одного, пусть и очень талантливого человека. Перед читателем, особенно не принадлежащим ни по рождению, ни по проживанию, ни по воспитанию к жителям Западной Украины, предстает совершенно иной мир, принципиально отличающийся от того, в котором жила Украина левобережная, советская. Неполитизированная, незапуганная большевизмом западноукраинская интеллигенция показана не как «гнилая прослойка» между рабочим классом и крестьянством, а как элитная созидательная сила, работающая не только ради куска хлеба (а он и там зарабатывался тяжким трудом), но и ради развития нации — ее истории, быта, культуры.
В книге возникает еще один пласт нашей национальной культуры — творчество заокеанской украинской диаспоры, практически совсем не известное нам, высокомерно причисляемое нами к этнографическим заграничным всхлипам на задворках нашей великой Отчизны. Многоплановая, разнообразная культурная жизнь, прежде всего стремящаяся сохранить национальную самобытность, коренное единство с общеукраинской культурой, удивляет, радует и печалит. Радует тем, что наша — в языке, литературе, мелодии, песне. А печалит многолетней оторванностью от нас — как бы и близко, а словно за стеной, которую не объехать, не перелететь.
Каждый читатель наверняка воспримет книгу молодого исследователя из Дрогобыча по- своему. Но вряд ли сможет он не ощутить несправедливости и жестокости той системы, в которой мы жили и к которой притерпелись было, как к неизбежному злу. Системы, которая по своему примитивному разумению делила семьи, народы, культуры, которая за нас решала, как нам жить, что нам петь. Держу пари, что автор не стремился показать именно это. Но жажда восстановить историческую справедливость, которая, вне всякого сомнения, водила его пером, неминуемо должна была привести именно к такому финалу. И это совсем не случайность: ведь такие песни, как знаменитая «Гуцулка Ксеня», живут так долго только потому, что вобрали в себя всю глубину исторических бурь и народных невзгод, а обернулись любовью. Песня о любви обращена не к одной лишь гуцулке Ксене, а ко всем нам, ее соотечественникам, в какой бы точке Земли мы ни находились, в какой стране ни жили и даже на каком бы языке ни разговаривали. Язык любви понятен всем — только были бы открыты для него наши сердца.