Иржи Менцель |
Чешское кино мы знаем плохо, как это ни прискорбно. Конечно, помним Милоша Формана, однако по его американским фильмам. Знаем про Веру Хитилову, Иржи Менцеля, в 90-е годы экранизировавшего «Чонкина» Владимира Войновича… Что-то еще, конечно. Но так мало.
Тем интереснее было смотреть небольшую (всего пять картин) ретроспективу, представленную в Доме кино Чешским культурным центром. Фильмы второй половины 60-х, той самой поры, когда в Чехословакии происходило радикальное обновление общественной жизни, памятная многим «пражская весна», «социализм с человеческим лицом». Известно, чем все кончилось — советскими танками в Праге в августе 68-го. Им никто, в сущности, не противостоял. «Этому народу, — объяснил некогда Зденек Млинарж, — не свойствен мессианский комплекс: гоняться за танками с метлой — не соответствует нашему представлению о героизме. Так что не случайно именно у нас родился Швейк».
Равно как и Иржи Менцель, автор фильма, открывшего ретроспективу, — «Поезд особого назначения» (1966 г.). О танках здесь вспоминается едва ли не в первых строках. Дедушка героя картины, Милоша, пытался встать на пути немецкой танковой колонны. Просто он был гипнотизером и надеялся повлиять на поведение вояк из соседней державы. (У нас это тоже не получается, гипнотизировать великого соседа, настраивая его на все хорошее.) Дед погиб в итоге, а вот отец решил соответствовать ментальному пониманию героизма и улегся на диван, дабы отрешенно изучать топографию потолка. Он был поездным машинистом и к сорока восьми годам заслужил пенсию. Плевать, что идет война, да еще Вторая и к тому же мировая. Уж если нет мессианской настроенности на каждодневное совершение подвига, так нет. В большой мир выталкивается, для очередной попытки рода попробовать окружающую действительность на зуб, Милош. С напоминанием о том, кем были его предки.
Далее режиссер легко и артистично разыгрывает перед нами любимую свою трагикомедию. Материал военных лет для этого более чем пригоден — и смешного, и драматического навалом, ибо человеческая природа пугливо шарахается из стороны в сторону в тщетных усилиях уберечь себя, выжить. И картинка всего этого весьма и весьма забавна. Милош служит дежурным по станции и по ходу дела влюбляется в девушку, совершает неудачную попытку вступить с ней в интимный контакт. Неудача в оном сподвигнет его на попытку самоубийства, и тоже, к счастью, неудачную. Мудрый доктор посоветует ему найти опытную женщину, которая поможет обучиться главному жизненному делу мужчины. Зануда Милош начинает искать, приставая ко всем — даже к супруге своего шефа, начальника станции. Наконец все получается и есть основания почувствовать себя счастливым. Так нет же, авторы вспоминают, что рассказывают о военных временах, и вынуждают героя совершить подвиг.
За два года до Менцеля один из «чудиков» Василия Шукшина выдал версию совершения своего подвига: «сдуру». Близко к тому, что сделал Милош, взорвав поезд с боеприпасами. Так, сказали вдруг: надо взорвать, и он отнесся к этому как к интересной игре. Погиб при этом, оставив девушку, изготовившуюся к новому соитию. Не всякая забава заканчивается благополучно, увы и ах.
На привычную, по картинке советского кино, войну похоже мало. Хотя оккупанты появляются время от времени, но вопрос их двусмыслен для 66-го года: «Что ты сделал для империи?». Отсыл к современности «социалистического лагеря». Менцель подкладывал под тот лагерь свои смеховые заряды. Войне как машине противостоит хрупкая и во многом комичная человеческая природа и порода. Весело! На вопрос о том, кто такие чехи, ответ заключен в одной из реплик фильма: «Это веселые бестии, которые постоянно смеются».
Самая известная картина ретроспективы, «Маргаритки» Веры Хитиловой (1966), тоже про веселых чехов. Точнее, чешек. Посвящен тем, как сказано в самом фильме, кто горюет только о пролитом молоке. Две девчушки, такие себе Брижитки Бардо, расковываются на глазах — до полной невменяемости. Раскурочивают и колотят все вокруг, что ни попадя. Абсурдизм естественности, которая возведена в абсолют. Ну, такое время было — молодые прикалывались и освобождались, пытаясь как можно веселее проститься с распроклятым прошлым.
В «Скорбном празднике» Зденека Сировы (1969), напротив, все мрачно и пессимистично — почти по Кафке, чей дух неистребимо присутствует в воздухе чешской культуры. В одном из финальных эпизодов мы видим неких начальников на замковой возвышенности и слышим мрачное резюме: все возвращается. Хотя возвращается человек уже в виде покойника. На атмосфере картины наверняка уже сказался лязг гусениц советских танков.
А начинается почти как в «Каменном кресте» (1968) нашего Леонида Осыки. Или как в «Вавилоне ХХ» Ивана Миколайчука — идет женщина с вязанкой хвороста и тяжко-тяжко вздыхает. Напоминает не стилистически, а мировоззренчески. Помирает муж Матильды, Ян Хладил, и ей приходится заняться похоронами. Только непростыми — мужа она хочет похоронить там, откуда его когда-то выдворили, во времена перемен, коллективизации и социалистического обустройства жизни. Хладил тогда попер против течения, даже стрелял в одного из «преобразователей», вот и поплатился изгнанием.
Матильда ходит по чиновникам с непреклонным желанием восстановить попранную справедливость. Кафкианские коридоры присутственных контор мрачны и угрюмы, в них безнадежность. Тем более что некоторые из чиновников ну никак не заинтересованы в возвращении Яна, хоть бы и бездыханного, ибо когда-то прибрали к рукам его имущество. И тем не менее женщина пробивает стену и добивается своего. Быть может, именно об этом картина. О том, что рано или поздно история возвращается к исходной точке и вершит суд. В Матильде срабатывает вот эта самая историческая интуиция — она давит на собеседников убежденностью в том, что час пробил. Танки, конечно, не загипнотизировать, однако чему быть — и вправду не миновать. Что и случилось, хоть и позже — на исходе 80-х.
Да, они тогда, в 60-е, пытались расколдовать действительность, заговоренную злыми духами тоталитаризма. Средствами простыми, но убойными — вскрывали речевые центры, дабы жизнь заговорила своим языком. Весь фокус ведь в этом — вас лишают способности даже мычать о чем-то своем. В «Сжигателе трупов» Юрая Герца (1968) мы видим конец 30-х годов и героя картины, работника пражского крематория, Карела Копфркингла. История маленького человека (на таких и ставили фашисты), который «преобразуется» в нечто чудовищное, в зоологического монстра. Профессиональный сжигатель человеческих тел, он берется унифицировать и души, ибо «в пепле нет различий». Фильм как бы развенчивает механизм тотального выравнивания всего и вся, пострига жизни под одну гребенку.
Увы, опасность оного подстерегает нас всегда. Еще недавно казалось, что все уж, навсегда стряхнули мы прах рабства с наших плеч. Однако снова лезет через окна нечто пещерное, лишенное лица и лика. Так что знакомство с чешской «киноволной» принесло мне лично пользу не только эстетическую... Хотя не могла не поразить легкость кинематографических «перьев», их грациозность — даже о трудном и трагическом чехи умеют говорить весело и вдохновенно. Ну, бестии…