Доверенным лицом и архивариусом Марии Ростиславовны Капнист в последние годы ее жизни стал Анатолий Пидгородецкий — заслуженный артист России, актер Театра киевской оперетты. Он доскональнее других изучил многие документы, связанные с ее загадочной судьбой, и в эксклюзивном интервью «ЗН» рассказал о зигзагах биографии знаменитой актрисы.
— Почему именно вы оказались доверенным лицом и архивариусом Капнист? Как пересекались ваши судьбы?
— Впервые мы встретились в «Бронзовой птице», но так и не познакомились.
— Разница в возрасте?
— Именно. Я играл пионера Вовку. Лично с ней ни в одном кадре не сыграл. Мы, мальчишки, боялись ее не только по фильму. Едва заметим и врассыпную. Нас снимали в пустоте. Когда приходило время ее съемок, «пионеров» звали обедать.
А познакомились мы в 1988 году на фестивале «Созвездие» в Смоленске.
— Когда вам довелось встретиться, напомнили ей о фильме?
— Нет. Когда я уезжал, Мария Ростиславовна попросила навести справки о знакомых, тех, кто в одно время с ней отбывал срок в Караганде. С этого момента началась наша переписка. А в 1991 году мы снова встретились. Она приехала в Караганду. Снимали фильм «Людоед» по роману Солженицына. Реальная история о том, как уголовники, объединившись с политическими, организовали мятеж в лагере. В те дни у нее зародилась идея создания книги о том, что выпало узнать ей. Договорились, что я отыщу автора повести и сценариста «Бронзовой птицы». Перед ним Мария Ростиславовна готова была излить душу.
— Анатолий Рыбаков отказал?
— Это чудо, что мне вообще удалось с ним поговорить. Я позвонил ему, несмотря на то что был тогда ребенком, а с Капнист они были едва знакомы. Рыбаков разговаривал заинтересованно. Припомнил, что приезжал во время съемок на «Белорусфильм».: «По ее лицу было видно, что она отбывала срок, и немалый». Просил перезвонить через пару недель, не объясняя, что ему предстоит операция на сердце. На следующий день он уезжал в Нью-Йорк. Где и умер на операционном столе.
— А с вами она была откровенна?
— При жизни журналистам удалось узнать только то, о чем она говорила с удовольствием — о своих графских корнях. Семейная легенда о проклятии рода в седьмом колене, последним звеном которого она являлась, записана из ее уст. Мне кажется, что наиболее близким ей по духу предком был поэт Василий Капнист, незаконнорожденный сын той самой Сальмы-турчанки, из-за смерти которой проклятие на род и было послано.
Интересуясь ее судьбой, я стал въедлив к фактам. Например, в титрах «Руслана и Людмилы» заметил, что ее фамилия длиннее — Сирко-Капнист. В тот период она носила двойную фамилию, подчеркивая, что гордится своими корнями со стороны матери. Мало кто знает, что Мария Капнист тайно снялась даже в Голливуде. В 1994 году вышел фильм «Темные воды», но об этой картине актриса здесь не рассказывала никому, как будто бы боялась или носила в себе тревогу тех прошлых лет, когда за «связь с иностранцами» могли снова посадить. В той ленте, кстати, она играла монахиню.
— Как к вам попали ее документы?
— После смерти Марии Ростиславовны ко мне обратилась ее дочь Рада. В ее свидетельстве о рождении было записано, что она родилась в Красноярском крае. Получалась нестыковка с тем, что перед смертью ей поведала мама. Мало того, в Украине Капнист не числилась в списках репрессированных и реабилитированных. Что само по себе естественно. Ее забрали в Батуми. Арестовали по доносу НКВД Аджарской республики, а судили в РСФСР. Мне удалось докопаться до истины. Так сложилось, что из Саратовского театра я был отозван в армию. Мое руководство так переживало и ходатайствовало, что, видно, перестаралось. Меня направили служить в аппарат МВД. Там я и узнал, как и чем могу помочь Раде. Доступ к архивным документам получил только в 1995 году. Тогда мы все за голову схватились. Оказалось, что она была судима условно еще с тридцать седьмого года.
— За что посадили актрису?
— Не актрису, а работника Батумского горсовета. В 41-м Мария Капнист работала бухгалтером. В двадцать лет она закончила Киевский финансово-экономический техникум. Позже действительно поступила в студию Юрьева при театре имени Пушкина, но не закончила. Помешали политические события тех лет. Убийство Кирова спровоцировало гонение на молодежь, которая его горячо поддерживала. Видимо, Капнист бежала от репрессий. Но почему в Батуми — для меня загадка. И что после освобождения вновь потянуло в этот недобрый для нее город, тоже неясно. В ее архиве сохранилась фотография Батуми, но уже восьмидесятых годов: она стоит в обнимку с местным жителем. А в ее деле сохранилась записка наркому, написанная из камеры сразу после ареста. Обращение не совсем в деловом стиле, словно они были знакомы.
Осуждена Капнист по статье 58-1 а «шпионаж в пользу иностранных разведок во время войны». В деле же о характере преступления значится: «подозрение в шпионских связях». Имя «Мариетта» перечеркнуто, написано «Мария». Ее заставили письменно отказаться от настоящего имени, аргументируя тем, что «Мариетта» — театральный псевдоним. В графе «национальность» свои сложности. Там отмечено: «русская, по паспорту итальянка». В графе «сословие» — «служащая», через запятую «из графской семьи». Думаю, что этих анкетных данных в те годы было достаточно, чтобы состряпать такого рода статью. Кроме того, было известно, что мать Капнист, Анастасия Дмитриевна, работает переводчицей у профессора Сергея Демьяновича Корейша, владеет восьмью языками. Легко предположить слаженную работу семейной шпионской династии. За все это особое совещание постановило без суда и следствия восемь лет лагерей.
— В архивных документах есть ясность об остальных ее родственниках?
— Отец расстрелян в 1916 году. Ее старшая сестра Лиза умерла в тот же день, в четырнадцать лет, от разрыва сердца. Старшие братья, Григорий и Андрей, бежали. Мать и маленькую Мариетту прятали у себя местные жители. Находиться в собственном имении в Судаке было небезопасно. Знакомые принесли национальную татарскую одежду и помогли скрыться из города ночью. Эта картинка, рассказанная самой Капнист, подтверждается документами.
— Каков лагерный путь Капнист?
— Эшелоном в Баку. Это видно из телеграммы ее матери, подшитой в дело. Из Баку, видимо, переправой она попадает в Карабас. Сорок километров пешком арестантов ведут в Долинку, управление «Карлагом». Дальше в деле стрелочками указаны связи подсудимой. Она оказалась в интеллигентной компании: с одной стороны писатель Фейербах, с другой — академик Чижевский, тот самый, что изобрел люстру имени себя — аэроионизатор воздуха. Она настаивала, что вместе с ней отбывала срок известная певица Русланова. По документам оказалось, что это была певица Иванова, у которой голосище был никак не слабее. В лагере ее называли «наша Русланова». Эти комментарии я получил от известного юриста и историка Караганды Виктора Горецкого. Он прокомментировал многие нюансы. Познакомил с братом бывшего лагерного начальника Джапаридзе, о котором Капнист отзывалась как об изверге, любителе женщин. Его брат Леонид Трифонович в то время был врачом в лагере…
— Мучители на свободе?
— Сейчас, наверное, он уже на пенсии. Он нехотя отвечал на вопросы. К примеру, я спросил: «Почему Капнист так часто попадала в карцер?». «Она была вызывающе недисциплинированна! Ее поведение не поддавалось контролю», — хладнокровно ответил психиатр. От себя добавил, что даже ледяные ванны не могли урезонить ее. Я чувствовал, что этот человек непрошибаем, и задал последний вопрос: «А вы не задумывались о том, что у нее психология была не стадная, она же аристократка!». «Кто об этом тогда думал, они все приходили в одинаковой одежде с нашитыми номерами».
— Известно все-таки, кто отец Рады?
— Юрист Горецкий подтвердил, что в одно время с Марией Ростиславовной отбывал срок даже потомок князей Волконских. Это польская, отломанная ветвь на генеалогическом древе. Известно, что этот потомок поддержал советскую власть, за что и поплатился. За его могилой ухаживает польская диаспора. Я видел ее. Большая мраморная плита с гербом, царственно великолепное надгробие, правда, не единственное в тех краях.
— А в ее деле стрелочками не указано в сторону этого князя?
— Нет, но гипотетически возлюбленных разлучили. Капнист отправили на медные рудники. В надежде, что преждевременные роды скроют неприятности, о которых надзиратели должны уведомлять начальство письменно. Рада родилась за четыре месяца до освобождения, на рудниках Джезказгана.
— За что второй раз графиню с младенцем приговорили к десяти годам заключения?
— Ссылка на поселение не облегчила судьбу графини. Из письма Капнист, адресованного в управление МГБУ Красноярского края, вырисовывается картина ее мытарств. С маленьким ребенком никто не хочет предоставить даже угол. Да и с жильем в тех краях туго. На работу в клуб ее не берут по идеологическим соображениям. А к физическому труду после восьми лет лагерей Капнист не способна.
— Это она так пишет?
— Она называет другую причину: «вследствие увечья правой руки, полученного на производстве». Письмо исполнено отчаянья. В нем есть размышления о самоубийстве, но чувствуется, что ее держит ребенок. При этом у нее хватает еще иронии на такие строки: «Ведь если я была виновата, то честно отбыла срок наказания в лагерях, о которых вспоминаю с большой теплотой. Там я ударно трудилась и была обеспечена всем». Все перечисленные подробности подшиты к делу. На нем стоит резолюция: «Содействовать!». Эта милость на два года облегчила ее участь. Ей разрешили переехать в село Казачинское Красноярского края, где она начала проводить антисоветскую агитацию. В новом приговоре указано несколько пунктов ее личного недовольства властью. Например: «В апреле 1950 года Капнист в присутствии Сальковой возводила клевету на советскую власть, материальные условия жизни колхозников, при этом восхваляла жизнь народов в одной из капиталистических стран». Три свидетеля дают несколько показаний, и вина подсудимой доказана, тем более что Капнист не отрицала, что отношения у нее со свидетелями нормальные.
— Получается, ее спасла смерть Сталина?
— Да. Как известно, в первую очередь реабилитировали тех, кого судила «тройка». Неизвестно, выдержала ли бы эта истощенная женщина новый срок. Однажды я показал специалисту ее почерк и подпись до арестов. Рядом положил открытки и письма, адресованные мне в последние годы ее жизни. «Лагеря ее не сломили. Рука осталась твердой», — услышал подтверждение своих собственных мыслей.