Куратор Дайан Тепфер у картины
Жанет Собел «Лето» |
Эта программа популяризирует американское искусство во всем мире с 1964 года. Она напоминает о «кровных» узах космополитической и мультикультурной Америки — кураторы предпочитают отбирать в экспозицию американских художников — уроженцев локальной среды. Госпожа Дайан Тепфер, собравшая нынешнюю экспозицию для резиденции посла США Карлоса Паскуаля из частных и государственных коллекций США, следовала тому же интересному скорее в дипломатическом, чем в художественном плане принципу украинского происхождения художников, назвав ее «Украинские корни, американское видение». Получилось неплохо. Среди художников, примечательных только своим статусом американских граждан, выходцев из Украины, оказались легенды 20 века — Александр Архипенко, Луиза Невелсон…
Исключением является Энди Уорхол (1928–1987), родившийся в Питтсбурге, в семье эмигрантов из Словакии. Что для самого Уорхола, гражданина мира, повторявшего загадочное «я происхожу ниоткуда», не имело бы никакого значения… Существовали другие, неафишируемые узы — мать, Юлия Вархола, воспитывала Энди в духе ревностной набожности. Будучи уже в зрелом возрасте, Уорхол посещал мессы в украинской греко-католической церкви Нью-Йорка… Вполне вероятно, что связь с культурной почвой, культом, дала толчок не только явному уорхоловскому мистицизму, но и тайному изощренному чувству красоты. Будучи всего лишь престижным дизайнером, виртуозным рисовальщиком, Уорхол открыто обнаруживал пристрастие к роскошным, изысканно красивым вещам и «витиеватым» линиям. Поднявшись многими ступеньками выше по лестнице славы, став всемирно известным художником, выпускающим свое искусство тысячными тиражами, устыдился этой слабости. Уорхола прославило доведение идеи тиражирования искусства до полного абсурда. Поэтому мало кто сожалеет о том, что было принесено в жертву намеренной небрежности бездушно-механических шелкографий с неряшливыми затеками краски и наезжающими друг на друга контурами. Изящные литографические букеты цветов, которые в ближайшие два года будут украшать резиденцию Карлоса Паскуаля, хоть и сделаны в 1970-е, — рецидив «инфантильного» эстетизма Уорхола. Что еще раз доказывает — никто не всесилен. Даже обладатель гениального конъюнктурного чутья, лучший из лучших выразителей умонастроений века: «красота — ничто, идея — все». Отвлекшись от всепоглощающей любви к деньгам, зарабатывания миллионов портретами знаменитостей, он изредка уступал собственному желанию сделать что-то банально, щемяще красивое.
Бесспорно, уорхоловское видение — стопроцетно американское. Скульптор же Александр Архипенко (1887–1964) — один из главных реформаторов искусства 20 века, попал в Америку в 1923-м, в возрасте 36 лет, отягощенным бременем европейской славы. И большинство выставленных в посольстве США работ принадлежит европейскому периоду выдающихся инноваций скульптора. Архипенко родился и учился в Киеве, затем — в Москве, с 1908-го — в Париже. Париж, центр художественных экспериментов, манил людей авантюристического склада, одержимых расширением пределов искусства. В парижской атмосфере Архипенко увидел то, что до него не замечали — символическую наполненность пустоты. Пустоты, потенциально являющуюся «необходимостью своего заполнения», ведь «негатив есть отсутствие позитива». Он не просто «выдалбливал пустоты», полые формы, искажая человеческое тело, созданное по образу и подобию Божьему — за что был предан анафеме кардиналом Венеции. Но почувствовал космическую взаимосвязь формы и пространства. Первый опыт этого переживания был получен в детстве и сохранился в воспоминаниях: «Отец купил две вазы для цветов. Две вазы из одного магазина и совершенно одинаковые. Я рассматривал эти два предмета, мне захотелось поставить их близко друг к другу. Что же я увидел, сделав это? Нематериальную воображаемую третью вазу, которую создавала пустота между двумя существующими…». Это осталось с ним навсегда. Архипенко никогда не видел иначе — не только женский торс из полированной бронзы, но само «невидимое» пространство, в которое он ввинчивается своим экстатическим танцем. Трудно поверить, что идеальная обтекаемость формы отполирована руками человека, а не этим скольжением, бесконечным сопротивлением потоку воздуха, омывающего ее…
Звезда экспозиции — Луиза Невелсон (1899–1988) — известнейший скульптор послевоенного поколения. Родилась в Киеве, в 1905-м семья эмигрировала в Рокленд, а в 1920-м Луиза переезжает в Нью-Йорк. Училась в Европе и Мексике. Темная лошадка. Язык ее искусства — утаенный, пиктографический. Приближаться слишком близко к церемонно молчащим странным предметам, застывшим в ассамбляжах Невелсон, — кажется жуткой бестактностью. За ними следует наблюдать издалека. В начале 1950-х, на заре поп-арта, было модно искать вдохновение на мусорных свалках, поэтизировать, превращать в искусство повидавшие виды отходы большого города. Невелсон наделяла «неживые», с точки зрения испорченного цивилизацией прагматика, вещи-изгои душой и тайной, дразнящим, верующие в возможность эмпирического познания действительности умы свойством особой «непрозрачности». Она по-настоящему прониклась первобытным африканским, мексиканским искусством и научилась скептически относиться к достижениям прогресса. Выстраивать заново, с нуля, свои миры. Жонглировать незыблемыми понятиями «высокого» и «низкого». Наделять мусор королевским достоинством — монументальные ассамбляжи Невелсон любила покрывать позолотой… Но иногда пользовалась визуальными метафорами поскромней. Приглашенные на прием в резиденцию Карлоса Паскуаля по случаю прибытия новой коллекции любовались бумажными рельефами Невелсон, оттиснутыми со скульптурных форм. Тектоническая кора черной и белой бумаги вздымается абстрактными ландшафтами, в которых художница видела и слышала что-то для себя важное — «Небесные врата» и «Звуки ночи». Войти в ассоциативные врата, следуя за Луизой Невелсон, непросто, но, стоило, по крайней мере, попытаться сделать это…