На прошлой неделе в театр русской драмы пришел позавчерашний день.
6 декабря руководство театра решило устроить общественный просмотр (что-то вроде коллективного худсовета) спектакля «Игры на заднем дворе». Такие публичные генеральные репетиции театром не практиковались давно. Что же произошло?
Пьеса Эдна Мазия с одноименным названием была поставлена шесть лет назад в Израиле. На протяжении всех этих лет она имела «сумасшедший успех» (как было сказано перед действом) в десяти странах мира, и вот, наконец, дошла до нас. Здесь ее сценическим воплощением занимался израильский режиссер Одед Котляр. В чем суть пьесы?
Для зрителя, прошедшего испытание гласностью, сюжет не нов. Четверо пацанов на детской площадке насилуют девочку-дурочку. Коллизия усложняется тем, что девочка, потерявшая отца и отягощенная фрейдистским комплексом (что уже давным-давно играно-переиграно), сама провоцирует подростков, вследствие чего изнасилование грозит потерять статус преступления. Время от времени по ходу действия парни превращаются в судей, а девочка - в прокурора. Судьи обвиняют девочку, воспламенившую юнцов, прокурор - юнцов, совративших несовершеннолетнюю. Флаг справедливости, как в жарком бою, постоянно переходит из рук в руки. Детская площадка сменяется судом, суд - детской площадкой. Действие разворачивается как бы между небом и землей, но на самом деле - между «землей» и «землей», поскольку судьи - взрослые дяди - страдают теми же комплексами, что и подростки. Мораль: подростковый синдром неизлечим. Приговор: тюремная решетка для всех, окромя одного - зачинщика, который организовывал, вдохновлял, но брюк не снимал. А именно он и должен был сесть в первую очередь. Таким образом, справедливость не торжествует. Флаг спущен. Конец спектакля.
После спектакля было обсуждение, принять участие в котором мог каждый желающий. Вектор мнений таков: спектакль нужен, ибо если из тысячи подростков, увидевших его, десять воздержатся от преступления - это уже хорошо. Правда, сперва тех подростков, о которых идет речь, нужно заманить в театр…
Не просто так создатели спектакля решили ощутить резонанс до премьеры. Вероятно, они сомневались. И скорей всего, сомневались в том, вызовет ли сейчас жизненная хроника тот рефлективный интерес, выработанный у зрителя лет десять назад. Перед нами - «голый» документ, яростная публицистическая драма, суровая правда жизни - больше ничего. Кроме присутствия на сцене молодых (и достаточно талантливых) актеров, ничто не указывает на то, что это спектакль. Напротив: кажется, будто на театральных подмостках ожили и приняли объем газетные строчки. Это впечатление усиливается специфической режиссурой, которая была присуща творцам начала перестройки: минимум художественности, максимум натурализма. Для обыгрывания ситуаций выбирался и утверждался наиболее «лобовой» вариант. Скажем, явление подростков непременно сопровождается мячом и пивом, и эти навязчивые атрибуты - пусть они даже есть в первоисточнике! - наводят на мысль о стереотипности режиссерского мышления. А сцена с изнасилованием и вовсе поразила отсутствием фантазии: на сцену легла актриса, на нее по очереди падали актеры, и на этом всем лежал слабый свет, сопровождаемый очень плохо сыгранным криком - криком, как сказали потом, души.
Таким образом, «Игры на заднем дворе» ни в коем случае не сопровождает игра воображения. Да, это театральная публицистика, где сцена деформирована в трибуну. Но если это и публицистика, где же то, ради чего, собственно, публицист уводит нас в темный туннель, где же выход из него? А выхода нет. Мы остаемся в нем, дышим его сыростью и смрадом.
И, возможно, очищаемся. Но, думается, гораздо большее очищение - даже исцеление! - приносит сам театр, театр как храм, а не как задний двор. Исцелить способно великое искусство; дешевка - только раздражает и заставляет плакать сентиментальных дам. И коль мы, видя окружающую нас жизнь, будем приходить в театр, чтобы посмотреть на нее снова, то где же мы увидим преображение этой жизни?