Галерея Гельмана, всю осень в порядке культурного обмена презентовавшая хрестоматийные проекты россиян, в новом году (вот он и наступил, год Украины в России) открыла «сезон» промоушена украинских художников выставкой Арсена Савадова&людей добра «Кокто». Довольно неудачно. Никогда еще «креативный коллапс» автора не был столь очевиден. В одном из интервью Савадов убеждал публику, что «крушение креативных методик», гибель личностного стиля и есть то блаженное состояние, которого, в самоуничижении своем, он стремится достичь, — ибо «послание» важнее, чем стиль. Теория оказалась гораздо более привлекательной, чем ее практическое воплощение. Стиль анемичен, само «послание», идея мягкого перманентного апокалипсиса, плюшевого ядерного взрыва, кажется одновременно и устаревшей и, в свете событий 11 сентября, до неприличия конъюнктурной. Как и дискотечная атмосфера сопровождающего выставку перформанса, «пира во время взрыва».
У входа в галерею посажен бутафорский поролоновый гриб, под ним работают ди-джеи и отплясывают подростки, юное поколение людей добра. Для тех, кто не в курсе, поясняю: люди добра — это группа поддержки, единомышленники автора, проводники «послания». Они же — модели постановочных съемок в Алупкинском парке и на Казантипе, куда Савадов, сравнивая себя с лермонтовским Демоном, удалился от непонимающего и неприемлющего социума. К сожалению, он прихватил с собою гриб, торчащий на «заднике» каждого снимка… Романтический утопизм Савадова, его претензии на одиночество гениальности (ведь вполне очевидно, что, выставляясь у Гельмана, он тем не менее выставляется не на киевской территории, не признающей, как ему кажется, его «пророческой» миссии) еще более анахроничны, чем воскрешение фобий времен «холодной войны».
Как и следовало ожидать, художник преподнес себя с размахом, не стесняясь подавлять форматом и количеством. В предыдущих сериях («Deepinsider», «Коллективное красное») тому можно было найти оправдание —смысловая и визуальная наполненность перемежалась лакунами, «пустые» снимки фонировали удачным. Сегодня эта гигантомания смешна и нелепа — среди устилающих стены камерной галереи больших фотографий, почти одинаковых слащавых инсценизаций в духе Кокто, возникает ощущение пребывания в вакууме. Зачем художнику понадобилась эта небольшая разница в костюмах и реквизите? С гораздо большим успехом Савадов мог бы подчеркнуть масштаб собственной личности, тиражируя пустоту уорхоловским способом — размножая одно-единственное изображение.
Меланхолические сцены с «грибком» — еще одно убедительнейшее подтверждение исчерпанности, идущей от дадаизма и культивируемой «радикальным» искусством стратегии шока и провокации. При желании художник увидел бы ее очевидную несвоевременность уже в тот самый момент, когда к ней обратился. В конце ХХ века — века экстремизма в искусстве — уже нельзя было сделать ничего «слишком радикального». «Развитие, движение современного искусства вперед происходит за счет постоянного расширения его границ», — сказал Гадамер в пору, когда была еще жива иллюзия, что искусство движется вперед и будет бесконечно продолжать свой бег с препятствиями… В начале третьего тысячелетия художник, усердно преступающий давно пересеченные границы и нарушая давно нарушенные табу, в конце концов придет к пониманию, что подобен змее, кусающей за хвост себя. Каких только комбинаций совмещения несовместимого Савадов не изобретал, чтобы заставить бинарные оппозиции существования «слиться в экстазе» — у него и манекенщицы дефилируют по кладбищу, как по подиуму, и чумазые шахтеры приодеты в балетные пачки трансвеститов, и нарядные «тореро» позируют на фоне потоков крови и освежеванных коровьих туш на бойне… Касательно всего этого не стоило бы морализировать, затрагивая тему добра и зла, — ведь абсолютно правы аналитики, называющие современное искусство ассенизационным коллектором, куда стекают все «нечистоты» человеческой психики. Но коль уж Савадов приукрашивает свой комплекс сверхчеловека добродетелью, нельзя не заметить, что у него то ли болезненное, то ли гностическое ее понимание. Оно столь же специфично, как понимание красоты у акунинского «Декоратора», составляющего натюрморты из человеческих внутренностей. В качестве примера можно привести самую «радикальную» савадовскую вещь — «Книгу мертвых». Это постановочные съемки в морге, где мертвецов рассаживали, как кукол, компонуя картинку в духе Караваджо. Если это добро, то что же тогда зло?.. Сомневаюсь, что после «Книги» Савадову удастся продвинуться вперед — дальше некуда. Это тупик, и вырулить из него можно только назад, к плюшевому грибу, вокруг которого копошатся статисты…
Галерея «Ра» завершила цикл «Социальные проекции» выставкой «Защитники» — Петра Выжиковского и Ильи Чичкана (фото, видео). Так в соцреализме обычно называли образы подтянутых красавцев в униформе. Посожалев, что в смутное время после распада «великой» империи идеал доблести, он же объект большой народной любви, канул в Лету, художники решили воскресить его в условиях нового капитализма. А коль путь к сердцу народа в этих условиях лежит исключительно через рекламу — для съемок в частях ПВО под Васильковом в качестве образцов взяли каталоги мод. Схема проста. Вот «архетип» — брюнетка в кружевном белье откинулась в низком кресле, подчеркивающем длину ее ног. Картинку «копирует» душка-прапорщик, раздувающийся от самодовольства будто бы у нас на глазах. Хорош и мечтающий о высоком и прекрасном сентиментальный подполковник, и развалившийся на диване в позе нимфы у ручья пилот… Не герои, конечно, но этакие денди в облаке духов— новая версия идеала получилась глянцевой, изнеженной, томно-эротичной. Нестандартные модели, не догадываясь, что к ним пожаловали охотники за патологиями, старались, глядели, как было велено, — по-дурацки вдохновенно... Все бы хорошо, да есть у этих фото Чичкана и Выжиковского один существенный недостаток — даже с поправкой на популярность стилистики «милитари» их почерк подчас подозрительно напоминает почерк Сергея Браткова. Ну что им стоило, во избежание ехидных «реплик из зала», обойтись хотя бы без эффектной дамы в камуфляже — ведь это сестра-близнец братковских «Army girls».
Выставка Михаила Вайнштейна в галерее «Алипий» из серии «Искусство минувшего века» — это «след отсутствующего». «Отсутствующего» искусства, «отсутствующего» Киева домакдональдсовского периода — не фантомного, бутафорского, в одночасье, как на дрожжах разбухшего странными церквями и площадями, — города, тело которого оставалось живым, а судьба медленно срасталась, переплеталась с судьбами его обитателей… Вот преданный ему Виктор Некрасов — угловатый набросок-почеркушка… Панорамная фотография университета конца ХIX века, найденная среди хранящихся в семье работ Вайнштейна, но, как считает Валерий Сахарук, выстраивающий структуру экспозиции из хаоса совпадений, попавшая на глаза не случайно… Карандашный двухчастный набросок, сделанный рукой брата Михаила Вайнштейна, — киевская улочка, а рядом копия «кристаллических» цветов Врубеля… Вид, открывающийся из окна Дома художников, навевающий покой, умиротворение, — в «Лиловых сумерках» гаснут контуры предметов, все сливается в единую массу, и лишь фосфоресцирующий снег на крышах воспринимается как нечто реальное. Стерты лица «Игроков в карты», написанных в манере Ботеро Давидом Мирецким, приятелем Вайнштейна… В воображаемой реконструкции нуждается и «отсутствующее», не прописанное лицо на автопортрете Вайнштейна 1965 года. А в «Каталоге» приятелей (Лимонов, Бачурин, Абросов и др.), созданном в Синежском Доме творчества в 1971-м — работу называют еще «Четыре на три», — автор и вовсе отвернулся, отказываясь от своей доли популярности…
Вот такая выставка — приятно удивляющая своим форматом. Зритель будет благодарен за избавление от подавляющей необходимости общения с нетленными — им уготован музейный склеп — «произведениями искусства». Его вниманию предлагают безделицы, «мелочи», несущие на себе след уже отсутствующего в этой жизни человека... Будто бы по дороге куда-то ненароком и без предупреждения вы забежали поболтать в мастерскую и, поджидая отлучившегося хозяина, изучаете обстановку, глазеете на развешенные любимые работы, сувениры, фотографии дорогих людей, мест…