Не так давно в Тернополе, на родине выдающегося украинского художника Ивана Марчука, представили фотовыставку и специальный альбом - посвящение своему земляку, большому мастеру. В альбом "Я - серед вас. Іван Марчук і Тернопільщина" вошло около 400 фотографий знаменитого художника: репродукции его картин, фото разных лет, а также размышления о жизни и своем месте в этой жизни.
Его мастерская в центре Киева расположена под крышей одного из старых домов. Потолок в трещинах, за окном - тусклый свет, мало мебели и много картин, овеянных тишиной. На стенах висят афиши состоявшихся выставок. Хозяин мастерской - невысокий седой мужчина с прямой спиной и строгим профилем. Показывая ряды полотен, он словно листает их, вызывая тем самым, совершено особенное чувство. Ты разглядываешь в миллиарде переплетений каждую отдельную линию и украдкой прикасаешься к полотну, ощущая фактуру красок, - этих проводников волшебного света, излучаемого работами настоящего художника. Иван Степанович, заметив мою реакцию, добродушно щурится и выходит из комнаты, оставляя наедине с картинами. Но, уходя, он продолжает смотреть на меня глазами грусти и одиночества - глазами своих полотен.
Иван Марчук родился на Тернопольщине в мае 1936 г. Из детства он любит вспоминать, как его отец ловко решал сложные задачи по арифметике и умело плел обувь из соломы, а сам он читал соседям при свете лампадки газету "Правда". Случалось, Ивась забирался в чужие сады и угощался яблоками и вишнями, и за это летели ему от возмущенных хозяев камни в спину. Но больше всего запомнилась самобытная красота простых вещей - полей, лесов, неба, солнца, из которых потом рождались его пейзажи.
Закончив семь классов образовательной школы, Иван Марчук поступил в художественное училище, а затем - во Львовский институт прикладного искусства. Там обучали в основном азам соцреализма, что было ожидаемо, но грустно. На заводе прикладных материалов, куда будущий художник устроился работать, тоже царила идеология законного советского однообразия. Поскольку шагать в ногу с художественным стандартом все равно не получалось, однажды Иван решил для себя делать только то, что хочется. А хотелось недозволенного - самовыражения. Выплеснуться на бумагу, втиснуть всего себя в альбомный лист! Забыть все, чему учили, писать не по законам классической живописи, а вообще по-своему, писать свое, себя! В те годы он начинал писать картину, не зная, какой она будет, и не слишком заботясь о результате.
Первые работы, созданные в бессознательном стремлении познать самого себя, вскоре оформились в серию "Голос моей души", ставшую основой для всех последующих его направлений. Эти картины - о возвращении, о путешествии домой. В тот период художник использовал живописную технику "плентанизм" - тонкие длинные мазки. Пейзажи Ивана Марчука - сплошь "выплетены", накопленная и сохраненная красота детства, жизни, времени обрела свою форму, став мерцающим потоком света и тени.
В ту пору Иван Степанович жалел только о том, что физически не мог рисовать столько, сколько хотелось. Однако, как только к нему пришло признание, его запретили, то есть, как тогда было принято, попросту позабыли. Союз художников делал вид, что такого мастера не существует, и ненавязчиво намекал, что спорить не стоит. Марчук прятал картины у знакомых, страдал от невозможности выставить их и ждал случая сбежать. А тем временем совершенствовалось его мастерство. Полотно перестало быть средством поиска и стало целью существования. Не рисовать он больше не мог.
Возможность побега появилась слишком поздно, когда перестройка уже шла полным ходом и до независимости оставалось всего несколько лет. Наверное, к тому моменту по-настоящему важным оставалось лишь одно: вернуть себе чувство свободы. Иван Марчук уехал, бросив жену и половину картин. Жил сначала в Австралии, потом в Канаде и Америке. В том мире, где он оказался уехав из СССР, люди не жили, но работали, а ему только это и было нужно. На Западе Иван Марчук не только приобрел известность, но и сколотил состояние. Правда, через двенадцать лет вернулся. Языковой барьер и духовное одиночество тяготили давно, но толчком стали события 2001 г. Через неделю после теракта в Нью-Йорке, свидетелем которого он был, Марчук собрал вещи, отдал ключи знакомым и сказал, что, скорее всего, не вернется. Так и случилось.
Сегодня для него нет родины - есть болезненная, выстраданная привязанность к месту. Он жалеет, что вернулся. Ему обещали признание, почет, собственный музей, но руководящие лица, раздающие обещания, сменились, и теперь о художнике вспоминают лишь изредка. При этом британская газета The Daily Telegraph внесла его в список ста гениев современности. Он лауреат Шевченковской премии и заслуженный художник Украины. Сегодня, однако, значения для него это не имеет. Свои картины - а их больше четырех тысяч - он не продает, несмотря на большой спрос. Живет Иван Марчук один. Время от времени его навещают дочь с внуком. Он читает газеты, кормит синичек, жалуется на власть и ворчит на молодежь. И каждый день рано утром, несмотря ни на что, становится к мольберту. Несколько последних лет художник работает над серией "Взгляд в бесконечность". Это десятый цикл в его творчестве. Теперь это абстрактный сюрреализм, вновь - новое направление, вновь - уникальная техника. Сам он говорит, что это новый Марчук. И, глядя на картины, трудно не согласиться с ним.
Красота в его работах - портретах, пейзажах, абстракциях - это красота самой природы. Сложные детали создают неповторимо целостный образ. В его полотнах есть и безумие, и удушливая тоска. Есть и покой, но он всегда в прошедшем времени. Покой Марчука всегда в том, что ушло безвозвратно.
Иван Степанович горько шутит: переживания о стране убивают желание рисовать. Но он лукавит: не творить он не может. В нем словно уживаются два разных человека. Один - устремленный, беспокойный, требовательный, другой - самоуглубленный и созерцательный. Первый стремился к внешнему благополучию, второй пренебрегал им ради живописи. Впрочем, всю жизнь он стремился только к одному - писать. Сегодня жалуется, что ему тесно в мастерской, но на самом деле ему тесно в самом себе. И поэтому как художник Марчук никогда не иссякнет.
Прямая речь
О традиции. Искусствоведы не знают, что обо мне писать. Они выдумывают имена, ищут поэзию, сочиняют почву, из которой я, по их мнению, должен был прорасти. А я вырос на камнях и не признаю никаких традиций, я просто явился. Они же не хотят согласиться, что так бывает.
Советская школа живописи культивировала однообразие. У нас в институте в одной мастерской работало двое художников. Однажды они писали этюды на пленэре, а когда закончили и собрались домой, не могли распознать свои картины. Чтобы определить авторство, пытались вспомнить, кто из них использовал ультрамарин, а кто нет. Когда я учился в институте, внутри меня что-то бушевало. Именно тогда я решил, что если не проявлю себя сейчас, то брошу кисти и вернусь обратно в село, к земле. На заводе прикладных материалов мы занимались в основном глупостями. И я в тот период начал рисовать каждый день прямо на работе. Мне словно прорвало шлюзы.
О работе. Я всегда завидовал поэтам. Он взял клочок бумаги, едет в трамвае - и уже работает. А художник - это целая индустрия. Если бы у меня было больше места, то краски не в банках, а в ведрах стояли бы. Я бы их разливал и в них качался. Во мне слишком много экспрессионизма, который некуда деть.
У меня есть дом в Каневе, где я пишу летом. Там - как в Америке: кроме как, работать, больше делать нечего. Очень хорошо иногда побыть ленивцем. Например, в сентябре я был в Гурзуфе, гулял, пил вино и купался. Но долго у меня не получается - надоедает.
Я не продаю картины. Я мог бы иметь кучу денег, но мне она, эта куча, не нужна. Ведь я живу один, мне не с кем говорить. А картины - это моя детвора, я сам. Уж очень люблю на себя глядеть. А показывать картины обязательно надо - это будто женщину обнимать.
О людях. Я читаю эти глупые газеты. Мне уже сто раз говорили: не бери их, будешь хорошо жить. Правда, когда становишься к мольберту, весь негатив забывается. Но у нас вся страна состоит из негатива. Вот так спрячешься в мастерской и думаешь о позитиве, а он ведь только тот, что у тебя на полотне. В Америке этого не было. Я ходил по чистым улицам, любовался архитектурой, люди улыбались мне. Это было прекрасно.
Однажды ко мне залетела синичка. Я ее поймал и пошел с ней на улицу. Вот, думаю, увижу красивую девушку и ей подарю. Держу руку в кармане, синичка там дремлет. Вижу - идет красивая барышня. Я к ней: "Солнышко, - говорю, - хотите быть на одну секунду счастливой?" Она сердито: "Что такое?". "Да вы не бойтесь, - говорю, - я порядочный человек, - дайте мне ваши руки". Она нехотя дала. Я вытащил синичку из кармана и положил ей в ладони. А она как завизжит! "Ну вот, - говорю, - я так хотел, чтобы вы одну секунду были счастливой, а вы были счастливой где-то одну пятидесятую секунды, потому что даже не успели увидеть, что у вас было".
Моя самая большая мечта - не видеть несчастных людей. Я хочу, чтобы в этой стране все были приветливы и довольны.
Об одиночестве. У меня есть окружение, но я одинок. Сюда приходило много женщин, все они говорили: "Здесь такая атмосфера, что хочется остаться навсегда". А я так никому и не сказал: "Оставайся". Меня покорила живопись. Когда ты настолько одержим, на остальное не хватает сил. Я даже никогда не влюблялся до беспамятства. Была лишь одна девушка, которую я очень любил, но оставил, чтобы сбежать.
Я был непоседлив, мне следовало выбрать место где-нибудь в Европе и прижиться. Или вернуться в Австралию, где мне было очень хорошо. Я был очень рад, когда вернулся, потому что думал: теперь это другая страна. Но не стоило возвращаться в страну, которая меня топтала. Пейзажи я мог бы рисовать и за границей, все равно они у меня в голове. А ехать сейчас умирать куда-нибудь можно только, если меня вывезут вместе со всеми моими картинами. Без них я - ничто.
О красоте. Однажды я смотрел на зимний лес: голые деревья на фоне неба, словно кружево. Это была такая красота, такие ритмы! Казалось, можно взять широкую кисть, мазнуть - и будут деревья. Я выдумал "плентанизм", потому что мне очень хотелось отличиться. Тогда еще были краски, очень хорошо подходившие для этой технологии, - петербургская темпера. Она дает переливы, вибрацию и рельеф. А для последней серии я использую американский акрил: он дает очень ровные мазки, и совершенно непонятно, как это нарисовано. Эти картины очень чистые, они ко мне словно с небес спустились.
Наблюдать пейзажи вживую мне больше неинтересно. Я люблю их уже написанными, потому что это - перевоплощенный мотив. Когда я был студентом, мог часами бродить по этой прекрасной земле в поисках красоты. Мои коллеги тащились за мной со своими тяжелыми этюдниками и посылали в спину проклятия. Теперь меня можно бросить куда угодно - я во всем найду красоту.