Действительно ли является актуальным украинское искусство, само себя маркирующее этим определением? Или же что такое актуальное искусство по-киевски? Поводом задуматься над этим стали две хронологически почти совпавшие выставки, то бишь проекты—«Две стороны» в Центре современного искусства, куратор Наталья Филоненко (3.11.00—12.00) и «Чистая комната» в «Промзоне», куратор Александр Соловьев (10.11.00—12.11.00). Актуальным по определению можно назвать искусство, улавливающее дух времени, в нем все течет, все меняется очень быстро. Максимально соответствующее как сиюминутной интеллектуальной моде, так и изменениям стратегий художественной репрезентации. Каким же образом понятие актуального искусства приспосабливается его сторонниками к местным условиям? В тиши провинции «неодухотворенное» время медленно застывает. Отголоски тенденций, доносящиеся извне, запаздывают ровно настолько, чтобы «актуальное» успело стать в лучшем случае вчерашним днем. Известная закономерность—пристально следящим за модой никогда за ней не поспеть. Но, подгоняемое комплексом неполноценности, в маргинальном искусстве оборачивающимся комплексом адекватности, оно все-таки не прерывает погони за утраченным временем. События, происходящие на локальной арт-сцене,— эти почти всегда серийные, групповые высказывания— не настолько внятны, чтобы проследить в них логику внутреннего развития. Чему находится масса объективных причин. Художников, засветившихся в сфере актуального искусства, до смешного мало, их социальный статус эфемерен. Изредка, отвлекшись от забот о хлебе насущном, на средства благотворительных фондов они ваяют свои некоммерческие «шедевры». Поэтому те — изначально раритетны. И расхватываемы кураторами, умудряющимися делать из самого что ни на есть стандартного набора имен и произведений—зрелище коллективного псевдоизобилия. Этакий бутафорский бунт масс. Что собой представляет масса, мы помним — то же самое, что ничего. Искусство значимо лишь настолько, насколько оно личностно. Маловероятно, чтобы личности художников у нас были в дефиците, просто как таковые они мало интересуют кураторов… Не потому ли украинское искусство не пытается рефлексировать по поводу себя самого, весьма и весьма туманно представляя себе ответы на пугающие экзистенциальные вопросы, вроде —«кто мы»? Бог с ним, с «откуда» —сейчас не столь важно... Главная проблема — «куда»? Если все новые, тем не менее, вполне предсказуемые проекты так печально кончаются, не вызывая резонанса даже в узких кругах профессионалов. Впереди замаячил тупик.
Очередной отчетный проект 17 украинских художников «Две стороны» в ЦСИ вновь удивил жизнестойкостью единожды, пять лет тому назад, избранного формата, до сих пор столь же «актуального». Совершенно несхожие, но знакомые все лица образуют некое аморфное коллективное тело, хотя объединены мощным волевым усилием куратора, скажем даже, диктатом его концепции. Концепция эта настолько проста, что более чем гениальна. Проста до банальности —все вещи и явления имеют обратную сторону. От того, что она отстаивается недрогнувшей рукой, выигрывает целое, но страдают части, каждая из которых имеет право на самостоятельное послание зрителю. Некоторые работы прочитываются, как буквальные иллюстрации навязанной (или навязчивой) идеи. К счастью, большинство работ интересны не только в этом «служебном» качестве.
Слайдпроекции Сергея Ильина фиксируют эффектно прорезающую ночное небо Останкинскую телебашню, окутанную облаком дыма, и парящий над нею пожарный геликоптер, как анонимные, безотносительные смыслу, визуальные «объекты». Соглашаясь с автором, зритель оценит их мистическую красоту. Следить за парной игрой в «Видеобол» Маргариты Зинец и Александра Верещака весьма занятно, их видеопроекции, как всегда, лаконичны и импозантны. Более литературен замысел «Антикараоке» Ольги Кашимбековой и Глеба Катчука, выворачивающих мир наизнанку. Антимир выдуман с точностью до наоборот. Что собой представляет популярное развлечение караоке? Напевание мотива под предложенное музыкальное сопровождение, дополненное приятным видеорядом, создающим атмосферу релаксации. В «Антикараоке» сентиментальная песня записана а капелла в душещипательном исполнении аматоров с Дерибасовской — слепых парней. В этом отношении им повезло, так как они не видят видеосопровождения, склеенного из таких душевностей, как сдирание кожи с крокодила, и дальнейшая ее обработка, или нашествие фантастических монстров, сокрушенно констатирующего — «се ля ви».
Отбракованных жестоким миром обитателей психушки фотографирует Илья Чичкан. Искусство, солидаризируясь с аналитической психологией, призывает возлюбить свой симптом, как единственную бесспорную реальность в этом мире. Так что «антигерои» Чичкана столь же масштабны и значительны, сколь масштабны и значительны их патологии. Весьма остроумен Сергей Братков, находящий патологии в более неожиданном месте. Он продолжает фотографировать загадочных деток, и девочек, и мальчиков. Сразу не поймешь, то ли это цветы жизни, то ли цветы зла. Не зря они позируют в ролевых «взрослых» костюмах. На умилительных личиках расцветают уже вполне созревшие жадность, хитрость и прочие симптомы, которые в будущем поведут их по жизни. Максим Мамсиков переходит по «другую сторону» смешного на кладбище Берковцы, фотографируя самых жизнелюбивых, самых спортивных покойников, футболистов и боксеров, вернее, их надгробные памятники. Безымянный каменных дел мастер, переправляющий в вечность столь натуралистически беспощадные изображения умерших, вряд ли понимал, что такое гротеск — понимая это, он был бы осторожнее.
Отметим еще один, интонационно сугубо киевский, нарочито архаичный нюанс, который вносят в это и само по себе закономерно архаичное мультимедийное пиршество для глаз живописные киевские этюды в четыре руки Александра Гнилицкого и его дочери Ксении. Своей «живописью после доморощенной философии» — слегка перефразировав Кошута — они ставят весьма наивные вопросы. При всем генетическом сходстве цветоощущения, правая и левая половинки этюдов разные. Могло ли быть иначе?
«Чистыми комнатами» называют суперстерильные лаборатории, в которых происходит сборка электронных чипов — отсюда название лабораторного, не просто диагностирующего медиальную, электронную эру, но проекта, стимулирующего «пантворческую деятельность, пытающуюся изменить мир» (цитируя А.Соловьева). Способно ли искусство изменить мир, если оно не в состоянии изменить даже самое себя? Но надо же, экая невидаль — еще одна утопическая декларация, искусство продолжает фрустрировать… Хотя, возможно, пока все стадии долгосрочного проекта «Крымская атомная» реализуются, «Чистая комната» — второй из его четырех этапов, мир изменится сам по себе. Первый — мы видели на прошедшем арт-фестивале. Третий будет экспонироваться в чистой комнате «Квазар- Микро», генерального спонсора проекта, четвертый — в заброшенном здании Крымской АЕС. Промзоновский вариант выразительней предыдущего — выигрывает за счет локализации. Постиндустриальное искусство — царство экранов всех видов, воспринимается в постиндустриальном пространстве, как нечто абсолютно естественное и даже нужное, несмотря на сегодняшнюю ограниченность его творческих ресурсов. О чем свидетельствует и более чем скромное количество новых работ. Если последующие стадии проекта будут реализовываться по той же модели пространственной реинкарнации, их уже не спасет новизна архитектурного обрамления. Принципиально не желая по- вторяться, о вещах, уже однажды прозвучавших, не будем упоминать. А драгоценные крохи нового — вот они…
Пока подсобный персонал работал, панегирик во славу примирения реального и виртуального прочел Василий Цаголов—такова его роль в собственном перформансе «Окучивание капусты». Ибо виртуальное — это тоже часть реального. Художник соскучился по какому-то вполне земному жесту — не вызывающе-радикальному, обычному жесту, произведенному в трехмерном пространстве, и во всеуслышание провозгласил необходимость «сойти с экрана». Это не призыв к перевороту в художественном сознании — экран ведет параллельное существование, все еще возвышаясь над цаголовской импровизированной грядкой. Скорее, напоминание — не делать из экрана культа, не забывать о радостях жизни, в ней тоже есть место интерактивности. Можно смотреть на вещи так, а можно иначе, сквозь «Магритта и Виолу», расфокусированным взглядом, когда контуры видимого исчезают в пелене коннотаций — сняв фрагмент реального архитектурного пространства, Глеб Вышеславский проецирует его на закрепленное в том же месте волнообразно зыбящееся полотно экрана. Таков наглядный способ апроприации реальности контекстом искусства. Как сделать прозрачным муссированное в узких кругах понятие «прозрачности» искусства по отношению к реальности? Евгений Матвеев находит самое простое решение — прозрачная плоскость изображения (объект «Возрождение»). Публику развлекала мультимедийная картина Михаила Шевченко «Подлинный и настоящий». Может, потому, что многие впервые видели столь экзотическое зрелище. Совмещение слайдпроекции и живописи действительно вызывало эффект галлюцинации, требующей толкователя-фрейдиста.
Не знаю, пора ли такому искусству «сходить с экрана», если оно туда по большому счету не взобралось еще? Мы еще не вполне прочувствовали всю прелесть тотальной экранизации. Сама по себе она надоесть не успела. Но сойти с накатанной колеи инерционных проектов, ведущей в никуда, все- таки придется.