Владимир Этуш |
В конце сентября 1941 года 18-летний студент Щукинского театрального училища, вернувшись с рытья окопов, пошел в театр Вахтангова, который стал его родным домом на всю жизнь. В зале сидело человек тринадцать, это и послужило толчком к принятию решения – выйдя из театра, начинающий студент-актер пошел прямиком в военкомат проситься на фронт. По окончании курсов переводчиков при Главном управлении Генштаба отработал четыре месяца «в тепле», а потом попросился на передовую. Сражался в горах Осетии и Кабарды, освобождал Ростов-на-Дону и Украину, был награжден орденом Красной Звезды. Под Запорожьем был тяжело ранен, ведя роту в атаку, провел более полугода в госпитале. Выписали с группой инвалидности. Так для Владимира Этуша закончилась война, и он, вновь с азов, начал свою долгую жизнь в театре.
Театральные и кинозрители обожают Этуша за его непревзойденный характерный талант, точное умение найти те мельчайший детали, которые и делают роль, сыгранную им, запоминающейся навсегда. Студенты любят, уважают и немного побаиваются своего талантливого Учителя и справедливого Ректора, который подарил миру уже не одно поколение великолепных актеров. В этом году исполняется 35 лет знаменитой «Кавказской пленнице» Леонида Гайдая, и все эти годы стар и млад цитирует героя Этуша – неудачливого жениха, товарища Саахова. А во время недавних гастролей театра им. Вахтангова в Киеве Владимир Этуш поразил всех своих темпераментом в спектакле «Дядюшкин сон», который уже два года идет на сцене театра с неизменным успехом. Выносим благодарность продюсерскому агентству «Этуаль» за организацию этих гастролей и встречи с Владимиром Этушем.
— Владимир Абрамович, сейчас наступило время «перекати-поля» — очень многие люди ищут себя, что-то меняют, переезжают куда-то. Вы прожили всю жизнь в одном театре, в одной школе, никогда не изменяя театру Вахтангова. Почему вы никогда ничего не меняли в своей творческой судьбе?
— Если говорить о случаях, то экстремал был бы, если б ушел. А со мной ничего не случилось. Поэтому я здесь, в этом театре, в этой школе. Раньше никто никуда не уходил. Сейчас мода такая пошла. Мы принимали студентов в театр, и они были счастливы. А сегодня человека принимают в театр, у него достаточный успех, и вдруг уходит. Потом, работая, будучи занятым в театре, он играет еще и в другом, какое-то собрание артистов, товарищество вдруг организовывает какой-то спектакль. После этого приезжаю в Свердловск с двумя спектаклями, мне предлагают выступить по телевидению. Приходит продюсер, просит. Согласился. Интервьюер все время подводит к мысли, что антреприза имеет негативную оценку — известный артист приезжает, едва выучив текст, одна елка и один стол, стул, и это уже явление повсеместное. Уж и публика не идет на это.
— Дело в том, что в свое время театр держался на антрепризе, мне кажется, что и сегодня среди потока халтуры есть очень пристойные работы. Это зависит еще и от того, что у нас нет клана продюсеров, которые в состоянии сделать качественный спектакль и продать его цивилизованно.
— С последним я согласен. У нас нет продюсеров. Не понимают, что они культуртрегеры. Никто не заботится не только о престиже театра, но и собственном имени. Театр не терпит суеты. И поэтому зачастую это невероятно жалкое зрелище. Хотя, вы правы, там есть определенные находки….
— Владимир Абрамович, вы начинали в театре в сложное время, когда началась борьба с космополитизмом. Понятие «яркая индивидуальность» было клеймом, на долгие годы закрепившемся в советском театре. Как вы выживали?
— Вопрос очень сложный, не только с точки зрения данного театра и данного времени. Никто меня не преследовал за национальность, а ограничивать — ограничивали. Поэтому я, в результате многого не успел сделать. В театре я долго просуществовал студентом первого курса театрального училища, начиная с 40-го года, повезло увидеть расцвет… Конечно, какие-то интриги существовали в театре. Я был еще маленький для них и видел только внешнюю сторону. А она была очень интересной.
— Театр требует одержимых. В ваше время их было много?
— Я так не воспринимаю это. Тогда тоже были циники. Но когда я входил в театр, это был такой подъем, непередаваемые ощущения. Я был молодым совсем, но это помню до сих пор.
— Вы много лет отдали педагогической деятельности и уже более десяти лет руководите Щукинским училищем, одним из лучших театральных вузов. Могли бы определить лицо сегодняшнего студента, завтрашнего актера?
— Изменилось лицо. Они могут играть, хорошо играют. Работают как сумасшедшие в хороших иногда антрепризах, у хороших режиссеров. Но некая всеядность в результате приводит к катастрофе.
— Актеру же свойственно желать много играть…
— Нет!!! Ни в коем случае! Актер должен определить свой вкус. Говорят, театральное искусство сейчас переживает очень тяжелые времена. И в наш театр, достаточно консервативный, пробрались разные спектакли, не имеющие отношения к Вахтангову. Утверждаю как 15-летний руководитель школы, просматривающий все экзаменационные спектакли. А училище — это лестница в школу. Евгений Багратионович говорил, что форма может быть любая, а содержание никогда не должно теряться. Сейчас идет спор, какой же театр нужен. Репертуарный отживает свой век.
— Театр Вахтангова брал лучших из училища. И сколько же этих «сливок» пропадало и кисло в недрах громадной машины! Можно понять актера, который хочет работать. Как с этим быть?
— Да никак. Ты хочешь где-то на стороне играть, пожалуйста. Раньше на первом курсе мы не разрешали ничего никому. На втором — еще надо бы смотреть. Если говорить о кино, что за режиссер, что за сценарий, насколько это совпадает с тем, чему мы учим. И тогда мы разрешали, или не запрещали. Примерно так же на третьем и на четвертом курсах. А сейчас предлагают сниматься, кто у кого спрашивает. Да и ладно, пусть снимается. Может, это его судьба.
— Во все времена в театре были вещи проходные. Но все-таки театр держался на очень сильной литературной первооснове. Что сегодня можете отметить в театральной литературе как перспективное и интересное?
— Компромиссы были всегда. У нас очень известный спектакль в свое время был «Стряпуха» и «Стряпуха замужем» Сафронова. Рубен Николаевич Симонов, понимая цену этому материалу, говорил: мол, поставлю это — разрешат поставить классику. Конечно, смотрели на литературу. Но компромиссы всегда были. Вопрос — сколько их.
— Но была плеяда современных интересных драматургов для прочтения, для зрителя, для актера. А сегодня?
— Ничего. «Москва—Петушки» — уже классика. Так долго продолжаться не может. В конце концов наступит свой золотой век, когда все выплеснется.
— Что в вашей творческой биографии было серьезным этапом для вас, а что хотелось сделать, но не сложилось в силу подневольности профессии?
— Хоть я достаточно известный артист, но рядовой театра. После последней премьеры «Будьте здоровы» сыграл лишь небольшую роль в «Цирюльнике». Десять лет потерял, в восьмидесятилетнем возрасте, понимаете, что это значит?
— А взаимоотношения с кино? Попали в жесткие рамки типажа?
— Да, да. Первое, что предлагали, — всяких восточных людей. Вначале согласился с удовольствием, со второго — насторожился, а третьего уже не хотел играть. А уж «Кавказскую пленницу» просто категорически не хотел.
— У вас с Гайдаем были споры. Он хотел видеть гротеск, а вы предлагали серьезный образ?
— Да. Я сразу понял, что попал в компанию известнейших комиков, к режиссеру, который строил все на гэгах. Это была первая его элегическая картина. Сразу понял, что собой представляет мой герой, и попытался выразить его в нормальном обличьи.
— Какие же роли для вас были важны?
— Во-первых, «Голос», моноспектакль, «Западня» по Эмилю Золя, «Миллионерша» и последний по времени спектакль «Дядюшкин сон».
— Каким вы видите будущее Вахтанговского театра?
— Вижу — отсутствие жесткой руки, отсутствие режиссера, который может воплотить свои замыслы. У нас нет лидера. Ульянов сразу же был озабочен режиссурой. И кое-что сделал в этом направлении. Был Черняховский, талантливый человек, но он уехал. Пригласили Каца из Риги, но он не оправдал себя на нашей сцене, оказался провинциальным.
— Нарисуйте групповой потрет студента в интерьере сегодняшнего театра.
— Если из двух человек тот, кто «без мордашки», будет талантливее, то останется последний.
— А что вы говорите, чтобы даже маленький актер считал себя актером? Что вы говорите студентам, чтобы они прошли этот марафон и пришли?
— Правду, что жизнь тяжела, что профессия не из легких, но учиться надо много, всю жизнь.
— И что, никто не дрогнул?
— Но если кто-то и дрогнет, значит, ему не надо быть артистом. Есть вопросы морали, которые для меня стоят чрезвычайно высоко.