«- А как вы живете за стенами театра?
- Никак не живу…»
Из интервью с Виктюком
В Киеве шли дожди, а потом ударил мороз и выпал снег. А во Львове светило солнце и дворники жгли опавшие листья. В этом-то дыму и угаре прошли десять дней фестиваля «Золотой Лев-94».
Но Львов хранил еще воспоминание о прошлом «Льве». Хоть и не носящем тогда громкого звания международного, но оставшемся дорогом его отцовскому сердцу фактом возвращения «блудного сына», появившегося (нет, сошедшего с небес) в ореоле блистательного «короля аншлагов». «Лолита, Лолита, Лолита...» - повторяли, закатывая в истоме глаза, земляки великого маэстро. Или как в другом его спектакле: «Любить, любить, любить...», а иными словами: «Виктюк, Виктюк, Виктюк!..»
«Виктюк, Виктюк, Виктюк...» - остервенело повторяла я, выбежав в полной боевой готовности (хотя, зачем Виктюку мои намалеванные глаза?) из гостиницы, и выискивая глазами в разношерстной толпе театральной тусовки родное коричневое пальто и серую кепку: «Роман Григорьевич, где вы?..»
И вот он вновь передо мной, спиной к зрительному залу, на краю огромной неуютной сцены без декораций, стоит перекатываясь с носка на пятку... Здесь вечером будет сыграна «Рогатка». Здесь, на сцене, на репетиции, он дома. Здесь он настоящий. Здесь его можно потрогать рукой, только здесь - все остальное лишь маска. Он неуловим. К нему можно подойти, но он ускользнет, вывернется, пожмет руку, взирая на тебя невидящими глазами, и испарится. Это может восхищать, может раздражать, но лучше уяснить себе раз и навсегда одну простую, как апельсин, истину: Виктюка в реальном мире - нет. Есть лишь иллюзия его присутствия в нем.
Пардон за минор, дальше, к сожалению, будет только проза.
Я гордо появилась перед его ясным взором, наивно веря, что предварительная договоренность по телефону об интервью, действительно, дает шанс получить его при встрече. Надеясь, что он если уж и не с криком радости бросится ко мне на шею, то хотя бы не с воплем ужаса от меня. Но второй вариант показался ему куда приятнее, и он бросился прочь. А я соответственно, за ним. По фестивалю.
Как я наверно ему осточертела! «Есть терпение на манюрок, но если манюрка тупая!..» - сказал Виктюк на одной из репетиций. Не мне - для меня это было бы слишком мягко. Впрочем; от большой любви люди совершали и большие глупости.
Я гордо вбегала на сцену и дарила ему цветы. Которые он не менее гордо тут же швырял под ноги своим актерам. Подарив цветы, я бежала за кулисы, а он за это время успевал не только подобрать мои розы, но и откупиться ими от какой-то подтоптанной мадам - жены не менее потасканного господина, гордо (так гордо, как нам с Романом Григорьевичем и не снилось) декламирующего Виктюку свои стихи: «Виктюк - ты наш Золотой Лев!..»
На этой патетической ноте Виктюк и испарялся, откупившись от меня номером телефона, по которому впоследствии, конечно, отвечали: «Его нет, его нет, его нет».
Я ловила его на всех фестивальных спектаклях (благо, у Виктюка сохранилась нездоровая тенденция ходить в театр) и, завидев его радостно кричала через ползала, а заодно и через головы облепивших его со всех сторон приятелей, учеников и почитателей:
- Роман Григорьевич - интервью!..
- Ну ты же видишь... - смущенно разводил он руки.
- Вижу, - возмущенно орала я. («Сволочи, сволочи, сволочи!» - не помню, было ли это в какой-то пьесе или это только мое личное мнение. Но, во избежание скандала, будем считать его цитатой.)
- А что вы делаете завтра?.. - чуть не плакала я.
- Да откуда я знаю, что я делаю завтра?!
И мы расходились в разные стороны с надеждой встретиться - в моем варианте и, боюсь, с не меньшей надеждой не встречаться никогда - в его.
А фестиваль шел своим чередом. «Роман Григорьевич, где же вы?» - горестно размышляла я перед очередным спектаклем и, оборачиваясь, видела его неподалеку. Он радостно (перепутал или смирился?) распахивал мне объятия, и я бросалась на его шею с возгласом «интервью!» (не правда ли так созвучно с «я вас люблю»?), от которого он еще более радостно бросался в противоположном направлении. А я... угадайте с трех раз куда? «Ловите старца, после спектакля банкет», - слышала я (поубивала бы!) за спиной. Виктюк несся по облупленным коридорам театра Украинской Армии, а я с мыслью «там запасный выход» - за ним, за ним, за ним, не отставая ни на шаг. И только забежав в комнату, подозрительно разделенную на отдельные кабинки (без дверей!) и сообразив, где я (мы!) очутилась,- дала задний ход. Слава Богу, раньше, чем он успел обернуться - туалет слишком » уж неподходящее место для смерти от инфаркта столь великого режиссера.
Он не пришел и на последнюю, назначенную мной встречу (кто знает, если бы с криком «интервью!» Виктюк так же остервенело бегал за мной - я бы, может, тоже испугалась и не пришла). Мы расстались возле того же злополучного театра Украинской Армии. «До встречи». Я долго смотрела ему вслед и думала (или знала?) - он не придет. Не придет потому, что «Рогатка» отыграна и актеры его уже уехали. И даже на вопрос: «Где же вы, Роман Григорьевич?» - он уже ответил, подняв на банкете тост: «Желаю вам сохранить для себя театр как окоп, в котором можно спрятаться. Потому что если вы выберетесь из него, то умрете»..
Виктюк исчез с фестиваля неожиданно. Словно и не было его здесь вообще. Только на «дележке» призов критикесса из Москвы пустила шпильку, что Виктюк, конечно, Виктюк, а «Рогатка», конечно, «Рогатка», но Виктюк - не «Рогатка», а «Рогатка» - не Виктюк, поэтому и нечего их вспоминать. Да и кто, мол, они такие? Мимо проходили? А на торжественной церемонии закрытия фестиваля Виктюка не только с «Золотым Львом» рифмовать не стали, но и кружки глиняной в награжу не присудили. Не вспомнили вообще. Словно и не было никакого Виктюка, никакого спектакля, качелей, Show Must Go On, рвущейся бумаги... Не было человеческих душ, рвущихся в небо так неотвратимо, что приходится бить окна и бросаться с восьмого этажа.
Может, и не было, им видней. Но как там говорится в «искусанной» московской критикой, обвиненной в пропаганде голубой любви (Господи, как будто в любви важна расцветка!) «Рогатке», о которой Виктюк сказал на фестивале: «Спектакль о любви, которой здесь быть не может»? Как там в ней говорится, помните, Роман Григорьевич?
«Мы встретимся на том свете... Если он, конечно, есть... Там, наверное, можно...» Там, наверное, мне можно будет взять у Вас интервью? О жизни, о смерти. О любви, не имеющей ни цвета, ни запаха, только - как говорится в так и не поставленной вами «Саломее» - соленый вкус. Там, на следующей репетиции?