Ежи Кавалерович - один из трех столпов золотой поры польского кино. Тогда, во второй половине 50-х годов, на экран вышли «Канал» и «Пепел и алмаз» Анджея Вайды, «Eroica» и «Косоглазое счастье» (в советском прокате «Шесть превращений Яна Пищика») Анджея Мунка, «Поезд» и «Мать Иоанна от ангелов» самого Кавалеровича.
Его персонажи, люди разных стран и эпох, всегда одержимы идеей суверенности собственной личности, их отношения с историей или властью (которая в его фильмах часто и есть воплощение истории) всегда конфликтны. Как бы ни было узко пространство их независимости, они готовы оборонять его любой ценой и до конца. Наверное, именно поэтому руководитель независимой киностудии «12А» в Москве Александр Михайлов предложил режиссеру экранизировать рассказ Льва Толстого «За что?», премьера которого состоялась в России (в Иркутске и Москве) и в Польше (в Гданьске и Варшаве), - первая международная кинопродукция, в которой участвует живой классик десятой музы.
Наш разговор состоялся после московского показа картины. Не любитель давать интервью, Кавалерович на этот раз был оживлен и разговорчив. Предупредив с самого начала, что об обстоятельствах сотрудничества с русскими партнерами говорить особо не расположен («Все было нормально. Трудно, конечно, только где сейчас легко?»), он, однако, признался: «А знаете, я разохотился, и не исключено, что сниму с А.Михайловым чисто российский фильм. Он меня убеждает, что «Жизнь Василия Фивейского» Леонида Андреева - «мой» сюжет. Очень может быть».
- Такое впечатление, что в последние годы польское кино очень большое внимание уделяет темам взаимоотношений с другими народами - русскими, евреями, украинцами, немцами. В общем, понятно, почему так получилось: запретное стало разрешенным. Но интересен ваш взгляд на ситуацию. Что вызвало волну, даже вал интереса к польско-русским отношениям - только ли свобода слова? Или к этому примешиваются также мода, спекулятивный умысел и даже своего рода демагогия?
- Русско-польские отношения с давних времен были, позволю себе так выразиться, избранной темой не только польской культуры, но и польского национального сознания. Величайшее произведение нашей словесности, «Дзяды» Мицкевича, наполовину об этом. Стоит отдавать себе отчет в том, что проблема всегда существовала не только в интеллектуальной, научной или поэтической версии, но и на уровне массового фольклорного сознания, которое, кстати сказать, активно подпитывал наш нобелевский лауреат Генрик Сенкевич своими якобы историческими романами.
В этом фольклорно-обыденном варианте проблема представала, да и предстает еще сегодня просто и без затей: Россия теснила и истребляла поляков, а поляки бунтовали против России. Здесь основа польского романтизма, и здесь же первооснова нашего патриотизма. Мне было интересно работать над неромантическим и непольским текстом на эту тему, да к тому же это еще и текст самого Толстого, так что настроение режиссера, по-моему, не нуждается в пространных описаниях.
- Вы готовы к тому, что картину ваши соотечественники не примут?
- Не в этом дело. Просто пришлось преодолевать сложившиеся схемы и стереотипы.
- Сложившиеся еще со времени разделов?
- Именно. Царская Россия ссылала поляков за восстания, неповиновение власти, и эти наказания совершенно сопоставимы, скажем, с приговорами, вынесенными судьями Николая I декабристам. Потому что поляки были россиянами, царско-подданными, а не иностранцами, не гражданами другой страны. В литературе и живописи сложилась устойчивая атрибутика этих, как мы говорим, русско-польских взаимоотношений: кандалы, скрипучие телеги, Сибирь и безмерные унижения, унижения, унижения. Я не говорю, что так не было, что это Сенкевич и массовое сознание придумали этапы, неволю, бесконечно длинные сроки изгнания.
Но кроме этапов и кандального звона была жизнь - любовь, семьи, дети и даже активная научная деятельность. Таинственным образом неволя выработала некий интеллектуальный фермент. Поезжайте в Иркутск, сходите в местный музей, очень много интересного можно узнать о деятельности моих земляков в ссылке. В Польше это, конечно, известно ученым, специалистам, но в народном сознании такая информация отсутствует. Во многом это объясняется тем, что современный взгляд включает в себя более поздние реалии, которые если быть точным, тоже функционируют как знаки определенной социальной мифологии. И главный зловещий знак-сигнал здесь, разумеется, Катынь. Так есть, так всегда будет.
- О трагедии Катыни нет пока художественных произведений. Есть публицистика, есть мемуары Юзефа Чапского. Есть документальный эскиз режиссера Марцеля Лозинского. Остальное - молчание.
- Я не берусь подыскивать объяснения, почему тут имеет место торможение. Мне как руководителю студии «Кадр» приносили уже сценарии. Ни по каким параметрам они даже близко не соотносятся с темой.
- У Вайды в Катыни погиб отец.
- Возможно, именно это и останавливает его от того, чтобы взяться за такой фильм. Тут еще интересный сюжет вырисовывается: исторический фильм и политическое кино. Я не люблю политическое кино и, по-моему, не сделал ни одного политического фильма, за исключением разве что «Смерти президента». Политика - это борьба за власть. А механизм власти приводит в действие примитивная пружина: тот, кто хочет власти, должен убрать (не обязательно физически, но часто и физически) тех, кто имеет власть. Сама по себе эта тема огромная, шекспировская, универсальная. Но кто из нас поднялся выше сиюминутности, выше публицистики на злобу дня?
- Поэтому вас заинтересовал этот рассказ (или маленькая повесть) Л.Толстого?
- Он о людях. О том, как игры власть предержащих отзываются на судьбах обычных людей.
- Толстой писал «За что?» незадолго до своей смерти, во время своих напряженных духовных поисков, яростного диалога с Церковью как социальным институтом. Не полагаете ли вы, что вынесенный в заголовок вопрос обращен туда же?
- Я это там прочитал. Меня ошеломила предыстория этого произведения. И то, что Толстой испытал потрясение, прочитав у Максимова историю семьи Мигурских, и то, что он обратился к нему за разрешением использовать материал, и то, что постоянно просил друзей и знакомых присылать или рекомендовать ему книги о Польше. Где-то он написал, что, рассказывая историю, надо знать правду обеих сторон. И, наконец, то, что он написал много вариантов рассказа, менял в них подробности, добавлял и убирал некоторых персонажей, но всегда твердо держался главного, того, что в письме к одному из своих корреспондентов он сформулировал как свой нравственный долг или даже грех. «Во мне с детства развивали ненависть к полякам, и теперь я отношусь к ним с особенной нежностью, оплачиваю за прежнюю ненависть». Мы вынесли эти его слова в эпиграф к картине.
- Прямой потомок графа Никита Ильич Толстой смотрел вашу картину и после не без некоторого удивления констатировал: «А там действительно есть толстовское».
- Это комплимент, о котором и мечтать-то неудобно. Я хотел сделать фильм, и я сделал его так, как хотел.
Беседу вела
Ирина РУБАНОВА
(Москва - Варшава)