ЕВРОСМОТРИНЫ

В шестой раз кряду Представительство Еврокомиссии и посольства стран—участниц ЕС в Украине устраивают июньские Дни европейского кино. Не осталось сомнений: возник стабильно действующий и все более качественный по наполнению культурный канал, коим в нашу полупустыню сочатся сведения о начале второго века киноэры. На сей раз курировало смотр представительство Швеции, и посол этой страны, г-н Оке Петерсон, открывал показы в столичном Доме кино. А советник посольства, г-н Ульф Сер, на хорошем украинском ему ассистировал — отрадный симптом нового качества в политкорректности. 13 государств представляла программа из 15 картин (Италия трижды превысила необходимый минимум). Фильмы, как на подбор, были новыми, и хотя об их репрезентативности для общей картины говорить было бы опрометчиво, кое в чем они, думаю, показательны.

Ровно треть кинолент отсылает зрителя к прошлому с разной степенью погружения в него, но с единой целью — максимально обобщить авторское послание, очистив идею от «злобы» повседневности. Далее других работ в историю отбежал Джорджо Тревис в костюмной «Розе и Корнелии» (1999). Венеция ХVIII века, во время карнавала юная графиня Корнелия невзначай забеременела от анонима в маске, что грозит расстроить ее брак с богатым женихом. Нравы эпохи суровы: родители изолируют дочь на отдаленной вилле, под присмотром кормилицы Пьетры и простолюдинки Розы, которая в свою очередь тоже вынашивает плод случайной связи. Мы видим, как постепенно женщины, минуя сословные и прочие различия, составляют солидарно-единое сообщество, самодостаточное, естественное, замкнутое на культе любви и материнства. Синхронным родам аристократки и селянки предшествует даже лесбийская фаза их близости, так что кажется именно от того, а не от гетерогенных оказий бывают дети. Но мир извергов-мужчин во все времена смертоносен: папа-граф задумал уничтожить новорожденного, а тупой самец-конюх должен убрать и служанок — свидетельниц греха. Даже у античного мужского бюста в саду здесь смешно отбит нос... Любопытно, что сей феминистический синтез панегирика и инвективы, кажется, создал мужчина. Для правозащитника он слишком односторонен. Сексуальный подлиза?

Самый неновый фильм из показанных — греческая лента «1922» Ника Кундруроса, снятая в 1977—78 гг. (т.е. вскоре после греко-турецкого конфликта по поводу Кипра) и повествующая об эпизоде греко-турецкой войны 1919—1922 гг. Понятно, ожидать здесь исторической взвешенности и маломальской объективности тоже не стоит: звероподобные турки жестоко истязают и казнят греков, принимающих это с воистину античным стоицизмом. Неясно лишь, как и почему такая содержательно и стилистически антикварная вещь попала в обойму современного кино. Зато финская «Сестричка» (1999) Тару Мякеля, где тоже речь о женской самодостаточности и тоже о войнах (Финляндии c СССР в 1940—1944 гг.) сделана с чувством тонкого баланса в обоих аспектах. Особенно интересно наблюдать, как авторы ненавязчивыми деталями дистанцируют финских патриотов от их немецко-фашистских союзников по боевым действиям. На этом фоне национально-эгоцентрического опекания «своих» в сюжете выгодно отличается немецкое «Хмурое воскресенье» (1999) Рольфа Шубеля из Германии. События происходят в Будапеште накануне великой Второй мировой. Трое мужчин — Ласло, владелец ресторана и этнический еврей, Андраш, пианист и венгр, а также Ганс, бизнесмен и нацистский функционер, — влюблены в одну женщину, красавицу Илону. Здесь, в немецком фильме, именно немец окажется недостойным высоких чувств и вообще будет подан как воплощение всех мерзостей фашизма в его деляческой ипостаси. Впрочем, главным героем этой романтической мелодрамы, к счастью, окажутся не политико-национальные расклады и не слишком душераздирающая, чтобы в нее верилось, страсть, а на самом деле прекрасная мелодия, которую по сюжету сочинил Андраш, а по жизни — композитор картины Детлеф Петерсен.

Самым успешным экскурсом в прошлое, на мой взгляд, стала шведская лента «Вместе» (2000) режиссера Лукаса Мудисона. В канун милленниума автор задался вопросом: а что это было четверть века тому назад — общемировое и отечественное леворадикальное поветрие? Действие начинается в сентябре 1975-го, когда в стокгольмской коммуне «Вместе» торжествуют по поводу смерти ее идеологического врага — диктатора Франко. Тут едят овсянку и дискутируют о политике, о пределах сексуальной свободы и вообще о жизни. Дети играют в пытки в застенках Пиночета и устраивают внутридомашнюю демонстрацию под лозунгом «Хотим мяса!», и таки добиваются своего. Тут есть гомосексуально ориентированные «товарищи» и ортодоксы, экстремисты коллективизма и умеренные сторонники, но главный принцип, как все более очевидно: самоорганизация общины и вольному — воля. Политический радикал сам уходит к другим своим — в «красную армию» Баадера-Майнхоф. Сексуальная беспредельщина изгоняется обманутым партнером. Но в клуб одиноких сердец им. Карла Маркса вступают все новые и вовсе не обязательно молодые члены, разочарованные буржуазным особничеством во внешнем мире и разделяющие вполне справедливый принцип: лучше есть овсянку вместе, чем отбивную в одиночестве. Это модель социализма без догматики и насилия, где вместо партийного гимна — песни «Аббы», а в роли съезда — совместная игра в футбол. Видим то самое гражданское «вместе», что с человеческим лицом. На пороге нового века авторы фильма явно не склонны выбрасывать такую формулу общности на помойку истории и вспоминают о ней с ностальгией. Интересно, что украинская публика, имеющая иное послевкусие от коллективистских экспериментов, горячо аплодировала экранной шведской модели.

Остальные две трети программы базировались на современном материале и любопытны не только отдельными художественными удачами, но и групповыми сходствами, видимо, характерных для еврокино мотивов. Так, итальянское «Грушевое дерево» (1998) Франчески Аркибуджи, как и «Вместе», напоминает удачный ремикс старого доброго прошлого, но в соединении с тревожным настоящим. По стилю это, похоже, осовремененный «неореализм», по теме — в русле нынешних повальных наблюдений за эсхатологическими приметами. А именно: наш мир не приспособлен для детей и детства, юные все чаще погибают первыми. Действие символически отнесено к дням Рождества в Риме и развивается в широком, но разобщенном кругу родичей тинэйджера по имени Сидхарт Пелози. Он сын пакистанца и итальянки еврейских кровей. Его сводная сестричка Домитилла иной комбинации генов, но их общая мать Сильвия уже не живет с ее отцом, а связана с бисексуалом Массимо, который, замыкая родственный круг, является любовником миловидного Сидхарта. Разобрались? Так вот, дело не в этом, а в том, что предоставленные по большому счету сами себе дети оказываются жертвами роковой неслучайности. Сидхарт, уже подхвативший через наркоманский грязный шприц гепатит и запустивший его до смертельной стадии, становится невольной причиной заражения этой болезнью своей любимой крошки-сестрички. Фильм не столько о том, как страшна смерть и ее ожидание, сколько о том, как страшна жизнь, незаметно и неотвратимо вытесняющая из себя несмышленышей.

Несмотря на, конечно же, случайность проблемно-содержательных сходств между картинами из различных европейских стран в программе Дней, можно видеть их общую сосредоточенность на ценностях индивидуума и его ближайшего семейно-дружеского окружения. Киномода на «братьев и сестер» — в буквальном и переносном смыслах этих слов — по всей видимости, знак очередной неоконсервативной волны в мировом кино. А вот мотивы вооруженного насилия над «другими» наверняка идут напрямую от внеэкранных доминант. Австрийский «Налет» (2000) Флориана Фликера — опыт вооруженного ограбления для растяпы-дилетанта, что превращается в стимулятор ответной агрессии для таких же, как он, его жертв. О «Стукаче», где в герметичную кровавую баню попадают старые друзья-оппоненты — полицейский и мафиози, «ЗН» уже писало, ибо фильм показывался недавно на Днях голландского кино. Братья из британских «Чьих-то голосов» тоже уже фигурировали на этих страницах. Но совершенно оригинально в такой обойме смотрелась датская картина со странным названием «В Китае едят собак» (1999) Ласса Ольсена. Здесь тоже два брата и тоже мотивы безумия, но все это подано в абсурдной и до колик смешной прогрессии ограблений и убийств, так сказать из лучших побуждений. По принципу — если решение о «наилучшем» принято, его нужно безоглядно исполнять. Ведь, скажем, если китайцы решили, что собаки вкусные, то они и едят их с наслаждением. Здесь смешаны и пародия на буржуазный активизм, и насмешка над гангстерской киноромантикой, и парафраз тарантиновского кровавого постмодерна, и издевка над упованиями святош на «высший промысел» и внеземную нравственность. В финале выясняется, что вся история разыгрывалась, как в покер, Всевышним и сатаной, которые все равно довольно произвольно и беспринципно распределяют погибших между раем и адом.

Вот так кинематографическая «Европа» на глазах благодарной киевской публики вспоминала о своем хорошем и плохом в прошлом, сокрушалась и радовалась по поводу собственного настоящего, размышляла об извечном и документировала сиюминутное. Мы сидели и смотрели. У нас все такое тоже есть. Было и кино. Какое никакое, но свое. Уж давно мы обречены быть преимущественно всего лишь зрителями. Как пассажиры бендеровской «Антилопы-Гну», наблюдающие с обочины за настоящим автопробегом.