Четыре года назад, во время второго посещения Киева со своими монодрамами «Как я съел собаку» и «ОдноврЕмЕнно», Евгений Гришковец предсказывал, что мода на него вскоре пройдет. Но с тех пор он стал еще более популярным — если на фестивале «Мистецьке березілля» актер играл свои спектакли на сцене Молодого театра, зрительный зал которого вмещает несколько сотен человек, то сейчас для него арендуют сцену Русской драмы имени Леси Украинки. Это при том, что полный зал — непременное требование Гришковца к организаторам гастролей. На спектакле «ОдноврЕмЕнно» он даже попросил зрителей занять два свободных места (очевидно, спонсорские, поскольку все билеты были проданы) в первом ряду, чтобы не видеть со сцены зияющие убийственной для всякого актера пустотой кресла. Собственно, с вопросов, насколько исполнителю важно играть перед переполненным залом и чем угрожает спектаклю зал полупустой, я и начал свой разговор с актером, режиссером, писателем Евгением Гришковцом.
— Это ужасно, когда в зале есть пустые места. Причем это не так важно мне, как публике. В конце концов это важно всем. Потому что, когда публика приходит и видит, что зал наполовину пуст, у нее сразу возникает ощущение присутствия на третьесортном, не очень приятном, необязательном, скучном мероприятии. Пустота зала в одинаковой степени давит как на артиста, так и на зрителя. Я довольно много размышлял о феномене зрительских аплодисментов и убедился в том, что продолжительные аплодисменты — довольно тягостное дело для актера. Ты уже все сыграл, устал от этих выходов, уже пятый или шестой раз выходишь из-за кулис, но зал стоит и аплодирует. И аплодисменты эти очень важны публике, чтобы убедиться: здесь есть семьсот человек, и все единодушно считают, что они присутствуют на прекрасном событии. Это очень важный акт театра, в кинотеатре они бывают, но всегда очень короткие. И уже совсем точно, человек не будет сидеть возле книги и аплодировать листу бумаги.
— Евгений, а вы очень сильно зависите от различных обстоятельств, начиная от автомобильных пробок до настроения зрителей?
— Очень неприятно зависеть от обстоятельств, я страшно переживаю, когда обстоятельства врываются в мою жизнь. Обстоятельства в маленьком городе выглядят не так остро и не так внешне проявляются, но на самом деле они ничуть не менее тяжелы, чем в столице. Но в Москве или в Киеве они еще приобретают какие-то удручающие внешние формы — много людей, толпа, пробки… Начинаешь на все это злиться — жизни нет и так далее. В романе «Рубашка» описаны ощущения человека в пробке, я прямо чувствовал, как огромный город высасывает из меня мое время. Это, думаю, особенно мужчинам тяжело переживать: принять тот факт, что обстоятельства сильнее, что ты не можешь с ними справиться, что они лишают тебя возможности что-то сделать. А если это накладывается на какие-то профессиональные обязанности, то возникают очень тяжелые переживания.
— Ваше острое переживание по поводу того, что пришлось съесть собаку, которая приходилась кому-то другом, по идее, должно было привести вас к вегетарианству. Вы, наконец, отказались от мяса?
— Вегетарианцем я не стал, хотя довольно мало ем мяса, перестал его любить. Но каких-нибудь рыб или бедную курицу я ем регулярно. Я — путник, постоянно в дороге, сложно иметь какую-то определенную еду, выдерживать диету, перемещаясь из города в город.
— Будучи путником, вы себя не отождествляете ни с каким городом?
— Для простоты ощущений отождествляю себя с Калининградом и искренне говорю об этом городе хорошие вещи. Я точно не москвич. Сейчас написал повесть, которая явилась для меня важнейшим событием, где рассказываю о себе и родных краях — о Сибири. Как только стал рассуждать об особенностях сибирского характера, перестал быть сибиряком. Я ведь искал в себе сибирские особенности, находил, называл их, и они тут же переставали быть моими. Поэтому так важно, не дай Бог, не начать пытаться рассуждать об особенностях русской души, потому что тогда еще и перестанешь быть русским человеком. Не имеется в виду приверженность какой-то государственной системе — перестанешь быть человеком русской культуры, который думает на определенном языке.
— В 2001 году вы говорили, что скоро утратите популярность, но предсказание не подтвердилось — у вас еще больше поклонников…
— Сейчас другое качество популярности. Тогда был моден. Мода всегда связана с каким-то узким течением, пусть актуальным. Сейчас являюсь частью мейнстрима. Согласно опросам «Нашего радио», кто такой Гришковец знает около 16 — 17 процентов населения крупных городов. Это огромная цифра. Речь не только о тех, кто видел спектакли или читал книги, это процент людей, которым известна моя фамилия и которые знают, что я писатель, артист, а не биолог и не политик. Значит, уже не могу быть тем модным человеком, которым был четыре года назад. Меня зовут уже в другие программы, задают другие вопросы. В то же время, год назад, написав роман, за который получил премию «за дебют» — я опять юный писатель, выступаю теперь в клубах с группой «Бигуди». Не то чтобы хочу быть помоложе, просто освоил новые территории и на них опять новичок. Поэтому в каких-то областях ко мне есть тот, прежний интерес. Но в театре, конечно, я уже монстр.
— Классик?
— Да, на втором курсе литинститутов на драматургическом отделении изучают мои пьесы, которые входят в программу. А написаны они в 2000 году. Сейчас все очень быстро происходит. Еще шесть лет назад не думал о наличии у себя мобильного телефона, это было дорого, и сами телефоны были другой формы. Сейчас они есть у всех и перестали быть предметом социального статуса.
— Какие изменения происходят в жизни человека, который становится успешным?
— Больше возможностей, но свободы меньше — это основные признаки. В твоей жизни появляется больше возможностей не только финансовых, но и для реализации творческих планов. Могу найти деньги, чтобы делать тот или иной спектакль, есть разные предложения от ТВ. И вообще, могу обращаться за помощью к различным людям, даже к власть предержащим или финансовым гениям. Невероятно вырос круг знакомств, но, с другой стороны, каждый шаг надо гораздо ответственнее взвешивать.
— Стоит ли свобода тех преимуществ, которые дает популярность?
— Пока не понимаю — это процесс не сиюминутный, не случается в один день. Если относиться к этому не суетясь, а ответственно, то все-таки получается какая-то видимость внутренней гармонии. Перекос возможен в любую секунду. Просто если хочешь делать то, что делаешь, и это приводит именно к таким результатам, то это неизбежно происходит. На эту известность не надо закрывать глаза, нельзя от этого открещиваться, нужно относиться ясно и ответственно, как к определенным обстоятельствам твоей жизни.
— За эти годы изменился круг друзей?
— Полностью. В профессиональной среде друзей просто не осталось — там есть и обиды, и зависть, и просто забытье, потому что коллеги живут своей содержательной жизнью в своих маленьких мирах. Они даже не интересуются, что происходит в театрах, в которых я играю. А у меня четыре года назад, когда приезжал к вам на «Березілля», даже в мыслях не было, что буду собирать полный зал в Театре имени Леси Украинки. Видите, как забавно. Спектакли ведь не изменились, они остались такими же бескомпромиссными. Важно также, какая публика приходит на спектакли — приятно слышать от театральных бабушек, что такой публики давно не видели. Очень важно не девальвировать собственное слово. Потому что, если сняться в каком-то сериале или поучаствовать в телевизионном проекте в качестве ведущего, доверие к тебе людей, которые приходили четыре года назад и которые приходят сейчас, конечно же, изменится. Для меня именно эти люди являются той константой, для которой я сочиняю, играю. Они для меня важнее, чем некие неведомые рейтинги телевизионных программ. К этому доверию отношусь крайне ответственно, боюсь его утратить.
— Ваши персонажи, как и вы, подкупают искренностью. Сложно сохранять эти качества в условиях успеха, славы?
— Было бы сложно, если бы что-то в жизни противоречило тому, что пишу и делаю на сцене. Тогда в этом обязательно была бы фальшь. То, о чем вы говорите, является содержанием моей жизни. Я же очень редко играю «Как я съел собаку», есть два других актуальных для меня спектакля, которые хочу в следующем сезоне обязательно привести в Киев — это «Дредноут» и «Планета». Я ведь не артист, я изобразить интонацию не смогу.
— От «Собаки» вы уже давно пытались отречься, тем не менее продолжаете ее играть. Стали заложником публики, которая хочет видеть спектакль?
— Я от спектакля не отказался, лишь закрыл там, где играл регулярно, то есть в Москве. Не играю принципиально не потому, что так было заявлено, просто появились новые спектакли. Играть приходится много, в прошлом сезоне за год — больше полутора сотни спектаклей в разных городах. Странный, отчаянный по своей форме «Дредноут» играется в относительно небольшом зале, «Как я съел собаку» был бы финансово успешнее, но мне важно играть то, что для меня сейчас актуально. Писать книгу по сравнению с игрой на сцене вообще невыгодно, какие бы ни были тиражи. Но я занимаюсь этим. И еще занимаюсь странным делом — выступаю с группой «Бигуди». Это еще для меня является жизненно необходимым и художественно важным. «Собаку» же продолжаю играть в городах, где раньше не играл. Еще скучаю по этому спектаклю, поэтому раз пять-шесть в год его играю.
— Вы счастливый человек? Вам удалось найти рецепт счастья?
— Существует разное понимание счастья. Под ним люди могут понимать яркие вспышки радости. Например, в субботу или в воскресенье выпил в обед немножко водочки, закусил, а за окном солнышко, весна, и ты чувствуешь, что в груди сердце подпрыгивает от радости. Но для меня счастье — некое душевное равновесие и спокойствие. Уже научился ценить внутреннее спокойствие, не смущенное ни тревогами, ни амбициями, ни какой-то ревностью чего-то к чему-то, кого-то к кому-то.