Глеб Вышеславский. «Света» |
Словосочетание «Эта убийственная красота» (Дом художников, с 26 февраля по 4 марта, куратор Игорь Оксаметный) звучит многообещающе и провокационно. О красоте в среде современных художников не принято рассуждать всерьез. В их лексиконе «красиво» — это уничижительный ярлык. Позитивное значение приобретают лишь такие странные комбинации, как «красота патологии», «красота распада» — ибо в его поле зрения теперь чаще оказываются деформации и аномалии, чем «гармоничное сочетание частей и целого» («формула» красоты, сохранившаяся в памяти от курса классической эстетики). Не поэтому ли в качестве «амортизатора» к красоте присоединен эпитет «убийственная»?.. Красота — это страшная сила, и в данном случае шутливую реплику Раневской нам, кажется, предлагают воспринимать буквально. Искусство опасается «фальши позитивного высказывания», но любопытно, что еще большее неприятие в нем вызывают попытки «говорить красиво»… Нелюбовь contemporary art к красоте ощущает каждый, кто попадает на выставки подобного рода. И естественно, пытается найти тому объяснение. Самым правдоподобным, как всегда, оказывается самое простое — гибель идеального миропорядка, «смерть Бога», одним из главных доказательств существования которого теология считала красоту мира… Красота сегодня локализируется не там, где ее было принято искать, — на сей счет существует любопытная теория Е.Барабанова. Как божественное откровение не принадлежит более церкви, так и эстетические откровения следует искать не в искусстве, но в смежных областях — моде, дизайне…
Искусство же, гласит экспликационный текст участника выставки Сергея Ануфриева, «блещет» в основном красотой низшего порядка. Это китч, украшающий апартаменты нуворишей из народа, и салон, удовлетворяющий запросы не столь наивных ценителей-традиционалистов. Воздвигнутую Ануфриевым иерархическую пирамиду венчает чисто умозрительная, элитарная «красота жеста», культивируемая Дюшаном, Магриттом, Оппенхеймом, Бойсом, Уорхолом и прочими «бессмертными» экспериментаторами… Сплавление в «алхимическом тигле» этих трех составляющих должно было породить новый, четвертый уровень — ту самую красоту, которая спасет мир… Разумеется, это лишь поэтические метафоры. Утопический эксперимент в Доме художников не увенчался открытием Красоты Будущего, ибо, как оказалось, разные по плотности салон и так называемое актуальное искусство упорно не желают смешиваться.
К примеру, изящные концептуальные жесты самого Ануфриева (благо, пряча крохотный игрушечный теремок, «последний приют» красоты где-то у самого плинтуса, он и не стремился быть легкой добычей зрителя) никак не корреспондируют с навязчивой эротикой Виктора Трубчанинова, Сергея Браткова, Василия Цаголова, сводящей многообразие смыслов, заложенных в понятии «красота», к обложке «Плейбоя» и прочих журналов «для настоящих мужчин»… Добротно сколоченная «телесность» трубчаниновских мифологических красавиц воспринималась бы куда органичнее в пространстве любой коммерческой галереи, а видео-оксюморон Браткова с крысой, примостившейся на лобке лежащей ню, время от времени почесывающей «домашнюю любимицу»,— где угодно, но только не в этом контексте. Постановочные снимки Цаголова, сфотографировавшего «террористок» — обнаженных, но с закрытым платком лицом и оружием в руках — легко привязываются к экстремальным сексуальным фантазиям, к исследованию гендерных проблем или же загадочной исламской идентичности. Но я бы не рискнула соотносить их с категорией красоты…
Целью поразмышлять о той самой «убийственной», «ядовитой», «ужасной», с «изысканно-нездоровым» оттенком искусственности, похоже, задался только Глеб Вышеславский. Его снимки, выдержанные в стилистике «фэшн», монструозны и красивы одновременно. Располагая минимальными средствами варьирования имиджа, то есть меняя лишь парик и одежду на манекене, он тасует колоду «индивидуальностей», Свет, Маш, Даш, каждая из которых приобретает особенное настроение, характер. Они отталкивают своей безжизненностью, сомнамбулической пустотой во взгляде, — и ею же привлекают... Эти игры с переодеванием наверняка позаимствованы у Синди Шерман, только роли неряшливых манекенов играют сами неряшливые манекены…
Тему «нечеловечески прекрасного» подхватывают раскрашенные рельефы Александра Гнилицкого — парафразы «Венеры» Джорджоне и «Мадонны с младенцем», кажется, Кранаха, отличающиеся от оригиналов тем, что «смотрят» на зрителя лишенными зрачков глазами гуманоидов. С помощью проигрывателя для пластинок и крепящихся на нем фигурных насадок разной формы, «волшебного фонаря» и стробоскопа, прерывающего световой сигнал и вызывающего эффект пляшущего изображения, Гнилицкий создал свой очередной технический аттракцион, театр танцующих теней, развлекающий публику в блекбоксе… Такая красота хороша необязательностью, произвольностью своей «идеологической» интерпретации — поэтому вполне может обойтись без комментариев. Как, впрочем, и эклектическая прелесть живописи Валерии Трубиной. В компоте «красивых» реминисценций можно отыскать мотивы и приемы китайской живописи тушью и японской ксилографии, немецких романтиков и российских мирискусников, — но это все же не салон, на искусство аристократической «третьей группы крови».
Что касается общего впечатления от выставки, то, откровенно говоря, хотелось увидеть нечто более «убийственное», спектр значений анализируемого понятия невероятно широк, но обыграна была самая очевидная, самая «безопасная» его часть…
В тот же вечер в Доме художника презентовалась инсталляция Беранжер Максиман и Антона Якутовича «Анаморфозис» (пространственные объекты и звуковое сопровождение) — публика, не жалующая расположившееся рядом актуальное искусство, сочла своим долгом ею восхититься. Дело вкуса, конечно, но их далеко не оригинальная, идущая еще от кубистов идея разложения формы, растворения ее в пространстве («анаморфозис» в буквальном переводе с греческого означает «искажение, видоизменение формы»), мне показалась академически скучной.
Двинемся дальше по «местам искусства»… В галерее Марата Гельмана —«Оловянный дневник» Павла Макова. Продемонстрировав завидный нюх к конъюнктуре момента и вкусам заказчика, он выставил не эстетские офорты, как обычно, но «политизированный проект» — строй увеличенных в человеческий рост фотографий оловянных солдатиков…
Потесненный Гельманом «Совиарт» переместился с Костельной на Андреевский спуск и дебютировал на этом месте выставкой «Ритуальные танцы» Виктора Сидоренко. Насыщенные орнаментальными излишествами воспоминания Сидоренко о тоталитарном прошлом слегка запоздали — минимум лет на десять, когда такие ретроспекции с упитанными, как гусыни, физкультурницами еще были в моде… Интересно, могли ли предугадать изобретатели соц-арта Комар и Меламид лет сорок тому назад, в какой официоз он выродится?
В «36-й галерее» — незнакомая странная личность, Сергей Принь из Днепропетровска. Получив художественное образование, он предпочитает оставаться «примитивистом», живописующим встречи на улице сновидений… В музее Кавалеридзе — ужасающая своей компактностью экспозиция неплохих художников, мало чем отличающаяся от «экспозиции» продуктов в супермаркете. Алексей Аполлонов, всякий раз на кого-нибудь да походящий, от Фрэнсиса Бэкона до Эдуарда Бельского, на сей раз напоминает фигуративного Анатолия Криволапа, Руслан Пушкаш похож на самого себя, а у Александра Павлова новая манера, смесь абстрактного экспрессионизма и еще какого-то трудно определимого ингредиента. В «L-арте» — ретроспектива Петра Столяренко. Там есть все — от пафосных строек социализма до лирических пейзажей и натюрмортов 1950-х, 60-х, 70-х…