Если бы положить цветы на израненную киевскую землю везде, где в ХХ веке была пролита кровь, — весь Киев был бы в цветах.
Но самая болезненная рана Киева — урочище «Бабий Яр». Катастрофа 1941-го, катастрофа 1960-го. Катастрофы вокруг останков жертв. То сжигают их следы. То планируют развлекательную площадку, то хотят почтить их память, поправ память и боль.
Когда отпевается «вечная память», когда поминается имя умершего, мы на миг заглядываем по ту сторону нашей суеты. Поэтому почитание достойно тогда, когда в нем присутствует момент встречи с миром иным. Звезды в Яд-Вашеме — это метафизическая реальность души.
Суетные люди всячески стремятся избежать холода вечности. Существует великое множество способов комфортных языческих поминаний. Язычники закапывали в могилу вместе с покойником атрибуты его жизни или выносили их на могилу... Мы не желали заглядывать в холод вечности и продолжали свои жизненные игры в инфантильном уподоблении загробной жизни к своей жизни.
Иудео-христианская традиция резко отделила живых от умерших. Если кто-то заглядывает за эту черту, то с достоинством и трепетом перед тайной иного мира.
И вечно бередящая рана Бабьего Яра должна покрыться цветами и достойными символами. Туда приходят и будут приходить люди, дабы встретиться с правдой суровой и возвышенной. Нынешний потребительский мир склонен пародировать символы. По сути, это разновидность язычества, желающего избежать своего названия, однако не желающего избежать удовольствия быть.
Все эти предварительные замечания к тому, что вопрос об увековечивании жертв Бабьего Яра не является дискуссионным: увековечивание почитает традицию и стиль.
Эти два принципа сразу суживают круг людей компетентных. И к тому же в ХХ веке уже создано много музеев на местах массовых смертных казней. Много выстрадано и продумано.
Сочетание символов, понятных посвященным, и атрибутов, тревожащих воображение непосвященных, сочетание их с правдивым свидетельством о том, что здесь происходило в страшные годы, — это путь к правде Бабьего Яра.
Если кто-то говорит об адаптации к нынешним модам и удобствам, если кто-то говорит о больших средствах, которые могут быть задействованы при сооружении мемориала, если кто-то намекает на влиятельных лиц, которых желали бы видеть... Все это разговоры профанного характера.
Напомним, что в античные храмы не пускали «профанов», точнее, посторонние оставались pro fanum, то есть за порогом. Здесь речь идет не о храме, а все-таки о перекликании душ, которые встречаются в акте трагедии.
Правда Бабьего Яра требует, чтобы вспомнили всех, кто тут встретил свою смерть. Так, как они предстанут перед Богом, где не будет деления на конфессии и национальности. Люди страшной поры на нашей горькой земле.
Конечно, геноцид еврейского народа — это особенно тревожная нота, ведь это геноцид народа.
Но ведь там были расстреляны и те, кто спасал евреев.
В моих глазах до сих пор стоят кадры из кинофильма 60-х годов режиссера Денисенко (снятого силами студентов) — об истории убийства нацистского карателя, расстреливавшего в сентябре 1941 года.
Режиссер знал, что у фильма нет шансов попасть на экран. Он пригласил на просмотр диссидентов из интеллигенции и рассказал, что в основе фильма — реальный факт.
Старожил Киева, из сохранивших язык и обычаи, наблюдал, как офицер с его улицы каждое утро ездит в Бабий Яр на расстрел, словно на работу, а по вечерам тщательно умывается в саду. Киевлянин проколол шину автомобиля, стоявшего у дома, а когда машина остановилась, выстрелил в офицера, выскочившего посмотреть...
На улицах появились немецкие объявления: будут расстреляны 2000 заложников, если киевляне не выдадут «бандита». Сам «бандит» с неделю размышлял: либо погибнуть ему самому за свое дело, либо погибнут тысячи таких как он украинцев.
Он пришел с повинной. Немцы не верили. Он доказал, что это его индивидуальный «теракт», — и был казнен. Но 2000 заложников тоже казнили. Все они — тоже в Бабьем Яру.
Трупы крестьян, собранные на улицах Киева в 1933 году, тоже сбрасывали в Бабий Яр.
И цыган тоже расстреливали там.
Поэтессу Олену Телигу и ее заключенных друзей вывозили ранним февральским утром с Владимирской, 33 — в Бабий Яр...
Аскетически скромный музей на том месте должен был бы хранить память о казни «детей разных народов», людей разных, но в главном — похожих.
Слова «чтобы больше не повторилось» меня все больше шокируют. Ведь на наших глазах «повторяются» и большевики, и нацисты, и убийцы, рвущиеся к власти.
Но правдивость свидетельств, порядочность и человечность, неистребимая человеческая совестливость и солидарность людей доброй воли — все эти духовные константы должны создавать защитный щит с узорами развязывания человеческих узлов, с символами человеческого достоинства и солидарности.