При жизни о нем ходили легенды... Он был доктором филологии, председателем Пушкинской комиссии, известным литературоведом, одним из лучших педагогов Одесского университета. Пишу «был» и не могу поверить, что уже никогда не встретимся, не услышу его голос в телефонной трубке, он больше не придет к нам с женой в гости, и мы не будем до поздней ночи вести беседу о Блоке, Брюсове, Белом, Катулле или Петрарке... Собеседником он был превосходным, знал много, но никогда не подавлял своими знаниями; быстро увлекался, и тогда мы словно переносились в Россию начала века или, к примеру, Италию XVII столетия.
В последнюю нашу встречу он, мягко улыбнувшись, процитировал Арсения Тарковского: «Струнам счет ведут на лире наши древние права. И всего дороже в мире птицы, звезды и трава...» Мы шли по центральным одесским улицам до вокзала, и Степан Петрович увлеченно рассказывал о будущей конференции, посвященной столетию со дня рождения Исаака Бабеля, и шутил, что сам Бабель удивился бы научно-творческой конференции в свою честь. Я уже знал, что он тяжело и неизлечимо болен, но не решался задать вопрос о его самочувствии.
Ильев это ощутил.
— Мы все суетимся и мельтешим; сейчас я понял, что слишком многого не успел сделать...
Юная Цветаева пророчески написала, что ее «стихам, как драгоценным винам, настает свой черед». Именно в эти последние годы настал черед (наконец-то!) литературоведческим работам Степана Петровича Ильева. Он занимался блестящим серебряным веком русской литературы.
Более 30 лет. Начал заниматься творчеством Ахматовой, Белого, Блока, Цветаевой, Георгия Иванова, Ходасевича, Брюсова, Мандельштама, Пастернака тогда, когда профессора филфака доказывали, что в стихах Ахматовой (и всех прочих) поэзии нет, а вот... И перечисляли множество второстепенных литераторов, имена которых уже никто не помнит. Молодость Степана Петровича совпала с временем, когда из Союза писателей изгнали Бориса Пастернака. Ильев выступил бы в его защиту! Обязательно!
Он был блестящим литературоведом. Одним из лучших за всю историю Новороссийского университета. Его знали в Москве, Петербурге, Киеве, Львове, Смоленске, Праге, Будапеште, Варшаве... Цитировали его работы. Перепечатывали его статьи. В них не было внешнего лоска, но была превосходная научная логика. А сам он любил цитировать слова Ходасевича, что удачно занимались жизнетворчеством те, кто не был большим поэтом. К сожалению, большинство «ученых» занимались (и занимаются) жизнетворчеством. Однажды он уговорил меня выступить с ним в одном из университетских общежитий. В тот вечер он блестяще разобрал «Двенадцать» Блока и сделал вывод, что это вовсе не гимн революции; доказал он это ярко и убедительно. Потом были вопросы, и некоторые касались творчества Маяковского. В те времена Маяковского еще никто не порицал, а все только превозносили, как и Шолохова, и Фадеева, и многих прочих. Ильев сказал, что Маяковский после 1917 года кропал серые стишки-агитки во славу революции и не смог понять, что наступила эпоха Сталина, которой никакие стишки не были нужны. И эта эпоха подмяла под себя его вместе с его бездарными стишками. Он не выполнил своего долга перед поэзией.
Мандельштам выполнил. И Ахматова. И Пастернак. Они останутся, а Маяковский постепенно сойдет в небытие...
Он не был членом КПСС и никогда не пытался им стать. Его сердили собрания, заседания и прочее. Было жаль тратить на них время, но ходить приходилось. Он считал, что нельзя студентов силком затаскивать на лекции, а следует так читать лекции, чтобы студенты на них ходили по собственной воле и старались не пропускать. Лекции его запоминались надолго.
Он не боялся говорить правду о посредственных произведениях, и потом многие местные литераторы с ним при встречах не здоровались и делали вид, что его не замечают. Он к этому относился с юмором, но никогда не хвалил бездарные произведения. Одного литератора он спросил: «Не побоялись бы отправить ваш роман на рецензию Бахтину или Лидии Гинзбург?.. Или любого другого литературоведа, с которым вы лично не знакомы?..» Литератор промолчал, но больше своих книг Степану Петровичу не дарил.
А как превосходно он умел рассказывать! Все его рассказики отличались легкостью и изяществом. В них было что-то от Довлатова, и совсем они не были академическими, то есть нисколько не напоминали его научные статьи. Жаль, что Степан Петрович никогда не переносил их на бумагу. Не могу удержаться, чтобы не привести один из этих рассказиков.
Было это давным-давно, рассказывал Степан Петрович, когда только начал править страной оттепельный Никита Хрущев. Мы были тогда с Марком Соколянским (ныне профессор, доктор филологии, ныне преподает в США) молоды, наивны, верили в романтические чувства, любили книги и решили поступать на филологический факультет, чтобы с еще большим рвением погрузиться в античную и все другие литературы. Старик Гомер благословил нас на это дело. Мы тогда почти не знали стихов Цветаевой и Ходасевича, но к данной истории это никакого отношения не имеет. Мы ничего плохого не знали о Фадееве и Шолохове и даже считали их великими писателями. В те времена Шолохов не ругался с Эренбургом и вел себя как писательский генерал, а генералов мы уважали, потому что они носили ордена, красивые погоны, лампасы и прочее. Но не о нас речь.
Просто с нами поступал на филфак некто Т., который умудрился свободную тему на вступительных экзаменах раскрыть в стихах. И получил двойку. На то были две причины. Во-первых, он разозлил членов приемной комиссии своей безнадежной амбицией. Во-вторых, он мог просто не раскрыть тему или сделать множество грамматических ошибок. Потом он стал известным одесским писателем, членом Союза писателей, почти живым классиком, потому что выступал и получал за свои выступления деньги, а Пушкин, по слухам, всегда выступал бесплатно. Казус с сочинением Т. забыл напрочь.
Впрочем, тогда он не сильно огорчился. Просто громко заявил, что на филфак принимают одних бездарей, а талантливым людям хода не дают. Через год он поменял свое мнение, написал сугубо прозаическое сочинение и был зачислен на филфак. А может, он тоже решил стать бездарью? Я уже 30 лет мучаюсь этим вопросом, но спросить у Т. как-то неудобно...
Повторяю, таких рассказиков было множество.
В «Морской библиотеке» издательства «Маяк» вышла в 1990 году составленная С.П.Ильевым книга повестей, рассказов и очерков Александра Куприна «Листригоны», которую он нам с женой подарил с трогательной надписью: «Милым друзьям моим Людмиле Самодаевой, Игорю Потоцкому с чувством благодарности за помощь в составлении этой книги и на добрую память». Я тогда не знал, что слово «память» так быстро станет реальным: ушел в память, останется в памяти, никогда не уйдет из памяти. Почему ему так редко доверяли составление таких книг? Почему только совсем недавно вышел в Москве томик Брюсова с прекрасным предисловием Ильева? Почему так и не напечатана в Москве книга Белого, которую он составил, отредактировал и написал предисловие? Почему? Почему? Почему?..
Да, он до последней минуты работал, вернее, сжигал себя работой. Выполнял долг перед самим собой и литературой. Писал статьи, занимался с дипломниками, составлял план проведения бабелевской конференции, отвечал на письма, что всегда делал очень аккуратно.
И был рад, что распалась империя; рассыпалась вмиг карточным домиком. И боялся, что когда-нибудь она повторится вновь.
Он ушел и остался. Навсегда!