Черновцы — город, уникальный своей удивительной, почти мифической привлекательностью и обманчивостью: ты продолжаешь жить в его магнетической ауре, даже когда давно сменил его на Вену, Париж, Прагу или совсем недавно — на Хайфу, Нью-Йорк или Киев. Черновцы остаются единственным городом твоей жизни...
Приблизительно такие ностальгические переживания вызывает у каждого, кому посчастливилось родиться и жить в Черновцах, независимо от эпохи и века, антология немецкоязычной поэзии Буковины межвоенного периода (1918—1940) — «Загублена арфа», увидевшая свет в черновицком издательстве «Золоті літаври».
Антология — плод многолетнего труда преподавателя Черновицкого национального университета им. Юрия Федьковича, ученого-германиста Петра Рыхло, известного в литературном мире переводчика и неутомимого открывателя, как он сам пишет в предисловии к книге, «неповторимой мультинациональной буковинской культуры, которая сегодня кажется нам затонувшей Атлантидой, черновицким мифом, где реальное переплелось с фантастическим, будничное с утопичным, серьезное с анекдотичным».
Итак, начнем с мифа. «Черновцы — это был пароход удовольствия с украинской командой, немецкими офицерами и еврейскими пассажирами на борту, который под австрийским флагом постоянно курсировал между Западом и Востоком», — цитирует Рыхло в предисловии к антологии заезжего венского журналиста Георга Гайнцена, подтверждая мнение, что только в городе, где проживало около десятка разных национальностей и ежедневно звучало полдюжины языков, мог возникнуть уникальный симбиоз германо-романско-славянско-гебрейской культуры с ее полиэтнической пестротой и космополитическим духом.
Кто знает, действительно ли были Черновцы «при Австрии», а особенно между двумя мировыми войнами, таким уж гармоничным Эдемом для многонационального населения Буковины. Но то, что они были своеобразным благодатным Парнасом для многоязычной писательской элиты, подтверждают имена всемирно известных классиков украинской, румынской, немецкой и еврейской литератур: Ольги Кобылянской, Михая Эминеску, Пауля Целана, Элиезара Штейбарга...
Особого развития в 20—30-х годах ХХ века достигла немецкоязычная буковинская поэзия, начало которой еще в середине ХІХ века положило творчество Нойбауэра, Симигиновича-Штауфе, Обрис, Француза — так называемых представителей украинской школы в австрийской литературе. Именно в эти годы в контексте европейской литературы появляются имена черновицких поэтов Альфреда Маргула-Шпербера, Георга Дроздовского, Розы Ауслендер, Клары Блум, Мозеса Розенкранца, Альфреда Киттнера. В конце 30-х — начале 40-х их ряды пополнили Иммануэль Вайсглас, Альфред Гонг, Пауль Целан. Творчество этих поэтов Рыхло называет «всплеском поэтического напряжения, подобным грозовому разряду, который высек из глубинных недр сознания и культурной памяти молодого поколения черновицких интеллектуалов ослепительные искры жаркого огня». Однако им «не суждено было прославиться в родном городе — гетто, депортации, трудовые лагеря, вошедшие в их жизнь с началом Второй мировой войны, заменили им школу литературного становления». Многие из этой яркой плеяды оказались в заключении, некоторые, как 18-летняя племянница Пауля Целана Зельма Меербаум-Айзингер, погибли. А после войны ветры политических перемен отломили эту «цветущую ветвь буковинского поэтического дерева» и развеяли по государствам и материкам.
К сожалению, украинский читатель полвека не слышал и не ведал об этом затонувшем в кровавом море Второй мировой войны поэтическом саде, рожденном, сформированном и расцветшем на украинской земле, напоенном ее соками, но пренебрежительно выброшенном за борт литературной жизни Буковины, а следовательно, и Украины, советской властью после победного 1945-го. Антология Петра Рыхло, в которой представлено творчество 24 немецкоязычных поэтов Буковины межвоенного периода, и воскрешенный им миф о черновицкой Атлантиде заполнили белые пятна нашей истории.
Кстати, Петр Рыхло был первым украинским переводчиком поэзии одного из крупнейших немецкоязычных лириков второй половины ХХ века, уроженца Буковины Пауля Целана. А со временем выходят отдельными сборниками поэзия Розы Ауслендер, Георга Дроздовского, проза Георга фон Реццори и современного патриарха еврейской литературы на идиш черновчанина Иосифа Бурга, который лет тридцать назад показал студенту факультета иностранных языков ЧГУ Петру Рыхло тропинку, ведущую к буковинской Атлантиде. И наконец, появился итог многолетнего вдохновенного труда открывателя-ученого и переводчика П.Рыхло — найденная «Загублена арфа» ее поэзии.
Антология, как и положено солидным изданиям подобного уровня, — двуязычная, причем на немецком и украинском представлены не только стихи, но и предисловие. В конце книги даны библиографические справки о каждом из переведенных авторов — сообщения про обычные и необыкновенные судьбы людей, которым пришлось пережить и славу, и отчаяние, рай уютной довоенной Буковины и ад войны, концлагерей, «бабьих яров». Именно короткие биографии авторов антологии — выходцев из ассимилированных еврейских семей, которые воспитывались хоть и на стыке языков и культур, но в немецкоязычной стихии, и были раздавлены немецкоязычным молохом — позволяют понять систему символов и образов каждого автора, мотивы отчаяния, ностальгии или надежд, звучащие в его стихах. За этими очень личностными человеческими историями — трагическая история всего еврейского народа.
Своеобразной программой к «Загубленій арфі» является объяснение в любви к родной земле женщины нелегкой судьбы Розы Ауслендер — «Буковина 111», в котором поэтесса ностальгично воссоздает идиллическую картину края, где родилась и выросла:
Зелена матінка
Буковина
Метелики у волоссі
Пий
Каже сонце
Рожеве молозиво кавунів
Біле молозиво кукурудзи
Я їх наснажило цукром
...Чотири мови
чотиримовні пісні
Люди
Що лагодять між собою.
И невольно с первой строфы, с первой страницы антологии читатель попадает в царство мифа об удивительной земле обетованной, о которой рассказывалось только что в предисловии к антологии. Продолжает этот миф не менее трогательный «Пейзаж дитинства» уроженца горного городка Вижницы Исаака Шрайера:
Пейзаж дитинства, пресвітлий,
З полисками блакиті,
Де з кожнісінької криниці
Прихильно шепоче Господь
Пейзаж, зниклий без сліду,
Чи ж не марно тебе закликаю...
Воплощением гармонии между народами и между миром и людьми видит свою Buchenland-Буковину, в частности, окраину Черновцов Садагуру (сейчас Садгора) Альфред Гонг: «Різдво у долині. Вундеррабббі//із сніжнобілою бородою танцював у снігу//зі снігом і понад снігом — а під снігом марила вся Садаґура».
Лейтмотив Буковины как символа потерянной родины сопровождает все творчество Розы Ауслендер. Родной край для нее это — «Вінець трояндовий для Бога... давній міф», «мирне місто на пагорбах», где «чотири мови уживаються в купі//голублять повітря», где «навіть рінь на Пруті співала».
Вообще в большинстве стихотворений Украина, и Буковина в частности, предстают в необычном свете, скорее как мифические места, оставшиеся только в воспоминаниях детства и юности, как вечная боль, напоминающая о потере близких и неумолимости судьбы, отнявшей у них счастье. Город, к которому всегда будешь возвращаться в мыслях, но никогда не вернешься в действительности. А если вернешься, это уже будет не тот город, который навсегда поселился в твоих мыслях, это не город, в котором живешь, но город, живущий в тебе. И вспомнив строки упомянутого в предисловии немецкого публициста Георга Гайнцена, невольно сам включаешься в процесс мифотворчества: «Черновцы были городом постоянной интеллектуальной дискуссии, которая утром начиналась с новой эстетической теории, а к вечеру уже была окончательно разбита. Это был город, где собак называли именами литературных богов и где куры зарывали в землю стихи Гельдерлина».
Каким же трагическим диссонансом в эту мелодию любви и восторга, в этот трепетный мираж, таинственный флер межвоенного времени и пространства врывается тема Второй мировой, преследований, гетто («Як щасливо дихало місто//поки не впали бомби» — Роза Ауслендер «Довоєнні Чернівці»; «тихо хрестяться селяни//Єгер славить новий день//тільки я у схові в’яну//господи твій іудей» — Мозес Розенкранц «Вранішня пісня 1941»; «Сніговиця, оголений ніж,//щоб забити Месію... виття шкуродерні//понад часом і гнівом... вулиці крові... смолоскипи, що згасли,//загнані в хлів...» — Альфред Киттнер «Реквієм 1944»).
Горькие воспоминания о «черновицком гетто», в которое превратила война черновицкий миф, живут в стихах Клары Блум, Пауля Целана, Эльзы Керен, Ионы Грубера, Куби Воля. Но несмотря на печаль, в стихах антологии бурлит жизнь, и каждый образ «болит» проблемами того уголка земли, который приютил развеянных по миру детей мифической Атлантиды — Буковины между двумя мировыми войнами.
Хотя оригинальные тексты антологии подтверждают определенную неравнозначность талантов ее авторов, однако в предисловии, да и собственными интерпретациями стихов Петр Рыхло доказывает самобытность такого явления, как немецкоязычная литература Буковины, представляя «единым потоком» творчество гениального Пауля Целана и стихи семнадцатилетней Зельмы Меербаум-Айзингер, философскую поэзию Георга Дроздовского и химерную игру слов Генриха Шафера, погибшего в первых газовых камерах фашистской Германии, суггестивные верлибры израильтянки Эльзы Керен и пронизанные болью одиночества стихи авантюрной Клары Блум, которую ветры судьбы носили по России и Китаю, сдержанные строки впоследствии советского писателя Ионы Грубера и печальные медитации Манфреда Винклера с его трагическим ощущением истории и собственной судьбы:
МИ БЕЗІМЕННІ СИНИ ЗЕМЛІ,
Прокидаємось серед ночі
Довгобороді, з немічними руками,
що складені, наче крила,
Між польотами темних птахів...
...Ми йдемо назустріч священним числам
З потупленим зором...
Как по мне, стихи антологии, в которых бурлит морская глубина человеческих страстей, мытарств и драм, объединяет общая сверхтема — искренняя приязнь и симпатии к украинцам, народу, с которым плечом к плечу прожита непростая и нелегкая жизнь. Светлым драматизмом человеческих взаимоотношений, нарушающих традиционные межнациональные табу, пронизано стихотворение Иммануэля Вайсгласа «Українська дощова пісня».
Чи ж не люба була любов,
як обнявши тебе за плечі,
Я казав: таке щастя знов
Не навіє нам літній вечір?...
Не з перстенцями на руці
ми умрем, українко люба.
Нам дісталися лиш рубці
та цілунків фатальна згуба.
Что же касается мастерства Рыхло как переводчика, то оно неоспоримо. Учитывая такой обширный и сложный поэтический массив, иной составитель пошел бы путем овладения верлибра, популярного среди авторов антологии и более легкого для интерпретации. Однако следует отметить особое мастерство Рыхло в переводах рифмованных стихов, особенно стихов с короткими строфами, с чеканными строками, где каждое слово несет в себе мощный пласт информации.
Правда, иногда переводчик пытается интерпретировать философскую созерцательность текста более эмоционально, даже драматично, как, например, в поэзии «Квартира на першому поверсі» Виктора Виттнера. А иногда ради совершенства формы жертвует содержанием, как в тексте того же Виттнера «Недосяжність тіла». В оригинале герой растерянно размышляет над раздвоенностью собственного «я» на робота и гомо сапиенса. В переводе — игра не совсем понятных слов: «Як дивно, тіло, що ти є //В ці голі ночі — ти моє? //Я голова, що постає //потойбіч всякого живла //Безглавий звір, що дух дола //Коліно, зась тобі чола!»
Но в целом переводы антологии сделаны добротно, с большой любовью к ее авторам, с искренним желанием адаптировать их образность к украинским поэтическим традициям, чтобы стали они понятны и близки украинскому читателю. То, что переводческое мастерство Петра Рыхло совершенствуется, становится очевидным при сравнении его первых переводов Целана с переводами из антологии «Загублена арфа». Рыхло «не давит» на читателя своим «стилем» и не «подминает» под себя автора, как это делают иногда известные поэты-переводчики, а стремится «представить» Целана во всей его аутентичности, почти неуловимой системе символов и метафор, во всей его «сложной простоте».
Самый удачный пример — стихотворение «Російська весна»:
Не лякайся, кохана, коли ти
почуєш співучу «катюшу».
Помолися навколішки тихо
під звуки органних басил.
Чи янголів якова знову і знову
змагати я мушу,
Коли чую твій плач над
мовчанням єврейських могил?
Можно сказать, Рыхло достойно воссоздает по-украински знаменитую целановскую «Фугу смерті», предельно адекватно передавая ее напряженность, нагнетая трагизм пережитых поэтом страхов человеконенавистнической войны.
Чорне дійво світання
ми п’ємо тебе уночі
Ми п’ємо тебе вдень смерть
з Німеччини майстер
Ми п’ємо тебе вечорами і зрання ми п’ємо і п’ємо
Смерть це з Німеччини майстер очі його голуб.
Він поцілить свинцевою кулею
прямо у серце тобі...
Вот только стоило ли менять «чорне молоко світання» из прежних переводов Целана кокетливым «дійво», возможно, и более ассоциативным?
К сожалению, иногда буднично-трагические метафоры Пауля Целана переводчик пытается подменить банальными красивостями, и тогда Целан исчезает, а появляется средненький поэт. Например, по-немецки поэзия «Пейзаж» звучит так: «Стоит искривленная береза. //Искривленный белый мел... Белые березы. Снова сосны. //Вверху высоко вороны. //Скоро ли они почувствуют приход весны?» В переводе: «Берізка схилена. Убір //біліш, як біла хустка... //Знов ліс. Берези і сосни //тут царство неозоре, //Над лісом круки, //це вони склювали ясні зорі?»
Но бесспорное преимущество Петра Рыхло состоит в том, что благодаря совершенному знанию немецкого языка он легко ориентируется в материале, в сложной системе образов и символов. Эти знания позволяют ему более чутко передавать фонику немецкого языка украинской звукописью и игрой слов, придерживаясь ритма и рифмы, а иногда и заменяя резкие, слишком «чуждые» метафоры более близкими — украинскими. Хотя адаптация модерной «европейской» ритмики коломыйковым размером выглядит не вполне оправданной.
И все же, к чести П.Рыхло, украинский язык составленной им антологии изысканно элитарен, песенно-ароматен, пересыпан собственными находками-жемчужинками: блавати, пеан, вертоград, оболонки, вутлий, дітвак, дійво... Все собранные произведения звучат примерно в одинаково высоком исполнительском регистре, уровня этих строк поэзии Пауля Целана «Полічи мигдаль»: «Тільки там ти цілком увійшла у своє неодмінне ім’я, //ти до себе підходила впевненим кроком, //зграйно співали тоді молоточки у дзвонах твого мовчання... //Погірчи ж мене. Долучи мене до мигдалю».
Итак, выход антологии немецкоязычной поэзии Буковины «Загублена арфа» — бесспорное событие в литературной жизни Украины и еще одно подтверждение того, что если мы желаем быть духовно богатым народом, то должны уважать выросшее и расцветшее на нашей земле. Даже если оно было мифом о затонувшей Атлантиде.