Жила-была драматическая актриса. Она так важничала, словно была знаменитой
— Осторожнее! — сказала она заведующему труппой, когда он вызвал ее в кабинет. — Не уроните мой талант! Не будете ценить, уйду в другой театр, я ведь натура возвышенная!
— Будто уж! — ответил завтруппой и лишь на мгновенье поднял глаза от сетки расписания вечерних репетиций, лежащей на столе.
— Вот смотрите, — с достоинством парировала драматическая актриса, — у меня целая подборка прессы. Ах, как я играла в Вологде!
— А теперь будете играть в Керчи! — злорадно констатировал завтруппой.
— Господи, но там же ужасный театр, совершенно необорудованная сцена, — воскликнула актриса. — Я не выдержу этого! Я сломаюсь!
И сломалась.
— Ну вот! — сказала актриса, — Я же говорила, что слишком талантлива для этого репертуара.
— Теперь она никуда не годится, — подумал завтруппой, грустно глядя на сломленную духом актрису, но все же сжалился и нашел ей применение — направил в другой провинциальный театр, в противоположном конце страны.
— Вот теперь я прима! — воскликнула драматическая актриса.
— Я всегда знала, что займу высокое положение: в ком есть толк, тот не пропадет!
И она усмехнулась про себя, ведь на людях великим актрисам нечего показывать свои настоящие чувства. Нужно быть холодной и отстраненной. Вид у нее был такой гордый, будто она ехала в карете и поглядывала на выкрикивавших слова восторга зрителей.
— Позвольте спросить, вы заняты в репертуаре? — обратилась актриса к своей соседке по гримерке и снисходительно улыбнулась. — Вы очень милы и в вас чувствуется достоинство. Жаль только таланта маловато. Но это уж не купишь, чего нет того нет.
При этом актриса так гордо выпрямилась, что и не заметила как вылетела из театра. Соседка-то по гримерке оказалась женой главного режиссера.
— Ну, что ж отправлюсь в плаванье по волнам искусства. Только бы не застрять здесь, на периферии.
Но она застряла!
— Ах, я слишком талантлива, я не создана для этого мира! — вздохнула актриса, сидя на сцене в пустом зрительном зале. — Но все же не надо падать духом, я ведь знаю себе цену.
И она тянулась в струнку, крепилась, держала осанку и духом не падала. Перед ее взором проплывала всякая всячина — режиссеры, драматурги, сценографы, критики, даже один театральный композитор, директора театров, обрывки старых театральных журналов…
— Ишь, плывут! — ворчала драматическая актриса. — И ни один не догадается, кто торчит здесь, на этой провинциальной сцене. А ведь это я здесь торчу! Я сижу! Вон плывет костюмерша. У нее только и мыслей, что о костюмах. Костюмершей она и останется. А вот балетмейстерша несется… Вертится-то, вертится-то как! Не задирай носа! Смотри, из фуэте не выйдешь и свалишься со сцены! А вот обрывок газеты. Все давно уже забыли, что за рецензия была на нем напечатана, а он, глядите, как важничает… Одна я сижу тихо и смирно. Я знаю себе цену и этого у меня никто не отнимет.
Вдруг в свете прожектора блеснула чья-то тень. — Ах, герой-любовник! Настоящий брильянт! — замерла от восторга актриса. А это был обыкновенный бездарный актер, на вид довольно приличный и воображающий себя звездой сцены. Актриса с ним заговорила.
— Я — прима! — сказала она. — А вы, должно быть, первый актер?
— Да, что-то в этом роде, — важно ответил презентабельный неудачник.
И они разговорились, каждый считал другого и себя настоящей драгоценностью, а все прочие на свете казались им зазнайками. Драматическая актриса рассказывала:
— Я работала в столичном театре. Там было четыре очередных режиссера, не считая главного. И вы не можете себе представить, до чего доходило их чванство. А ведь у них только и дела было, что репетировать со мной разные пьесы.
— А они блестели? — спросил неудачник, по-прежнему казавшийся актрисе брильянтом.
— Блестели? — переспросила актриса. — Нет, блеска в них не было, зато превосходства над другими хоть отбавляй. Все они были разного роста, но держались всегда вместе, шеренгой. Так и выступали против артистов. Крайний их них, Толстяк, выделялся. Репетируя, он орал на нас в два раза громче, чем остальные. И при этом хвастался, что, если уйдет, то весь театр полетит в тартарары.
Второго режиссера звали Лакомкой. Куда он только не тыкался в процессе репетиций — и в сладкое, и в кислое, и в солнце и луну. Его актрисы особенно любили. Третьего звали Долговязым. Он смотрел на всех свысока, был мрачным, говорил заунывным голосом и ставил одни только трагедии. Четвертый, по прозванию Златоперст, носил золотые кольца не только на всех пальцах рук и ног, но и в ушах, носу, языке и даже в …, ну, в общем сама-то я не видела, но субретка рассказывала. Ну, а пятый, самый маленький, Пер-музыкант, был главным режиссером, вообще ни одного спектакля не поставил и очень этим гордился. Просто непонятно, зачем его в театре держали. Может, для того чтобы гастроли заграничные устраивал? Хвастунами они были, хвастунами и остались, а я вот из-за них угодила в эту глухую провинцию.
— Зато теперь мы сидим здесь вместе и блестим, — покровительственно возразил актер.
Но тут вдруг хлынул поток новых спектаклей, актер оказался востребованным и понесся на сцену.
— Вот и он получил роль, — вздохнула драматическая актриса. — А я осталась тут. Я не могу просить. Видно, я слишком талантлива. Но я горжусь этим и это благородная гордость!
И она сидела в пустом репетиционном зале и передумала много дум:
— У меня такая утонченная натура, что можно подумать, будто я родилась от солнечного луча. Недаром мне так не хватает его в этом душном репзале. Была бы я более сговорчивой и менее строптивой, осталась бы в столичном театре. И не проливала бы сейчас слезы. Впрочем, не буду плакать, это не в моих правилах.
Однажды после спектакля она шла по улице и ей встретилась целая ватага зрителей.
— Ай! — воскликнул один из них, самый развязный. Он указывал на актрису. — Гляди-ка, что за штука!
— Я не штука, а актриса! — возмущенно заявила актриса, но ее никто не слушал.
Старую драматическую актрису трудно было узнать. Ее когда-то роскошные светлые кудри были перекрашены в черный цвет, лицо осунулось и платье тоже было черного цвета. Но в черном выглядишь стройнее и актриса воображала, что ее фигура стала стройнее, чем прежде.
— Вот новая пьеса! — победно закричал режиссер провинциального театра. И тут же назначил актрису на роль. Она стояла в своем элегантном черном платье на корме бутафорского белого корабля. И воображала себя героиней «Титаника».
— Белое идет к черному, — согласилась с режиссерским решением актриса. — Теперь всем зрителям меня хорошо видно! Только бы не поддаться морской болезни, это меня сломит!
Но благодаря многолетнему сценическому опыту, она не поддалась морской болезни и не сломалась.
— Против морской болезни хорошо иметь стальной желудок и притом никогда не забывать, что ты выше простого смертного. Теперь я совсем оправилась. Кто благороднее, тот, оказывается и выносливее, — гордилась собой актриса.
«Крак!» — охнул спектакль. Его переехала суровая критическая мысль.
— Ох, эти невыносимые театральные критики, писаки, которые дурно пахнут! — завопила драматическая актриса. — Я не выдержу их нападок!
Но она выдержала. Критическая мысль понеслась дальше, хулить другие спектакли, а актриса перевела дух от пережитого волнения да так и осталась стоять на сцене в свете огней рампы.
Ну и пусть себе стоит.