Украинскому композитору Валентину Сильвестрову исполнилось 70 лет. Его имя принадлежит золотому фонду музыки ХХ века наряду с именами Арво Пярта, Альфреда Шнитке, Софьи Губайдулиной, Эдисона Денисова. Мировая известность пришла к Сильвестрову 40 лет назад, когда он получил две наиболее престижные международные композиторские премии (1967-й — международная премия им. С.Кусевицкого, США; 1970-й — премия конкурса Gaudeamus, Нидерланды). Вследствие именно этих побед творческая судьба Сильвестрова на родине складывалась крайне трудно. Его произведения практически не исполнялись, сам он был исключен из Союза композиторов, вокруг него длительное время существовала обстановка морального давления, травли, официального замалчивания. Возвращение музыки композитора широкому украинскому слушателю произошло достаточно недавно. Сейчас Сильвестров — народный артист Украины, лауреат Государственной премии им. Т.Шевченко, кавалер ордена «За интеллектуальную отвагу». Но это не мешает ему оставаться самим собой и в этой нетронутой цельности давать каждому из нас право нащупывать собственные вехи его идентификации.
1. Мой Сильвестров родился в 1974-м
Смутно помнится осенний концерт в Малом зале Киевской консерватории. В первом отделении звучит квартет моего отца, композитора Валерия Полевого. Отцовскую музыку знаю наизусть и дремлю в привычном, обжитом мире. Второе отделение — Первый квартет Валентина Сильвестрова. Приготавливаюсь уютно дремать, но что-то вдруг происходит: воздух вокруг оживает, наполняясь множеством легких движений. Звуковое тело, тихо витающее в пространстве, начинает медленно таять, опять образуется и вновь истаивает… И это происходит долго-долго.
Так у меня появляется своя тайна, маленькое сокровище, которое нужно оберегать и выращивать вдалеке от взрослых. Оно меня тоже растит, побуждая преодолевать беспросветную лень и на ощупь двигаться вперед.
2. Другая вспышка памяти: 1987-й
Мы с композитором Яшей Губановым стучимся в сильвестровскую дверь. Хотим немногого — всего лишь все партитуры и все записи Валентина Васильевича. Открывает его жена, музыковед Лариса Бондаренко. «Валя, это к тебе!», и мы проваливаемся в совершенно новый мир…
Как Сильвестров не похож на себя самого! Такой смешной, домашний, несерьезный, почти дурацкий. Где мой взлелеянный, «надмирный» гений»?! Едим, пьем какую-то водку.… Но тут он начинает говорить о музыке Веберна, о том, как рождается и живет веберновский звук, извлекает его руками из воздуха, и пространство вновь оживает.
Вначале слушаем «Спектры» для камерного оркестра. Первое впечатление — как ожог. Все — слишком! Непереносимо высокое качество западного исполнения и записи. Беспощадная красота звучания и строя музыки. Жесткое излучение, раскаленный живой космос… Потом — звездные глубины «Кантаты на стихи Федора Тютчева и Александра Блока». «Лесная музыка» на стихи Г. Айги для сопрано, валторны и фортепиано — тайное поющее нутро леса, вслушивание в отдаленные отголоски звуков… Затем — вбирающее в себя магическое бесконечное поле «Тихих песен»… И так вплоть до всепоющей материи Пятой симфонии, после которой уже ни говорить, ни слушать невозможно.
Начинается особое время жизни: долго — год или больше — мы ходим в гости к Сильвестрову, слушаем его музыку, смотрим партитуры и внимаем его неповторимой речи. Чудо становится нормой жизни. Постепенно узнаем историю киевского композиторского братства 1960-х. Имена становятся живыми людьми: художник Григорий Гавриленко, дирижер Игорь Блажков, музыковеды Галина Мокреева, Светлана Савенко, Марина Нестьева, композиторы Леонид Грабовский, Виталий Годзяцкий, молодой Иван Карабиц, поэт Геннадий Айги, философ Яков Друскин, дирижер Вирко Балей. Друзья, недруги, люди-флюгеры… Драма времени.
О многом рассказывает Лариса. Да и сама она производит сильнейшее впечатление, от нее веет какой-то необыкновенной смелостью и прямотой: страстность, скепсис, дерзость высказываний, непримиримость. В гневных спорах о музыке она явно превосходит ВВ, но всегда оставляет за ним последнее слово. Чувствуется, что Сильвестров находится под ее защитой, что удары и тяготы окружающего мира она часто принимает на себя, открывая ему возможность для творчества...
Вскоре после ее смерти Сильвестров допишет к циклу «Простые песни» романс на стихи Блока: «Была ты всех ярче, верней и прелестней». Это правда, я помню…
3. Новая веха: 1990-й
Мой приятель молодой кинорежиссер Витя Кукушкин получает заказ на фильм о выдающемся человеке творческой профессии. Заказ сопровождался списком возможных фигур для выбора. Для меня же проблемы выбора не существовало — список был гневно смят, и Кукушкин начал снимать фильм о Валентине Сильвестрове. Я горжусь этим — тогда впервые с широкого экрана прозвучало: «Это фильм о великом украинском композиторе».
Сама картина вышла совсем интимной, камерной. По сути — монолог ВВ о детстве, родителях, друзьях. Немного размышлений о музыке, ностальгия, печаль, всматривание в тишину старых фотографий, сухой шелест времени. И трогательный эпизод в конце фильма: ВВ медленно идет по ворзельской дорожке под звуки своей «Серенады» для струнных, а над его головой образуется сияющий ореол из преломленного соснами света…
4. Год 1994-й
Снова Ворзель. Поздняя осень, пустота, одиночество, влажный дышащий лес…. В Доме творчества композиторов всего три человека: Сильвестров, киевский философ Сергей Крымский, я.
Мы живем совсем близко — по ночам из дачи Сильвестрова ветер доносит отзвуки каких-то хоров. Не сплю, вслушиваюсь, медленно подхожу, отдаляюсь… Лес вокруг тихо рокочет, заслоняет… Понимаю, что это и есть живая метамузыка, возникающая из желания уловить ускользающую, теряющуюся красоту… Почти «Вестник», хотя он не написан — до него еще два года… Почти платоновская идея созерцания проекций и отблесков невидимой истины: «дерзнувшего на прямовидность взгляда ожидает ослепление».
А назавтра вместе слушаем только что записанную пианистом Алексеем Любимовым «Метамузыку» для фортепиано и симфонического оркестра.
5. Январь 1998 года
Филармония, Колонный зал, вечер фортепианной музыки Сильвестрова. Играет пианист Евгений Громов. Редчайшее ощущение тождества исполнителя и композитора. Личности Жени на сцене будто нет — сквозь него играет сам ВВ. И то, что невероятно трудно для исполнения — необычное туше, дающее новое качество сильвестровского звука, утонченная агогика, особое чувство времени как воспоминания, совершается само собой, как будто без усилия. Думаю, Сильвестрова не играли лучше — ни до, ни после.
6. 2000-й. «Реквием для Ларисы»
Лариса Бондаренко умерла в 1996 году. Отчаянное решение никогда больше ничего не писать сменилось у ВВ намерением создать последнее сочинение — реквием, в котором бы отразился весь путь, пройденный с ней вдвоем.
Елена Фаер пишет: «Сильвестров назвал свое произведение «Реквием для Ларисы». Именно «для», игнорируя форму «Реквием по...». Для композитора его Лариса по-прежнему жива. Возможно, поэтому новый реквием — это, скорее, образ скорби, нежели заупокойная месса, призванная примирить человека с его горем. В центре сильвестровской композиции замечательная по красоте автоцитата из «Вестника». Философ и музыковед Яков Друскин свое музыкальное впечатление ассоциировал с картиной явления Бога пророку Илие: «И вот сильный ветер, — но не в ветре Бог. Вот буря, — но не в буре Бог. Вот гроза, — но не в грозе Бог. И вот тихое веяние ветерка — в этом Бог»…
7. Сентябрь 2007-го, журфикс в Музее Булгакова
Дуэт Инна Галатенко (сопрано) — Роман Репка (фортепиано) исполняет песни Сильвестрова, написанные за два последних года... Смятение, изумление. Во мне ворочается и глухо ворчит недовольный «композитор». Но я не даю ему воли, поскольку знаю, что в этой «последней прямоте» ВВ и есть его последняя правда. А правда, как сказал Арво Пярт, очень проста…
В этом снижении-ослаблении-стирании интонации вплоть до полной наготы, в смирении, добровольном обнищании, блаженном юродстве — необыкновенная решимость. И деликатное отступание назад. «Музыка должна быть настолько прозрачной, чтобы было видно дно и сквозь это пространство просвечивало стихотворение», — повторяет Сильвестров. И поэтическое слово рождается заново.
8. 17 октября 2007-го, симфонический концерт в Национальной филармонии
Путь от «Метамузыки» через «Метавальс» к еще одному «мета» — Седьмой симфонии.
Все то же, но каждый раз иное, будто путешествие вверх по лестнице, ведущей вниз.
Больше не ропщу на бесконечные рефлексивные самоповторы ВВ. Пытаюсь воспринимать все иначе: не включая анализ и возвращая чистоту детского слуха. Как единую метамузыку — выдох беспредельной сильвестровской вселенной, сокровенное состояние прощания, тихого прощения и доверия наступающей тишине…