Немало воды утекло с тех пор, как довелось мне жестко подискутировать (читай — поругаться) с одним весьма национально сознательным человеком, который критиковал меня за смертельный, на его взгляд, грех. За национальную несознательность. Среди множества прочих обвинений попалось и такое: «Вы о работе даже говорить на нормальном языке не можете — только на своем блатном жаргоне». Восприняв весь разговор с «профессиональным украинцем» с надлежащим скепсисом, это его замечание я не мог не признать в какой-то степени справедливым и решил, ради эксперимента, день-другой пообщаться на работе на литературном украинском языке. То есть по-украински, собственно, я разговаривал всегда, а тут решил придерживаться строгого языкового этикета.
Работал я тогда редактором сайта и временно сидел в компании двух системных администраторов (странно, почему в конторах самых разных размеров — от двадцати до ста сотрудников — их обычно держат именно по два?). Как и всякую новую жизнь, свой эксперимент я начал с понедельника. Прихожу, сажусь, включаю компьютер. А железка мне популярно объясняет, что Интернета, кажись, сегодня не будет. Не беда — под рукой есть сисадмин. «У мене тут повідомлення, що моя адреса інтернет-протоколу вже зайнята». В ответ: «Шо-шо?» Повторяю. Длинная пауза. «А-а! Айпішник хтось забарав! Ну так би і сказав... Слухай, ти коньяку не хочеш — якийсь дивний у тебе вигляд», — сказал сисадмин, доставая бутылку. Сославшись на время (все-таки утро понедельника), я продолжил трудовой процесс. Потом мне потребовалась «програма для поділу на частини доданого до повідомлення електронної пошти файлу, який не приймає поштовий сервер через надто великі розміри, оскільки моя штатна програма архівації та стиснення даних, яка може виконувати таку функцію, запускається некоректно і негайно припиняє роботу» (обычно в таких ситуациях говорят: «Скинь RAR, бо старий глючить, а еттач треба порізати, інакше не лізе»). После третьего повтора этой просьбы взгляд из-за стола сисадмина стал по-настоящему сочувственным, а к коньяку на моем столе добавился аспирин: «Тут погода міняється... ти може випий?» После того как я не нашел «шнурок» для цифрового фотоаппарата и попросил «наш повільний зчитувач карт флеш-пам’яті» (вместо обычного «тормозного кардридера»; хотя и «флеш-пам’ять» следовало бы заменить на какую-нибудь «енергозалежну», или как она там еще?) небритая физиономия за соседним столом стала доброй-предоброй, и я понял, что после коньяка и таблеток могут появиться и санитары — а от них так легко не отделаешься. Поэтому эксперимент пришлось прекратить.
На самом деле, «литературных» фраз было больше, просто для экономии места я отобрал наиболее колоритные. Но в процессе такого общения не покидало самоощущение ученой рыбы, пытающейся говорить жабрами. Хотя язык, напомню, был родным.
Первое, что приходит в голову как причина, — отсутствие надлежащей терминологии. В какой-то степени оно и верно — ни один адекватный украиноязычный словарь компьютерных терминов мне на глаза не попадался. Видимо, неинтересна эта продукция профессиональным поборникам украинского языка, это не «Кобзарь» на государственные деньги в сто семнадцатый раз переиздавать — тут бы потрудиться пришлось. Хотя, например, у русскоязычного товарища, который поставил аналогичный эксперимент, пользуясь литературной версией «великого и могучего», успехи были не менее сомнительными.
На самом деле, как мне кажется, мешало не только (и не столько) отсутствие терминов, сколько неприспособленность литературного языка (по крайней мере украинского и русского) к решению специфических профессиональных задач. Для относительно простых вещей приходилось строить большие, сложные и неудобные лингвистические конструкции, а при попытке привести их хоть в какой-то порядок количество текста возрастало до непристойного. В то же время сленг, которым пользовались те же системные администраторы и который приходилось выслушивать целыми днями довольно долгое время (везло мне с рабочими местами «в каморке у серверной» — наверное, работодатели считали, что, сидя возле сервера, удобнее редактировать сайт), позволял тремя-четырьмя словами очертить проблему и еще двумя десятками обсудить способы ее решения. При этом использовалась смесь из англоязычных терминов и слов обычного языка, правда, употребляемых в особом, узкоспецифическом значении, — слово «шафа» («шкаф»), например, означало только серверные стойки. И когда речь заходила о двух книжных шкафах и одном шкафе для одежды, стоящих в той же комнате, обязательно прибавлялось прилагательное или целое описание — иначе не поняли бы. И, что греха таить, далекий от какого-либо литературного языка сленг позволял намного эффективнее решать разнообразные
ІТ-проблемы. Именно для этого медленно, эволюционным путем, изо дня в день совершенствуясь, этот сленг и создавался.
В какой-то степени упрощая, можно сказать, что профессиональный сленг — это просто инструмент. Как, например, электрик использует удобные для него плоскогубцы, кусачки, изоляцию и т.п., точно так же он пользуется и интеллектуальными инструментами — воображаемой схемой проводки и набором слов, с помощью которых он способен быстро и точно воссоздать проблему в собственном сознании и описать ее другому электрику. И если какой-то совсем неэлектрик мало что из этого поймет, ну и что из этого? Никого же не возмущает спецодежда, вот и спецязык имеет такое же право на существование.
Другое дело, что когда какая-либо профессия становится престижной или популярной, как, например, пилоты и водители 40—60-х годов прошлого века или рэкетиры и компьютерщики 90-х, то и профессиональный сленг вдруг выплескивается из относительно узкого круга проблем и ситуаций в СМИ, литературу и бытовую речь. Можно долго спорить, хорошо это или плохо, единственное, что можно сказать наверняка, — это неизбежно. Пройдут года, большая часть сленговых словечек забудется, а то, что осталось, облагороженное в творениях новых классиков, закрепится в языке надолго. Не Котляревским же единым (хотя и тот, кажется, выпустил в широкий свет главным образом семинаристское наречие).
А напоследок хочу пересказать басню, которая появилась еще в советских военных учебных заведениях, а с недавних пор блуждает по Интернету. Правда в ней или нет, кто знает, но содержание весьма поучительно. Якобы существовало исследование статистики боев американцев с японцами во время Второй мировой войны, которое убедительно свидетельствовало, что при условиях равенства сил чаще побеждали американцы. И объяснение этому предложили такое: средняя длина слова в английском языке — пять букв, а в японском — 13. А значит, американский командир тратил меньше времени на то, чтобы отдать приказы и выслушать донесения, что, соответственно, повышало эффективность ведения боя. В то же время в русском языке, на котором говорила советская армия, средняя длина слова — около семи букв. Но существовал важный фактор, влияющий на эффективность языка — мат, используемый во время боя как солдатами, так и отцами-командирами, наполненный словами, состоящими из трех-четырех букв, что давало явное преимущество.