Скажите мне, кто ваш друг, и, казалось бы, судьба ваша определится. Но, к сожалению, не в наших палестинах, где действуют, скорее, разрушительные, а не созидательные законы бытия, где развитие событий внезапно прерывается, а зачастую и не восстанавливается, не возобновляется… Представьте себе сегодня совершенно неизвестного поэта, в разные годы своей жизни дружившего с Мейерхольдом, Качаловым, Лилей Брик, Волошиным, Ойстрахом, Рихтером, Образцовым. Когда-то очень давно я в шутку написал:
Бородатый, беззубый,
со стихами в столе,
жил поэт неразумный
на грешной земле…
И вот передо мной лежит книга стихотворений (посмертная книга) реального «бородача» Михаила Саввича Марченко, извлеченная в конце нынешнего столетия из стола забвения. Издательство журнала «Радуга» сознательно не подчинилось беспощадному закону исторической несправедливости и выпустило в свет сборник поэзии Михаила Марченко «Слова являются без зова…», с изображением тернового венца на обложке.
Дебрям «новояза» противопоставлен чистый и прозрачный язык русских писателей-эмигрантов первого поколения, поэтому встречал в стихах М.Марченко слова: «снидет», «облак», «пешь», «сходень», «благовест» и др. Я с удивлением узнал, что прожил поэт свою сложную жизнь, никогда не выезжая за границу. «Ядреный в нем архаичный зык», - говорит автор о своем поэтическом языке. Но с этим можно и не соглашаться, так как слова, приходящие без искусственных усилий, чаще всего тихи, полутональны, печальны и ненавязчиво афористичны.
Спешим мы к смерти, жизни мимо,
а жизнь, как смерть, неповторима.
Естественное, но тонкое владение архаикой не режет слух нагромождением древних словес, не забивает глаза пылью веков.
Какой закон я нарушил
его скрижалей - баклушей,
что, сидя в своем Раю,
всю ярость оттоль обрушил
Старик на старость мою?!
Я еще помню те недалекие времена, когда сочинения о литературе, музыке, театре, истории, философии публиковались крайне редко, и разрешалось это делать только классикам социалистического реализма. Обратной стороной такого положения вещей стало то, что в наши дни на читателей обрушился бурный поток перефразирований, реминисценций и доморощенного философствования. Но безвкусица со ссылкой на гениального предшественника или без оной, все равно остается таковой. В этом смысле непритязательные раздумья Михаила Марченко о себе и обо всем остальном перекликаются с творчеством тех поэтов, которых он переводил и чьими стихами зачитывался.
Это выдумка, - наверно,
ты мне скажешь. Нет, позволь,
это - из Аполлинера
трезвой книги «Алкоголь».
Но такая соотнесенность не переходит зыбкой черты вторичности или эпигонства. Стихотворения М.Марченко, к счастью, живут своей самостоятельной и самобытной жизнью, не взирая на годы, не обращая внимания на старость, которая преодолевается только смертью. Вот он пишет о кофе:
Он весь - веселье сердца
и аромат ума.
А теперь о возрасте:
Вот к вечеру тень длиннее,
труднее справиться с нею.
Чтобы не показалось, что автор этих стихов был мрачным брюзгой или нытиком, я хочу прочитать и такие по-юношески озорные строчки:
Лед под ногой - все та же сталь,
однако снег на крышах тает,
и я уверен, что февраль
до тридцати не досчитает.
«Глухая непечатка», к сожалению, существовал такой термин, более или менее знакома многим пишущим. Но чем же она опасна для художника слова? А тем, что творец, оказавшись помимо своей воли в изоляции, часто теряет направляющую нить, сбивается со своего неповторимого пути на обочину расхожих мнений и общих мест. Печатающемуся поэту прощаются мелкие провалы и промахи, потому что есть надежда на их преодоление. У не печатающегося таких возможностей не было, он вынужден был до предела сократить возможные огрехи, но избежать их не в силах никто.
А пока «дни распыляются в прах, как старые люди и вещи», я радуюсь, что еще один внезапный разворот человеческой души не канул в Лету, не исчез среди холода звездных огней, а пошел по самому труднопроходимому пути: от сердца - к сердцу.