Массовое обращение к гуманитарной политике — верный признак близости выборов. Мы имеем лишнюю возможность услышать стенания о «стагнации» и «упадке», а также заверения в том, что «дело еще можно поправить», если, разумеется, передать оное дело в «правильные» руки. Сразу хочу успокоить уважаемого читателя: слухи о безвременной кончине отечественной культуры несколько преувеличены. Несмотря на то, что Ирина Билык запела на русском. Если же утверждения наших политиков о летальном исходе ввергли-таки вас в депрессию, просто оглянитесь вокруг и убедитесь, что пациент скорее жив, чем мертв. Скажу даже больше: в области культуры у нас происходит масса интереснейших процессов, что, впрочем, вообще свойственно всякой культуре во все времена — просто мы, будучи вовлечены в эти процессы с головой, не всегда это замечаем. А если уж замечаем, значит, случилось и правда что-то особенное — или радикальная перемена «генеральной линии», или политический кризис, или выборы скоро. Потому что именно в этот момент на самых высоких уровнях начинают муссироваться идеи «гуманитарных перемен» — языковых, например, или в области свободы совести. Неважно, о чем именно пойдет речь — важно, чтобы это касалось каждого. И касалось как можно глубже.
Часто мы упрекаем наших законодателей в равнодушии к области духовной. За отсутствие жесткой и одновременно гибкой законодательной базы. За отсутствие механизмов пресечения нарушений в сфере культуры. Мы начинаем верить, что эту сферу и правда можно урегулировать законодательно, после чего культура наша поднимется на высоту небывалую, а искусству нашему конкурентов в мире ну просто не будет, москали будут учить украинский язык, чтобы читать нашу литературу в оригинале, а голливудские звезды пропишутся на киностудии им.Довженко. Впрочем, зачем нам их звезды? У нас и свои появятся ничуть не хуже. А уж о музыке и говорить нечего — разве есть нация более музыкальная, чем наша? Только бы законов побольше хороших и разных — а за нами не заржавеет.
И самое интересное, что в эту гуманитарно-законодательную панацею верят очень многие. Во всяком случае (по собственному опыту знаю), в нее верит большинство тех, кто непосредственно в сфере искусства работает. Причем вера эта сродни религиозной, потому что верят не просто в необходимость жесткого и лаконичного законодательства в сфере, скажем, гастрольной деятельности или охраны памятников — верят в какие-то «глобальные концепции», «государственные приоритеты» и прочее.
А ведь, казалось бы, только Бога благодарить за то, что наши законодатели и прочие власть имущие не сильно стремятся принимать законы в этой области. Приведу один лишь пример. На заре независимости я, молодой специалист — музвоспитатель в детском саду, столкнулась с характерным для того времени «приказом ВЧК» в гуманитарной области: наш русскоязычный детсад был переведен на украинский язык. Решение, согласитесь, вполне закономерное и ни у кого бы не вызвало ни единого возражения, не будь одного обстоятельства — «приказ ВЧК» вступал в силу со следующего же дня после оглашения. Не хочется вспоминать те языковые перлы, которые преподносили воспитатели детям. И о собственноручных переводах методпособий, сценариев, песен и прочего не хочется вспоминать — их качество можете себе представить. А что было делать? «Приказ ВЧК», как и многие подобные приказы, не сопровождался средствами для выполнения.
Впрочем, это оказалось не самым интересным. Гораздо интереснее было распоряжение вместо традиционного октябрьского утренника (тоже, согласитесь, несколько неуместного в детсадах независимой Украины) в течение месяца подготовить утренник под названием «Диво калинове». Что означало сие словосочетание, нам не сумели объяснить ни в одном из методотделов столицы, в которые мы обратились. В конце концов в родном районо наши сомнения пресекло начальство: «ну, сделайте что-нибудь осеннее и одновременно украинское — песенку про калину спойте или танец с калиновыми веточками поставьте». Надеюсь, теперь, спустя более десяти лет, музработники хорошо знают, что такое «Диво калинове». Надеюсь, и тем детям, с которыми мы ставили танец с веточками, кто-то объяснил, что это за «диво» такое — потому что нам, признаюсь, это вряд ли удалось сделать тогда, в 1992-м. И уж во всяком случае хочется надеяться, что они излечились от того кондового суржика, на котором вынуждены были общаться с воспитателями, уверенными почему-то, что испорченный русский — это и есть самый настоящий украинский.
Я же получила хороший урок: это воспоминание о заре моей трудовой карьеры удерживает меня от параноидальных поисков «вселенского заговора против украинской культуры». Ведь и правда иногда кажется, что кто-то специально и последовательно загоняет нас в культурное гетто, принимая сумасшедшие решения то в области книгоиздания, то в области гастрольной деятельности, то в области политики теле- и радиовещания. Что в уши нам специально и последовательно закачивают русский блатной фольклор и приучают к мысли о том, что с «зоны» приходят «настоящие мужики» — надежные, справедливые и, в общем, «жизнь видевшие».
Тем не менее никакого заговора, друзья. А если вам начинает казаться, что украинская культура гибнет, сделайте, как я: произнесите про себя «калиновое чудо» — и вам сразу станет легче. Потому что, если культура сумела пережить такие потрясения, она действительно будет жить вечно. Несмотря на отсутствие «законодательной базы» и даже благодаря оному отсутствию. Ведь «калиновое чудо» — свидетельство того, что никто из отдававших приказ — от высокого президентского кресла до жесткого стула инспектора районо — не поинтересовался, собственно, результатом. Не тем, который воплотился в «переходе с русского». А настоящим результатом — тем, который «не в клозетах, а в головах», в детских головах, тем, который и есть «культура». Она никого не заинтересовала тогда, осенью 1992 г.
Тогда, помню, это равнодушие меня расстроило даже больше, чем непонятка с «калиновым чудом». «Как можно быть равнодушным к культуре, этой основе основ?», — спрашивала я себя. Но наше «калиновое чудо» не просто казус, к которому чаще всего сводятся «законодательные гуманитарные инициативы». Это свидетельство свободы этой сферы от любого политического произвола. Если государство не может поддержать эту сферу, то оно не в состоянии и уничтожить ее. А это не так уж мало. Все, что могут сделать политики, — это спекулировать на ней. И их верность этим спекуляциям может сравниться разве что с их действенностью.
На днях один коллега спросил меня, почему Ирина Билык запела на русском. Для него это, видите ли, было культурным шоком. Он, видите ли, привык думать, что львовянка Билык предпочитает петь на родном украинском. Это и не удивительно — она сама до недавнего времени трепетно взращивала, а потом поддерживала миф о собственном украинофильстве. А совсем недавно, принимая участие в предвыборном туре В.Януковича, поп-звезда сама объяснила, с чем это связано — заявив поддержку лозунга означенного кандидата о «равных возможностях украинского и русского языков». И при этом ни она, ни целая пачка других «поп-поддержантов» не удосужились объяснить нам, что означают эти «равные возможности».
И это естественно. Прелесть «гуманитарных политпроектов», собственно, и состоит в необъяснимости их основных положений. Все это не что иное, как «калиновое чудо» — в корне эмоциональное, т.е. нацеленное прямо в душу, минуя разум. Они необъяснимы, они вне критики, потому что критика — область рационального. Да и как можно подвергнуть критике призывы к «равным языковым возможностям»? Разве что поинтересоваться, почему равные возможности должны быть только у русского и украинского. А что, крымскотатарский или греческий не заслуживают? Впрочем, я скатываюсь к вопросам рациональным: что такое «равные возможности языков» и как они обеспечиваются. Зато как подобные лозунги действуют на избирательские нервы! Не так давно другой коллега (журналист, т.е. человек, приблизительно знающий цену предвыборным лозунгам и идеологии как таковой) объяснил, почему он будет голосовать за Януковича: он, видите ли, хочет, чтобы его ребенок говорил на русском языке. Над вопросом, может ли помешать хоть какой президент обучить ребенка любому языку или разговаривать в семье на том языке, на котором ты считаешь нужным, коллега почему-то даже не задумывался. А зачем?
Но оставим в покое поп-звезд. Их переходы с языка на язык чаще всего объясняются совсем не политикой — это просто проявление их рыночных ожиданий. Для них «равные языковые возможности» — это вопрос выхода на богатый российский рынок. И их можно понять — украинский «культурный рынок» (не путать с «культурой») так и остался, мягко говоря, недоразвитым. Культурная нищета всегда приводит к муссированию идей о «равных возможностях». Обеспечивает она, впрочем, оба лагеря — и тех, кто «за равные возможности», и тех, кто ведет «борьбу за возрождение национальной культуры». В последнем лозунге здравого смысла ничуть не больше. Судьбы культуры никак не зависят от исхода их «борьбы». И уж, конечно, решаются они не в президентских креслах, не в парламентах и не в кабминах. Хотя, конечно, наши политики, как ни крути, выкормленные советской властью, никогда не согласятся с тем, что есть области, до которых им не дотянуться и в которые они соваться не имеют права. Их уверенность в тотальности государства, его всеприсутствии в жизни человека — смешная и страшная одновременно — говорит только о том, что ни один из наших политиков пока не дорос до понимания самоценности и свободы человека. Каждого человека, который — единственный — является носителем культуры. Который — единственный — может ее формировать, создавать, воплощать. Что единственным возможным для государства способом обеспечить «развитие национальной культуры» и «равные возможности» является обеспечение неотъемлемых прав и свобод человека. Что любое другое государственное обеспечение культурного развития — это идеология. Которая, безусловно, принадлежит культуре, пользуется ее методами, формами и механизмами. Но не только не исчерпывает культуру, а существует в качестве эрзаца, «культуры для бедных».
Впрочем, тех, кто использует гуманитарные лозунги для продвижения во власть, это не интересует. Им важно, что эти «гуманитарные политтехнологии» работают безотказно. Да и как иначе? Идеология — самое мощное средство влияния на массовое сознание, именно потому, что она — «как бы культура». Эмоционально-восторженные или эмоционально-слезливые «культурные акции» и «культурные лозунги» сообщаются прямо с человеческим сердцем, минуя критические фильтры разума. Они вторгаются в самую интимную нашу сферу — сферу чувств, привязанностей, мироощущения, воспитания, религиозной веры. Это наша возможность говорить на родном языке — не просто писать отчеты начальнику, а говорить со своим ребенком, передавать свои чувства другому человеку, ходить в ту церковь, которая именно тебе кажется истинной, воспитывать детей в духе понятных и близких тебе ценностей. Вот они, те места, за которые нас так легко взять, а взяв, повернуть куда следует.
Потому что не только обличенные властью или обремененные стремлением к оной «они», да и мы сами — истинные наследники «совка». Мы не верим, что не зависим от них в самой интимной — культурной — сфере. И ничто не в силах нас переубедить — ни семья караимов, живущих этажом выше и разговаривающих между собой на родном языке, существование которого, оказывается, не зависит от наличия или отсутствия «государственного статуса» и «равных возможностей». Ни истории гонимых церквей и религий (не просто «не поддерживаемых государством» — гонимых!), насчитывающих не одну сотню лет. Ни история искусств, не имеющая разрывов. Мы не верим в то, что можем сохранить себя, свое человеческое лицо и свой внутренний мир при любой власти, в любых условиях — и сохранить, и передать детям. А может, верим, но не хотим — ведь насколько удобнее, когда функции сохранения твоего лица возьмет на себя некая «сильная рука», о необходимости которой с восторгом вещают самые разные люди в этот неспокойный предвыборный период. Вот только «сильные руки», когда они оказываются настолько длинными, что достают до самых интимных уголков нашей жизни, очень часто превращают вверенные им лица в такие гримасы, от которых мы сами по прошествии некоторого времени ужасаемся и заводим разговоры о «возрождении».
А поэтому, отдавая должное политике и своей роли в ее реализации, закроем от нее свою душу — ту область, которая сопряжена с верой (если вы верующий человек) или с культурой (если «духовные ценности» для вас не всегда сопряжены с религиозной верой). Никто не вправе, да и вряд ли сможет запретить нам говорить на родном языке, воспитывать в ребенке те качества, которые мы считаем нужным, исповедовать «истинную» религию — лишь бы мы сами делали это, хотели это делать, были «носителями культуры». Это те вещи, которые можем сохранить или потерять только мы сами — каждый из нас. И ни один политик не в состоянии ни поддержать нас в этом, ни помешать. Как бы ни были «сильны» или длинны его руки. Что бы он ни писал на своих лозунгах.