На минувшей неделе выдался необычный четверг. В то время как в костеле Св. Николая под управлением швейцарского дирижера Симона Камартина звучала музыка Моцарта, Пярта и Канчели, Владимир Сиренко записывал на CD «Реквием для Ларисы» Сильвестрова. День удался. Соседство двух музыкальных событий во времени превратилось в интересный фрагмент со-бытия.
Эстонец Арво Пярт, грузин Гия Канчели и украинец Валентин Сильвестров принадлежат к одному поколению шестидесятников. Сегодня Пярт и Канчели живут в Западной Европе, они переехали туда в разное время и в связи с разными обстоятельствами. Сильвестров — еще на родине. Декорации его жизни сильно отличаются от западных. Тем более удивительно, что композиторы с различными корнями, темпераментом и условиями жизни, преодолев общее для их поколения искушение авангардом, сейчас пишут музыку практически об одном и том же.
Арво Пярт «молчал» почти восемь лет. В эти годы он активно изучал музыку Средневековья и Возрождения. Только после длительного погружения в доиндивидуальную, досубъективную музыку он нашел то, что искал. Одно из сочинений, написанное внутренне обновленным автором — «Братья» для скрипки соло, струнных и ударных (1977, 1992) — как раз и прозвучало в Киеве (солистка Оана Захария, Швейцария). Говорить об этой музыке невозможно, как невозможно, да и суетно, описывать молитвенное благоговейное состояние, которое вызывает древняя икона. Аскетичная последовательность звуков, ее дление, преодолевающее время — впрочем, как говорил сам Арво Пярт, «читаемое (здесь. — Е.Д.) глазами — это еще не все, никогда не знаешь, что стоит за нотами».
Как и Пярт, Валентин Сильвестров начинал с тех самых нот, штили которых, как выразился один чиновник, «смотрят на Запад». Но в 70-е годы стиль композитора изменился (рубежными сочинениями считаются «Драма» и знаменитые «Постлюдии»). С тех пор сочинения Сильвестрова называли то «музыкой тишины», то «пением мира о самом себе», в них находили «такой свет и такую печаль».
Творческая судьба Валентина Сильвестрова складывалась непросто. Молодому композитору то настоятельно советовали отправиться на завод, чтобы поучиться там «правде жизни», то исключали из Союза композиторов... Судьба даровала Сильвестрову ангела-хранителя — Ларису Яковлевну Бондаренко. Талантливый музыковед и волевая женщина, именно она, по словам современников, защищала Сильвестрова-художника от этого бесконечно тяжелого мира. Но ее не стало...
Сильвестров назвал новое свое сочинение — «Реквием для Ларисы». Именно «для», игнорируя всякие «реквиемы по...» Для композитора его Лариса по-прежнему жива. Возможно, поэтому новый Реквием — это скорее образ скорби, нежели заупокойная месса. Произведение из шести частей — «Покой вечный», «Труба мира», «Слезная», «Прощай, світе, прощай, земле», «Агнец божий», «Покой вечный» — не содержит некоторых традиционных для католического реквиема разделов, например — «День гнева», который словно остался «за кадром» в нашем мире суеты. В центре композиции замечательная по красоте автоцитата — в основе «Agnus dei» лежит сильвестровский «Вестник». Его хрустальная, ослепительная «моцартовская» тема рождается буквально в дыхании исполнителей. «Вестник» — композиция-знак для всего творчества Сильвестрова. Ее хорошо поясняет эпизод из уже опубликованной переписки композитора с философом и музыковедом Яковом Друскиным. Друскин описывая в письме свое впечатление от одного из мест в бетховенской сонате, вспомнил явление Бога пророку Илие: «И вот сильный ветер, — но не в ветре Бог. Вот буря, — но не в буре Бог. Вот гроза, — но не в грозе Бог. И вот тихое веяние ветерка — в этом Бог»...
В этом фрагменте письма Моцарт-бог вновь оказался противопоставлен Бетховену-буре. Вновь, поскольку противопоставление Моцарта Бетховену проходит через всю музыкальную культуру. Легкий аристократический Моцарт, не ведавший, согласно легенде, мук творчества, в определенные периоды терял свою привлекательность в лучах мятежного, диковинно-глухого, «неотесанного», «нечеловеческого» Бетховена.
В отличие от Сильвестрова, Гия Канчели, несмотря на свою огромную практику в кинематографе (музыка ко множеству лент, среди которых веселые «Мимино» и «Кин-дза-дза»), так и не смог отдать явное предпочтение ни Моцарту, ни Бетховену. В симфоническом творчестве композитора «моцартовская» и «бетховенская» эстетика столкнулись друг с другом. Несколько лет назад в Киеве в присутствии автора звучала знаменитая Пятая симфония («Памяти родителей»). Это произведение открывается хрустальной прозрачной темой детства, которую потом разрушают «звуковые» бури и хоронят «стенания» оркестра. Где здесь «Бетховен»—понятно. Детство — «Моцарт». В истории культуры невиданные успехи Моцарта за клавикордом в «нежные» годы стали символом счастливого детства, в котором есть внимание, забота, добрый Отец-покровитель и чудеса. К слову, Бетховену и в этом не повезло. Его нещадно избивал отец-пьяница.
В новом сочинении Канчели, которое прозвучало на концерте в костеле — «Утренние молитвы» из цикла «Жизнь без Рождества» — «моцартовский лик» мрачен, он не утешает. По сравнению с Пяртом и Сильвестровым, в музыке «Молитв» еще слишком много индивидуальной боли, и понятно почему. Сегодня Канчели, как некогда Шопен, вынужден жить в изгнании и постоянно держать в сознании картины ада своей родины...
P.S.: Свое предисловие к монографии о Моцарте Альберт Эйнштейн датировал 9 мая 1945 года. Но в книге его говорится только о Моцарте, удаленном от всего преходящего. Последние слова монографии — о Мировом Духе, чистом звуке и преодолении земного Хаоса.