Странно, что «Абетка» Чеслава Милоша (1911—2004) — классика польской литературы и лауреата Нобелевской премии, — будучи переведенной на украинский язык в 2001 году, вышла только сегодня. В конце концов, это можно объяснить тем, что для любого издателя важен бренд, а Милош для многих остается только поэтом. Но «Абетка» — это энциклопедия жизни, словарь по литературе, истории, философии, каждое из понятий которого имеет жизненную основу, а каждая личность занимает особое место в перечне имен. Кроме того, сборник охватывает целую эпоху — со времени детства Милоша в межвоенном Вильнюсе, а также его юности во времена номенклатурного бытия в коммунистической Польше, до Франции зрелого возраста и поздней Америки, где он основал первую в истории США кафедру полонистики.
Как бы то ни было, но Милош честен как с собой, так и с читателем. — «Абетку я написав замість роману, точніше, на межі роману, що стало результатом пошуку «великої форми», — сознается он. Поэтому не удивительно, что предисловие к книге написал Юрий Андрухович, который так же предложил когда-то читателям вместо нового романа собственную биографию под названием «Таємниця».
Что же касается упомянутого выше разнообразия имен в «Абетці», то, по крайней мере для ее автора, ничего случайного в этом калейдоскопе нет. Разве что удивляет их расположение в системе традиционных ценностей, которые в лексиконе нобелевского лауреата, казалось бы, должны были размещаться в совершенно ином, более образцовом порядке. Впрочем, особого пафоса в «Абетці» мы не найдем, поскольку Милош разговаривает с нами с расстояния пройденного пути, где высокие материи стираются в пепел империй, оставляя на поверхности летописи только неучтенные пустячки жизни.
Таким образом, пьянство, дружба, любовь — все идет в печать, приобретая вес в потемках биографии. «Старість перетворила мене на дім, відкритий для голосів людей, яких я знав раніше, про яких чув або читав», — пишет автор «Абетки», и потому старые друзья, пропавшие приятели или случайные знакомые с юности автора соседствуют в сборнике с такими выдающимися лицами, как Гораций, Бодлер и Шопенгауэр. Такое разнообразие вполне уместно, и недаром Милош пишет: «Якби я постійно займався собою, то творив би літературу скарг і нарікань». Но, тем не менее, вытаскивает на дневной свет кучу собственных комплексов, уверяя, что сохранил дистанцию относительно себя как автора. Ведь большинство его критиков считали, что его жизнь и его поэзия составляли удивительное единство. И не потому, что каждая писательская жизнь предусматривает соответствующую мифологию творчества. Просто у некоторых, как, например, у самого Чеслава Милоша, именно жизнь бывает интереснее творчества.