Артист эстрады - вредная профессия. Человек выходит на сцену без партнеров, без суфлеров, без дирижерской палочки. И каждый раз ему приходится заново покорять капризную публику, меняющую свои пристрастия, как опереточные перчатки. А ему, стоящему по ту сторону рампы, предназначено только одно: или пан - или пропал. Многие пропадают через год, два, десять... Но есть единицы, ставка которых, как это ни банально звучит, больше, чем жизнь. Поэтому в беседе именно с таким артистом мне были интересны не внешние реалии его творческого быта: диски, гастроли, дачи, машины... Мне было интересно, какой ценой достигается победа в многолетнем противостоянии толпе, молве, хуле. Какой ценой сохраняется любовь и жажда миллионов слушателей. Тем более, что этот человек - не только артист. Он, прежде всего, - поэт и композитор, он больше всего - личность. Да вы его все прекрасно знаете! Это - Александр Розенбаум, всегда непредсказуемый, неисчерпаемый, непотопляемый... Мы говорили с ним о жизни и творчестве, вернее, о творчестве, которое стало жизнью. «Это было у моря, где лазурная пена, где встречается редко городской экипаж»... Вокруг нас бурлил «Кинотавр». Чтобы не нарушать стиль повествования, я позволю себе сохранить в беседе с Александром Розенбаумом дружеское, отточенное временем, обращение «на ты».
- Саша, как ты относишься к явлению «Кинотавра» народу?
- Я езжу сюда второй год и считаю, что кинофестивали сейчас очень нужны. Хотя я полностью согласен с Марком Рудинштейном, что нужно объединить усилия самых крупных отечественных кинофестивалей, в том числе и финансовые усилия, и делать настоящий праздник кино. Оно не умирает, оно просто в сложном положении, как и любой другой жанр искусства нашей многотрудной жизни. «Кинотавр» нужен и кинематографу, и людям, которые любят кино. Так что я к этому фестивалю отношусь с большим уважением. Сегодня он в худшем состоянии, нежели в прошлом году, потому что в стране хуже ситуация и это, естественно, отражается на подобных проектах.
- Тебе не дискомфортно, что ты в эстрадной музыке держишься отдельно от всех остальных?
- Нет. Мне это нравится, ко мне грязь не прилипает, и люди смотрят на меня с уважением, потому что я - человек с позицией. А на нашей эстраде сегодня никакой позиции ни у кого нет. У всех только одна позиция: назвать себя звездой и заработать бабки. У меня есть такая фраза: «Звезд до хрена, артистов нет». Когда мне говорят: «Вы - белая ворона у нас на эстраде», я отвечаю: «Ни черта подобного, я - черный ворон».
- Сейчас такое время, когда творческим людям очень сложно поддерживать форму. А как тебе это удается?
- Я - ответственный человек. Как это ни пафосно звучит, я чувствую на своих плечах большой груз. По своему ощущению себя в этой жизни, я не могу подвести тех людей, которые мне верят и которые слушают мои песни. У меня не 20 человек на поляне, я не могу их бросить, я должен работать. Не только для куска хлеба, понимаешь? Хотя для куска хлеба тоже нужно красиво работать, тяжело работать. Можно взять шесть моих песен: «Утиную охоту», «Глухарей», «Гоп-стоп», «Заходите к нам на огонек», «Вальс-бостон» и «Извозчика» - и с этими песнями ездить по стране до потери пульса. Мне хватит этого для зарабатывания денег. Но надо работать для того, чтобы сознавать себя в этой жизни достойно. Человек, владеющий профессией, хороший ремесленник - это клево. Но я хочу быть творческим человеком. А творческий человек - это тот, который творит. Поэтому нужно себя держать в форме.
- Я прочитала твое интервью «Санкт-Петербургским ведомостям». Ты там возмущаешься, что питерская пресса не уделяет тебе должного внимания. Чего ж это она так?
- В своем Отечестве пророка нет, это не я придумал. Это придумали поколения, жившие до меня. Ленинград не только ко мне отнесся и относится так, я имею в виду власть и прессу. Ленинград никогда не болел за своих артистов. В Питере живет Маша Пахоменко, выдающаяся певица в своем жанре. Она круче Вали Толкуновой по тому образу, который она создавала на эстраде. Пока жив был Василий Павлович Соловьев-Седой, все с ней было неплохо. Как только его не стало, никому она не нужна. Ленинград никогда не посылал на конкурсы своих артистов, никогда их не защищал, никогда не бился за них с Москвой. Это не только мое неудовольствие, это - объективная реальность.
- Почему же ты не переезжаешь в Москву?
- Скажи, я похож на урода вообще? Мне не надо карьеры. Она у меня есть, только моя, и ничья больше, нет похожей. Ты в Москве всегда люб и вхож во все дела, пока ты - дорогой гость. Как только ты стал 389 москвичом, приехавшим туда за песнями или за танцами, ты становишься одномоментно эмигрантом или, если хочешь, выкрестом. Выкрестов и эмигрантов не любили нигде и никогда, по большому счету. Может быть, к ним неплохо относились, но они никогда не были своими. Это чисто стратегическая вещь, которая мало кому в силу ума позволена быть осознанной. Выкрест и эмигрант может быть принят в обществе, но родным никогда не будет.
- Даже если это другой город своей страны?
- Совершенно точно. Я думаю, что даже если это другой район своего города. (Смеется.)
- А в Питере ты себя ощущаешь первым ленинградцем?
- Ну, одним из первых. Я ни в коем случае не хочу умалить значение Эдиты Станиславовны, или Мишки Боярского, или Юры Шевчука, или Гребня. Но я наряду с ними ощущаю себя человеком, который представляет мой город в других весях моей страны.
- Уже стало растиражированным твое высказывание: «Я счастлив, что мода на Розенбаума прошла». Ты это серьезно?
- Абсолютно серьезно, без всякого кокетства. Вообще-то не все понимают, что я на самом деле круче о себе сказал. Мода прошла - осталась любовь зрителей. Я действительно давно уже не модное зрелище. Было время, был розенбум такой. Ты помнишь, в 86-87-х годах.
А сейчас мои зрители идут не на скандал, они знают, куда, за чем и почему идут. Концерт в Киеве это четко показал. На моих песнях выросли дети, которых приводили родители.
- А Аня, твоя дочка, любит твои песни?
- Я никогда с ней об этом не разговаривал. Думаю, что да. Мы очень редко видимся и мало говорим. Но близость между нами чувствуется. Характер-то у нее точно мой. Не знаю, прибавляет ли это нам близости. У нее тяжелый характер, как и у меня. Но я все-таки мужчина, а рядовой девушке нельзя себе позволять некоторые вещи, которые могу себе позволить я. Хотя, упаси Бог, звездой я себя не считаю.
- Правда? А помнишь, в одном интервью несколько лет назад ты постоянно повторял: «Я звезда или не звезда, в конце концов?»
- Ну, я один раз в жизни это сказал. Я тогда выпивал очень крепенько и меня могло занести в терминологии. Я действительно не считаю себя звездой, я себя сегодня считаю достаточно выделяющимся, что ли, человеком. Я ведь не отказываю себе в удовольствии умнеть, взрослеть и мудреть с возрастом. Считаю, что этим мы и отличаемся от братьев наших меньших. Для человека большое счастье уметь признавать свои ошибки, не стесняясь этого. Звезда у нас, я глубоко убежден, одна была за всю историю. Это - Любовь Орлова.
- А как же твоя любимая Алла Пугачева?
- Ну, брось ты... Нет звезд. Аллу я люблю и сейчас. Я ее люблю за прошлое. Но то, что она делает в последнее время, - просто катастрофа. И я ей об этом говорил. У нас вообще у всех крыша поехала. В газетах пишут: «В программе радио неподражаемая Уитни Хьюстон и… Алена Апина». Это же можно двинуться мозгами!
- Саша, скажи, когда в твоей жизни что-то зашкаливает, это мешает работе? Ты научился с этим справляться?
- Нет. Если зашкаливает, я пишу классные песни. Когда зашкаливает, такое творится: бумага горит, струны рвутся! Я не очень люблю слово «вдохновение», но это то самое состояние, которое выше, чем ремесло.
- А такой банальный вопрос: у тебя есть формула счастья?
- Ты знаешь, сколько меня спрашивали об этом? Я вывел такую формулу давно, и я глубоко в этом убежден. Я имею в виду мужское счастье, для мужика. Вот она, формула: приносить максимальное удовлетворение максимальному количеству людей и получать от этого максимальное удовольствие самому. Понимаешь, я тебе могу сказать: я по большому счету счастлив, хотя у меня есть масса несчастливых проблем. Это большое счастье - сидеть на «Кинотавре» на пляже и слышать уважительные приветствия очень выдающихся людей страны. Вот счастье и удовлетворенность - абсолютно разные вещи. Удовлетворены растения в психушке, причем, в крайней степени идиотии. Я счастлив, но никогда не буду удовлетворен. Глубоко объяснил?
- Нормально. Ты когда-то сказал: «Всю жизнь мечтаю просыпаться с улыбающимся человеком». Ну как, мечта осуществилась?
- Понимаешь, это мне уже, наверное, не грозит: просыпаться с улыбающимся человеком в смысле образа жизни. Поэтому и мечта такая. После 45 лет ничего принципиально нового в этом отношении не появляется. Даже если рядом с тобой самые теплые и замечательные женщины, которые все для тебя делают. В этом есть огромное количество моей вины, а дальше, читай, вины моих родителей. Я не виноват, что я - абсолютно замкнутый человек, не впускающий никого к себе с 15-16 лет.
- А я помню такую открытость, когда мы с тобой познакомились...
- Все дело в том, что за годы, прошедшие с того времени, с 83-го года, я столько раз выпускал иглы и мне столько приходилось воевать, что меня это, естественно, изменило. Знаешь, когда выходит на сцену молодой человек (хотя я был уже не так молод), он выходит с открытым сердцем к людям, для них живет, для них дышит, орет, пьет, гуляет, поет... А за все то, что он открывает, ему втыкают ножи и вилки. Поэтому я - не тот сегодня, которым был тогда. Я не стал ходить с более высоко задранным носом, но я изменился. Для того, чтобы жить, образно говоря, среди собак, нужно сделать себе непрокусываемый костюм, иначе тебя закусают до смерти.
- И ты себя по-прежнему считаежь мягким человеком?
- Я - мягкий человек, но сильный. И я обалденно огрызаюсь тогда, когда меня гладят против шерсти. Мы очень похожи с моей собакой, как ты знаешь. Мы безумно ласковы, мы никого не трогаем, мы всем рады. Но когда на нас нападают - всем кранты.
- То есть христианская философия тебе не близка?
- Нy, что ты, я люблю христианство, я близок к христианству, неизмеримо больше, чем к иудаизму. Но не приемлю никаких всепрощений. Если тебя бьют по правой, подставь левую? Да в гробу я видел эту заповедь. И когда я буду на Страшном суде, мы с Господом поспорим по этому поводу.
... Вот такой он человек, страстный, субъективный, талантливый. Воин. Но, поверьте мне, добрый и умеющий прощать.А излишества в высказываниях - это от темперамента. Что поделаешь - поэт...