Венецианская биеннале-2017 продлится до 26 ноября. На этот раз в ракурсе заметок с места события - тематика национальных павильонов и параллельных проектов.
Такая тематика 57-й Венецианской биеннале, вопреки предложенному ее куратором Кристин Марсель лозунгу "Да здравствует живое искусство!", в большинстве сосредоточена не на художественной проблематике. Как и в разбалансированном кризисом универсальных ценностей мире, на выставке проявилась тенденция к отдельности, желанию высказаться только от своего имени, обозначить собственный угол зрения, даже говоря об общечеловеческом.
Словно при завершении платного курса коучинга, где каждый спешит доказать состоятельность, внушая себе, что полученный диплом - не просто стоившая денег бумажка.
Вход в павильон США превращен в зону, напоминающую заброшенный долгострой. Кучи щебня и всякого мусора: пластиковых стаканчиков, бумажной посуды. Внутри - инсталляция Марка Бредфорда "Завтра - новый день". Павильон загроможден конструкциями из автопокрышек, расползающимися, расплавленными, затрудняющими проход зрителям. Так автор, гей-афроамериканец, жалуется на сложности, с которыми приходится сталкиваться в современном мире тем, кто не таков, как все. Но, с учетом масштабов борьбы за права ЛГБТ, проводившейся администрацией президента Барака Обамы, метафора не убеждает. Как бесконечные киевские выставки, посвященные проблемам Донбасса, создающиеся людьми, никогда там не жившими и не интересовавшимися регионом до войны.
Вспомнить Донбасс здесь хочется и по другой причине. Американский проект навевает мысли о запустении промышленных центров, подобных Детройту. Его как раз нынче пытаются джентрифицировать, зазывая художников и прочую творческую публику. Жилье дешевое, мол, приезжай и твори, делай депрессивную территорию привлекательной для хипстеров. Чтобы туда пришел "Старбакс", чтоб не прерывался круговорот потребления. Процесс, апробированный в Нью-Йорке и превративший Бруклин из обветшавшего района в модный центр: более обеспеченная публика вытесняет нищающую, создавая иллюзию социального улучшения.
"Проблемы Кореи - проблемы всей Азии", - заявляет куратор северокорейского павильона Ли Дэ Хен на его открытии. И это не преувеличение. Азиатско-Тихоокеанский регион остается разделенным противостоянием, оставшимся в наследство со времен холодной войны. Китай соперничает с США за экономическое и политическое доминирование, делает все, чтобы исключить главного американского союзника, Японию, из интеграционных процессов. Корейский полуостров остается разделенным двумя режимами - тоталитарно-коммунистического и либерального толка, как рудимент биполярного мира. Эта, на первый взгляд, контрастная политическая картина вскрывает единую проблематику всего конфуцианского мира. Иерархия, государство - основа конфуцианской цивилизации и менталитета.
Правитель здесь - вершинная точка и стержень не только социального организма, но и личностной самоидентификации. Конфуцианец в первую очередь - отец, служащий, сановник, и лишь потом - персона.
Потому въезд Мао в Пекин был обставлен как возвращение императора - с хоругвями, портретами и прочими церемониальными атрибутами. Потому с такой легкостью большевицкий вождизм расцвел на конфуцианской почве. В северокорейских реалиях "великий вождь" - теоретически обоснованное понятие, а не проявление культа конкретной личности.
Согласно чучхе, учению Ким Ир Сена, субъект революции - общественно-политический организм, состоящий из вождя, партии и масс. Вождь в нем - не просто личность, но социальный мозг - центр идеологии, руководства и единства. Его роль в функционировании социума - цементирующая. Сэппуку, совершавшиеся японскими самураями после капитуляции Японии, лишившей императора священного статуса, последним из которых стало публичное самоубийство писателя Юкио Мисимы аж в 1970-м, ненависть и презрение, проявлявшиеся в Южной Корее и на Тайване в отношении к президентам, покидавшим свой пост не в результате физической смерти - с коррупционными скандалами и тюремными заключениями недавних правителей - проявление все того же конфуцианского отношения.
Глава государства должен быть отцом. Западные демократические принципы, давно принятые формально на Дальнем Востоке, входят в резонанс с тысячелетним мировоззрением.
Инсталляция Ли Вана "Господин К. и коллекция корейской истории" иллюстрирует весь этот гордиев узел на примере жизни одного человека. Вдоль стен павильона в хронологическом порядке размещены мелкие артефакты - семейные фотографии, гражданские документы, вымпелы, дипломы, газетные и журнальные вырезки, сувениры, предметы интерьера за период от оккупации Кореи Японией до наших дней.
В этих незначительных, не имеющих никакой, кроме личной ценности, вещах раскрывается вся новейшая история полуострова. Войны, репрессии, пропаганда и мифы, гордость, развенчанная спустя годы, успехи и достижения, которые потом приходилось скрывать, взгляды, которые приходилось пересматривать. Нелицеприятное восприятие собственной истории, в которой южнокорейские президенты оказывались по-иному, чем династия Кимов, но тоже деструктивными для единства народа, в которой нашлось место и победам, и разочарованиям, и провалам, вне зависимости от окраски режимов - хороший урок для украинских деятелей культуры, да и общества в целом, сохраняющих черно-белое отношение к прошлому. Лишь меняя цвета местами.
Павильон Украины в этот раз был организован вокруг имени художника с мировым именем в современном искусстве - проживающего в Германии уроженца Харькова Бориса Михайлова. Проектом "Парламент" он визуализирует тотальную лживость политиков, их пустословие и оторванность от проблем социума. Выступления парламентариев сфотографированы Михайловым с телеэкрана с нарочитыми помехами, так, что изображение распадается, становится документацией сигнала, который не может быть расшифрован. К проекту также привлечены немецкий фотограф Юрген Теллер и ряд молодых украинских художников и дизайнеров.
Всем им кураторы поставили задачу отреагировать на то, что сделал Михайлов. То есть речь, по сути, шла не о взаимодействии, а о каком-то отдании чести, написании условного сочинения во славу мэтра. Теллеру это сделать было несложно - как участник совместных проектов и приятель Бориса, он был рад пофотографировать его с женой в их квартире, то, как они едят красную икру и по-богемному расслабляются. И выступил дизайнером каталога, выглядящего интереснее, чем весь проект. Кроме неформальных фотографий, каталог полон текстов, в которых Теллер, кураторы и другие сочувствующие рассыпаются в комплиментах Михайлову, признаются ему в любви, приводят милые воспоминания о совместных алкогольных возлияниях и общих арт-дилерах.
Экспозицию, в которой жидко развешаны фотоработы Михайлова, осмотреть можно за десять минут. Проекты молодых украинских художников невнятны и незаметны. Если захотеть, во всем этом можно разглядеть определенный нонконформизм: на этой выставке нет места, на фоне которого захотелось бы сделать селфи. Но вывод напрашивается иной.
При том, что признание своими деятелей искусства, жизнь которых разлучила их с Украиной, - явление стратегически правильное и долгожданное, нам предстоит отучаться от пиетизма в отношении как мэтров, так и иностранцев. Художник - не автомат по производству шедевров, западный куратор не обязательно лучше украинского. Не усвоив этого, мы из крайности шароварщины попадаем в потемкинскую деревню. Если не на шахматный турнир Остапа Бендера.
То, что инициированное Украиной может звучать, как международное, показала в Венеции выставка по результатам конкурса Future Generation Art Prize. Раз в два года ее проводит среди молодых художников мира PinchukArtCentre. Проект неоднократно и справедливо критиковали за формализм, за то, что номинантов там выбирают, исходя в первую очередь из их резюме, а не из собственно проектов.
Да и что сами проекты форматируют, чтобы они станцевались экспозиционно? Но в этом году выставка в палаццо Контарини Полиньяк на фоне унылой монотонности главного проекта биеннале и на контрасте с самозацикленностью большинства национальных павильонов оказывается одной из самых увлекательных и цельных. Куратор Бьорн Гельдхоф умеет мыслить пространством. Которое в современном искусстве - не менее значимая составляющая высказывания, чем работы художников. Агрессивные, масштабные, насыщенные значениями объекты он вписал в увядшие аристократические интерьеры, создавая живую драматургию.
Пласты чернозема - инсталляция Динео Сэше Бопапе из ЮАР - раскроили каминный зал пространственным супрематизмом. Их ритм и геометрия в сочетании с деталями исторического интерьера оборачиваются новым барокко, со свойственной этому стилю эсхатологической образностью, избыточностью, но уже не ангелов, аллегорических фигур и финтифлюшек, а модулей, которыми навсегда преобразил мир киевлянин Казимир Малевич.
Как и Борис Михайлов, тему политической безответственности и искажения информационного сигнала поднимает турчанка Асли Чавушоглу. Ее высказывание тоже просто, но провоцирует к взаимодействию. Это стопки созданной ею газеты, заполненной фейковыми новостями и всякой футурологией. Кроме интерактивности - посетитель может забрать газету как бесплатно раздающийся у метро в разных столицах мира таблоид, - здесь интересен синтез искусств, соединение инсталляции и публицистики. Прием не новый, но в данном случае - ироничный. Обычно газеты в художественных проектах содержат философствования или манифесты.
Как ледокол в торжественное царство Снежной Королевы, вторгается в элегантность голубого зала приемов палаццо объект Ибрагима Махамы из Ганы: конструкция из орудий чистильщиков обуви, банок ваксы, ящиков, обломков металла. Мир выверенной дорогой изысканности пенетрирует ее неизбежный спутник - обнищание, безысходное скопидомство. Казалось бы, экспозиция Кристин Марсель в этом году полна концептуальных инсталляций из мусора. Но они оставляют равнодушными. Произведение же Махамы звучит отчетливо, монументально - за счет пространственного решения.
В Киеве его инсталляция, втиснутая в небольшое помещение, нависала над зрителем, подавляла его, подобно грандиозным храмам прошлого, обращавшим человека в букашку пред величием религии. Но ведь нынешняя религия - потребление, иконографией которого может быть только мусор. В Венеции произведение раскрывает иные оттенки смысла: мир роскоши обречен на стагнацию, он беднеет, размывается, тает на глазах, как уходящие в воды лагуны лестницы венецианских дворцов.
Растущая пропасть между богатыми и бедными превращает капитализм в уробороса, заглатывающего собственный хвост. Когда человек лишается средств, он больше не может участвовать в потреблении. Рынки стагнируют, и тот, кто вчера получал сверхприбыли на производстве и спекуляции, остается с ресурсами, которые не на что обменять. В Давосе еще не один год будут искать способ остановить эти метастазы. Мы же можем сегодня любоваться их величественной метафорой в Венеции.