Последние пять лет прошлого ХХ века в Украине отмечены определенной литературной эйфорией. Украинские читатели, точнее те из них, которые предпочитают романный жанр, к огромной радости, убедились, что читать можно не только переводные и русскоязычные новинки и не только хорошо известных «старших» Загребельного и Шевчука. 90-е взорвались целым соцветием имен — Андрухович, Винничук, Забужко, Ульяненко, Издрик, Прохасько, Кожелянко. Романно-повестные дебюты «младших» сразу же были подняты на щит критикой. Новые темы, жанровый эксперимент, раскованный живой язык, парадоксальная логика — да, в 1996—1999 годах читателям было чему радоваться.
Авторы радовались не меньше: наконец-то появились широкие возможности печатать то, что всегда хотелось написать, не ограничивая себя тиранией внешних и внутренних редакторов, позволить себе экспериментировать и эпатировать. Пришла слава — не регламентированная читательскими кружками и плановыми заседаниями Союза — настоящая, «живая» слава с узнаванием на улицах и первыми тысячами книг, проданных не библиотечным коллекторам, не абстрактным «трудовым коллективам» заводов, шахт и колхозов, а непосредственно тем, кто их будет читать. С премиями, грантами и первыми гонорарами от издателей приходило понимание, что и у нас можно жить литературным трудом, а широкий доступ к информации из Интернета и новые впечатления от многочисленных — теперь уже доступных — поездок за рубеж обещали обернуться солидным потоком написанных текстов.
Но осуществиться «большим надеждам» было не суждено. Прозаическое поколение 90-х словно превратилось в одну сплошную вспышку, после которой на месте бывшей галактики остаются только изувеченные обломки и разнообразный литературный мусор. Только что представленные блестящие романисты идут в эссеистику, журналистику, размениваются на самоповторы, саморекламу, а то и вообще умолкают. Уже несколько последних лет (а может, это влияние миллениума?!) мы не читали почти ничего нового от тех, кто и сегодня олицетворяет современную украинскую прозу. (Современную? 1996 года издания?) Ничего, что по своему резонансу могло бы сравниться с «Рекреаціями», «Дівами ночі», «Польовими дослідженнями…», «Перверзією» или «Воццеком». Было поколение — и нет поколения?
Естественно, можно все списать на жестокого рыночного монстра — здесь вам не Британия ХІХ века и не Америка ХХ — автор не может, написав одну статью в месяц, безоблачно существовать до следующего подобного заказа, отрабатывая варианты своего нового романа. Нет у нас и благополучных рантье, кому добрый дедушка-лорд оставил гектарные поместья с сотнями идиллических поселян и миллионы фунтов на счету в банке. Наш автор должен «вертеться», как и все в этом современном сумасшедшем мире, у него просто нет времени писать!
Впрочем, нас вряд ли удовлетворит такое объяснение. Условия нечасто способствовали литературной деятельности — большинство великих авторов жили не в роскоши и даже не в достатке. Рынок украинской книги действительно слаб, и это существенно мешает украинским книгоиздателям, а также постоянно нервирует читателей, вынужденных платить за украинскую книгу больше. Но автор? Всегда ли побудительным мотивом для него является гонорар и то время, которое за эти деньги можно купить?
С другой стороны, большинство названных выше литераторов не так уж и чувствуют на себе «тяжелую руку» рыночного Командора. Скорее, наоборот — их мизерное литературное предложение сейчас совершенно не поспевает за прогрессом рыночного спроса на них. Разве не обернулись бы читательским ажиотажем новые романы Андруховича или Забужко? Впрочем, чем дольше эти и прочие авторы будут тянуть с «возвращением», тем меньше вероятность подобного ажиотажа. Стоит добиться более-менее серьезного успеха новым прозаическим авторам (Днистровый? Пыркало?) — и от плеяды прозаиков 90-х уже точно никто ничего не будет ждать.
А возможно — жутковатая мысль — дело в том, что бывшие кумиры исписались? Речь даже не о потере творческого потенциала, а о «знаковом молчании» (как, например, у Сэлинджера), когда человечество разочаровало и сказать ему больше нечего. То ли художники разуверились в собственной миссии — малопривлекательный сегодня статус писателя (даже по сравнению со статусом журналиста, не говоря уж об имиджмейкерах, WEB-дизайнерах или бизнесменах). То ли имеем дело с комплексом украинской неполноценности. Дескать, прежде чем писать что-то новое — давайте покажем миру, что мы уже имеем. Пусть знают о нас, ничего, что собственный читатель о нас почти забыл. Наконец, возможно, все дело в непрерывном и страшном процессе упадка жанра романа, продолжающемся последние 50 лет?… Переход в эссеистику? В этом, скорее, видится определенный прием психологического самоуспокоения: вот какие мы постмодерные — романы нам уже не пишутся!
А что если предложить другую версию? Возможно, наши славные авторы просто не выдержали испытания «медными трубами»? Страх поражения всегда парализует победителей. Страх потери имиджа, страх перед критикой — и все предыдущие страхи вместе взятые. Неуверенность в себе — чаще всего совершенно безосновательная — отражается в специфическом «комплексе узурпатора», который подсознательно опасается обвинений в нелегитимности его прав на литературную корону и поэтому... И поэтому заявляет, что не интересуется литературоведением и не считает целесообразным читать о себе критику, не видит ни одного (кроме него самого?) значительного современного автора, не боится творческих пауз и, наконец, может «настучать по голове» каждому, кто еще раз назовет его постмодернистом. Иногда создается впечатление, что все наши авторы давно (сразу же после издания своих лучших произведений) эмигрировали — они не дают интервью, не появляются в литературной периодике, не встречаются с читателями и, что хуже всего, не предлагают аудитории ничего нового.
Именно в девяностые особенно распространенным у нас стало парадоксальное понятие «живой классик»: первая часть словосочетания виталистическая — утверждает, что автор все же с нами, его можно видеть и слышать, но второе слово нашу радость умаляет — это классик, признанный, канонический, его невозможно сдвинуть с постамента или вытолкать из канона. Он всегда будет таким. Жаль только, что в сказочные словосочетания верят не только читатели и критики — верят в них и сами авторы, которым теперь так тяжело снова ступить с берега в ту же реку.