Известный украинский живописец Иван Бринский рассказывает об украинской Независимости, о шестидесятниках, о своих мирах и Вселенной, о крымских художниках и современных политиках.
Помню, на премьере спектакля "Модильяни…" в Ивано-Франковске яблоку негде было упасть. Мы нашли себе стоячие места среди декораций - в кафе "Ротонда".
Рядом - художник Богдан Бринский. И когда туда входили артисты, кто-то тихо сказал: "Богдан, ты в действии!"
Кто бывал в его легендарной мастерской, тот чувствовал себя особенно, ибо мог ощутить вибрации искусства. Бринский воспринимает жизнь полутонами, он очень внимателен к деталям, виртуоз пения и беседы.
Ему важен ближний мир - мир, из которого ты вышел, в котором рос, мир, который окутывает твою жизнь крепкими кругами, как ствол, и делает тебя крепким.
Магию напластования краски сам художник называет словом "замес". Он не практикует эскизов и не повторяет работы. Бринский-художник создает мир, в котором живет подсознательная украинская несправедливость и тысячелетнее величие.
Во Франковске время измеряется словами. Не часами - это точно. Когда в окно заглядывает месяц, выясняется, что минуло шесть часов, а ты еще не обо всем расспросила.
- Богдан, твой дядя, Михаил Бринский, был выдающимся скульптором. Дед знал пять языков и был войтом в селе.
- Род Бринских - казацкий, он имеет глубокие корни. Даже внешность представителей рода указывает на то, что мы из степей. Мой предок, Северин Бринский, воевал в отряде Кармелюка, был и художником, и борцом, прекрасно шил кожухи.
Он был прадедом моего дяди, Михаила Бринского, - выдающегося скульптора, который работал в труппе М.Садовского артистом и декоратором, также боролся в легионе УСС во время Первой мировой войны, учился в Пражской академии искусств, у него был замечательный тенор. И я тоже должен был быть скульптором. Но когда-то как понюхал краски… У нас на квартире в начале 1960-х годов жили пионервожатые и забыли масляные краски. Я, когда открыл, вдохнул… и замер.
У старой масляной краски такой специфический запах, таким вкусным мне тогда он показался… Натянул на рамы кусок простыни, не знал тогда, что должен быть еще грунт, и начал рисовать картину масляными красками. Шедевральный вышел пейзаж.
А когда шестиклассником нашел в лесу хорошую глину - серую, то сразу вылепил Шевченко и своего любимого Гоголя.
Это фото сорокалетней давности, в составе студотряда мы строили в Хмельницкой области силосные ямы. Я уже тогда обдирал всем одежду так художественно, как вот сейчас носят рваные модные джинсы. И мама моя в селе была модельером, ввела моду на короткий рукав. Отец был бухгалтером, но пел как прекрасно, два года отсидел в тюрьме за то, что собрал небезразличных и небоязливых людей, чтобы отстоять церковь, которую большевики решили ночью разрушить.
- Ты поздно поступил на художественный факультет института, и уже на пятом курсе твои работы попали на выставку за рубеж. Ты всегда вспоминаешь Панаса Заливаху. Как вы познакомились?
- Денис-Лев Иванцев, мой земляк, академик, который в 1935 г. окончил Краковскую академию, решил меня познакомить с Панасом. Еще студентом к Шевченковским дням сделал персональную выставку.
Тогда мои работы взяли на выставку в самую Канаду. Иванцев знал, что я племянник Бринского, а заканчивал я институт аж в 28 лет. Начал работать в художественном музее. Он пришел и говорит: "Тебе в пейзаже нечего делать". Это был 1988 г.
Когда я после нескольких неудачных попыток все-таки попал к Панасу Заливахе, у меня перевернулся мир. Такая героика, совершенно иная стилистика, дух и степь, мартиролог Украины, он писал Голодомор…
Полгода после визита я кисть в руки не брал - думал. А тогда родилась работа "Краю мій, свята руїно". Я был председателем "Руха" в музее, отец мой прямо плакал: "Ты не знаешь, что они с тобой могут сделать!" Но я говорил: "У меня же дух казацкий!" Потом мой сын Остап также поступил в Киево-Могилянку… и сразу пошел на Майдан с этими же словами.
Ко Дню оккупации, "золотому сентябрю", я организовал в музее выставку "Година смутку. Живопис Б.Бринського".Сам изготовил афишу. Директор подошел и говорит грустно: "Благодарю тебя. Выставку надо снять".
Но главное - пришел Заливаха, взял меня за руку, мы молча вышли, сели на досках, в музее уже начинался ремонт, перед нами - стена, он дал мне папиросу, я тогда еще не курил. Курим и смотрим в стену. Это была самая лучшая и первая похвала. Позже он сказал: "Это тебе такой аванс!"
Когда я уходил от Панаса, он выходил на кухню, и в окне был тризуб: он всегда провожал меня взглядом, поднимая руки вверх. Это было трогательно. Он как камертон в творчестве.
- Одиннадцать лет прошло, а ты часто вспоминаешь Заливаху…
- С друзьями обычно. Он здесь в мастерских всюду. Его портреты, мой портрет его руки. И после первой выставки сказал мне: "Давай обменяемся работами".
- Расскажи о первой в нашем городе его персональной выставке. Хотя первой была выставка еще в 1962 г. - без разрешения партийных стерилизаторов идейной добродетели. Но ее сняли через два дня… Тихо, по приказу свыше.
- 1989 год. Его персональная выставка - первая во Франковске после Львова. Она была многолюдной. Две керамические работы кто-то украл. Когда смотрительница Панасу об этом сообщила, он улыбнулся солнечно и сказал: "Я рад!"
Ради работ Панаса нам пришлось снять действующую экспозицию советского соцреализма, и она уже никогда не вернулась. Более сотни художественных работ Панаса Заливахи многим тогда перевернули мир. Люди шли и шли. В магазине канцтоваров я купил два железных карандаша в цветах украинского флага и слепил вместе, такой значок носил. Мы безо всякой афиши под выставку Заливахи организовали еще концерт патриотической песни, приехал Стригун, давали спектакль по "Чорній раді", а после этого все остались и пели патриотические песни. Теперь бы мне те ощущения.
В 2004 г. я нарисовал Панаса с кистью оранжевого цвета в руке. Все спрашивали: "Ты знал о Майдане?" А я шутил: "Это мне Панас сказал".
И во времена Помаранчевой революции он мне повторял: "Бодя, москаль Украину никогда не оставит. Это еще будет".
За сутки до его смерти мы с Андруховичем были у него дома, Панас вызвал меня. Оприходовали бутылку коньяка, и он меня повел наверх - в свою мастерскую. Все притихли, потому что Панас давно туда не ходил. Дарка (жена Заливахи, племянница Степана Бандеры. - Л.З.) сказала, что он три месяца не поднимался в мастерскую. Панас показал мне работу, где Чорновил, Алла, Стус, и говорит: "А там, видишь, место свободное - это мне". Через сутки он уже там был. Говорил мне: "Это будет много соблазнов".
Рисовал я Панаса в день смерти, на девятый день и сороковой.
Третья работа вышла с ангелами и цветными небесами. Я себе сказал: "О, значит, все хорошо". А после похорон мы с товарищами собрались в моей мастерской. У меня были старые, еще польские, свечки из уничтоженных советами церквей. Я зажег их несколько, и тут в углу проявился образ Панаса. У всех волосы встали дыбом. Все притихли. Помолились за его святую душу.
- У Богдана Бринского есть серия работ по крымским пленэрам. Было несколько таких выставок. Сегодня все эти работы - в мастерских, потому что Крым должен быть наш.
- Сегодня табу, бронь... Вернется, тогда разве что. Я только нащупал, как это - рисовать Крым… Балаклаву. На пленэры всегда привозил нашу водку, "Бандеровскую". Спрашивали: "А мне плохо не будет?" - "Будет", - говорил ради шутки. Теперь больно нам.
- Богдан, ты поддерживаешь контакты с художниками, которые составляли тебе компанию во время пленэров на полуострове?
- Только с теми, которые не "написали" заявление на вступление в российский союз художников… Такой один мой товарищ, не буду называть фамилию, Анатолий. Он бывает у нас на пленэрах, сын уже перебрался во Львов.
Последний председатель союза в Крыму был нашим земляком - из Старых Богородчан родом. Им наобещали золотые горы. Вспоминаю, как мы там пели стрелецкие песни, и были среди них такие, что тоже знали слова, говорили, что это им дух поднимает.
В Запорожье в 2003 г. на первом пленэре "Хортиця крізь віки" спрашивали меня: "У тебя что, компьютер в голове, что ты все патриотические песни знаешь?"
Тогда ходили вокруг меня, как вокруг взбитого яйца, чтобы я только им пел. В 2004 г. меня пригласили приобщиться ко всеукраинской выставке "Франкодон". Мы принимали донецких художников, возили всех по Западной Украине, в Карпаты. И когда приехали в Донецк - нам сразу по сто долларов выдали, и я понял: это политика Москвы, под их видом кто-то действует.
- С началом войны вы с друзьями начали активно проводить аукционы, чтобы позаботиться о бронежилетах для армии и лечения раненых.
- Провели пленэр, собрали деньги, снова едем на пленэр, пригласили художников со всей Украины - рисовать новые работы.
Работаем, слышим… выстрелы, настоящие. Ну все, думаю, каюк… А это наши ребята проверяли бронежилеты, которые на фронт отправляем. Был с нами художник Сотников, я говорю ему: "Какой ты Сотников, разве были в царской армии сотни? Ты Сотник, маленький, как одуванчик, и очень хороший иконописец, но - Сотник".
Тогда все были очень встревожены, хотели много пить, спасались шутками. Был среди нас Константин, директор художественного училища с Луганщины, поэтому, когда он говорил, все должны были молчать: "Эй, москаль, ты дашь украинцу слово сказать!" - кричал тогда. Он даже нарисовал, мне рассказывали потом, картину под названием "Песни Богдана Бринского". Я шутил, что надо был вокруг картины столик поставить и угощать всех.
- На Хортице ты всегда был своим. Может, здешние художники чувствовали: ты казацкого рода. А совсем недавно ты был соорганизатором в Ивано-Франковске выставки Вячеслава Гутыри из Краматорска. Он символически привез много соли с той уже освобожденной земли и всем нам раздавал. С кем ты еще контактируешь с Востока?
- Со многими. На Востоке Украины ждут, чтобы мы были сильнее, чтобы делали больше, чтобы не оставляли их.
Там много таких, которые не выехали. Остались сильные, крепкие: либо выдержат, либо умрут на родной земле. Гутыря - из таких.
- А как ты воспринимаешь нашу Независимость? Персонально.
- У меня не было комсомольского билета с 1972 г. Окончил институт - никто не верил, что нет. А у меня украли билет, потому что я там спрятал 25 рублей - фиолетовых с Лениным. И кому-то понадобилось.
Я и тогда был независимым, и когда все это открылось и мне приказали встать на учет, я показал им шиш.
А сейчас я не очень независимый: висит надо мною то, что не могу пойти на фронт… Пока ребята там…
И еще мне хочется и в Москве спеть украинскую песню "Маруся, раз, два, три калина…" Мы пели эту песню там, когда я служил в Москве. Когда мне майор давал команду "Упалсторазотжался", то потом спрашивал: "Ну, как тебя в…ть - ты прямо в глаза смотришь".
Политики сегодня не слышат художников. Под большой бизнес прогибаются. Те, кто был шестидесятниками… Это поколение несокрушимое. Именно они были независимыми.
Заливаха приехал после ссылки, отказался рисовать лениных-сталиных на художественном комбинате, где художники зарабатывали хорошие деньги. Не было у него денег, жилья, некоторые товарищи по цеху переходили на другую сторону улицы, когда он шел по городу, а он жил в армянском храме, встречался с Параджановым, - этот человек знал, что такое независимость.
И еще момент. На днях мы с товарищем ехали на авто с пленэра во Львов, и один наш товарищ так просил повернуть к Выжнице, это же почти по дороге (улыбается. - Л.З.), что мы поехали во Львов через Выжницу. Ехали через родное село Миколайчука Чорторыю. Ничто о гении там не напоминает. Такова наша независимость. К сожалению…
- Ты также потерял должность в музее, когда тебе директор сказал: "Пишите заявление, если хотите поехать на Майдан".
- Написал - и пошел. И уже ему простил…
…Мы выглянули в ночь. Мир увлажнился, высветлился, позолотился и подобрел. В одном из альбомов находим фирменный автограф Заливахи - красивые линии букв и художественную хатку или, может, философский портрет художника. Читаем слова маэстро: "Дякую за ауру у майстерні пана Богдана, де відчуваєш самість, перебуваючи в товаристві, де існує Дух, Сутність Буття. Дякую господарю за суттєве, духовне. Будьмо! 9.II.96 р.".