Времена меняются, но остается наше упорное убеждение в том, что существует в мире нечто незыблемое. Мы по привычке считаем, что это незыблемое хранит наша память. Именно ее содержимое бережно передаем и преклоняемся перед теми, кто привносит в эту память что-то свое, становясь для нас бессмертным. Нам хорошо известны их имена. Но этого, как правило, мало. Нам нужно, чтобы что-то напоминало нам о них. И тогда мы создаем музеи, ставим памятники, открываем мемориальные доски. Особенно сложные отношения с исторической памятью у нас — в постсоветском мире, где множество имен уходило в небытие по идеологическим соображениям вне зависимости от «степени таланта» или даже «масштаба гениальности». Поэтому мемориалы для нас — не просто «места памяти», которые бы напоминали о чем-то знаковом, но иногда это просто «достраивание» нашей собственной истории, которую мы когда-то потеряли и теперь посредством мемориальных действий заполняем пустые места на карте собственной культурной памяти.
Конечно, памятники и памятные места — это далеко не все, что нам остается, когда речь идет о литераторах, художниках, кинорежиссерах и актерах, композиторах, оставивших материальные свидетельства своей гениальности. Но где мы столкнемся с подобными свидетельствами гениальности музыканта, например, творение которого живет только один раз на одном концерте?
Поэтому есть основания считать, что памяти великого Натана Рахлина не повезло как минимум дважды. После его смерти в течение двадцати лет о нем не вспоминали в городе, который обязан ему фактически созданием и существованием своего первого настоящего профессионального симфонического оркестра. За эти двадцать лет его семья не могла добиться никаких проявлений внимания к памяти дирижера — ни мемориальной доски, ни посвященных ему изданий, ни пластинок с его записями.
После долгих хлопот дочери дирижера Леоноры Натановны в 1979 году горисполкомом было принято решение об установке мемориальной доски. Но решением все и закончилось — до перестройки не успели, а во время перестройки, естественно, забыли. Хлопоты по поводу памяти дирижера его дочь возобновила к 90-летию Натана Рахлина. На общественных началах был создан мемориальный фонд. Инстанции отвечали свое обычное: «идея хороша, но денег нет». В конце концов этим делом заинтересовались еврейские общественные организации. Леоноре Натановне удалось заключить устный договор с главой Еврейского совета Украины, председателем гуманитарно- мемориальной комиссии Всеукраинского еврейского конгресса И.Левитасом, который, по ее словам, с готовностью принял предложение финансово поучаствовать в благородном начинании. О чем он открыто заявил в газете «Еврейские вести», предложив тут же главе горадминистрации А.Омельченко обратить внимание и тоже поучаствовать. Глава горадминистрации то ли внимания не обратил, то ли решил, что лучше мостить улицы, чем развешивать на стенах домов гранитные доски. В чем-то он, возможно, прав. Когда же семья дирижера выполнила свою часть работ, денег у И.Левитаса на все остальное еще не было. Но было его обращение к президенту Всеукраинского еврейского конгресса В.Рабиновичу с просьбой выдать необходимую сумму. Опыт построения «мест памяти» в долг у этой организации уже был — так ставили памятник Шолом-Алейхему. Поэтому к перспективе повторить этот опыт с мемориальной доской Рахлина никого особенно не напугал. Дочь дирижера взяла долг под залог своей квартиры, и мемориальная доска была открыта в срок — в марте 1998-го. В начале июня 1998 г. Леонора Натановна получила сообщение о том, что Всеукраинский еврейский конгресс отказывает в финансировании. Дело в том, что к этому моменту произошел небезызвестный раскол между «евреями Украины» — «вторая» и «третья» стороны договора оказались в конфронтации, и, видимо, по их мнению это само собой предусматривало отказ от участия в любых совместных проектах. Увы, в свете этого сценария высказывание Леоноры Натановны о том, что «главной и совершенно непростительной ошибкой Натана Григорьевича было то, что он родился евреем», обрастает новыми смыслами.
История этой мемориальной доски не раз проходила по отечественной и зарубежной прессе — что-то роднит ее с жанрами испанского плутовского романа и современного русского детектива. Здесь есть все атрибуты для завлечения читателя: наивность и некоторая доля безграмотности одного из действующих лиц, движимого тем не менее исключительно благородной целью; интриги и раскол внутри довольно богатой и влиятельной организации, к которой герой не имеет отношения, но тем не менее становится жертвой; острый денежный вопрос; равнодушное око государства, по-прежнему не считающего своих граждан и свою культуру своим главным достоянием, а их защиту — своей основной функцией. Сейчас уже вышли все сроки залога, и дочь Натана Рахлина вот-вот окажется на улице. Мало надежды на то, что суд, который она затеяла против двух своих бывших «соратников» по установке доски, закончится в скором времени и в ее пользу. Печальное окончание истории героя, которым двигали благородные цели, — вполне в духе современного детектива и просто нашей обычной внелитературной жизни. И понятно, что у героя не было другого пути для достижения своей красивой цели, кроме как попасть в сомнительную компанию. И герой этот воспринимается как вполне трагический. Не в шекспировском, конечно, плане — мироздание не только не рухнуло, оно, по сути, и не заметило, — в бытовом, повседневном. На этой истории как будто висит ярлык — «так может быть с каждым...»
Наверное, именно эта «повседневность» истории и приводит к одному наиболее пагубному, на мой взгляд, последствию. Происходит некая подмена понятий. Все произошедшее — сознательно или нет — сводится к скандалу в благородном (или не слишком) семействе. Даже самими участниками истории. Но ведь речь идет не о чьем-то капризе: ведь не память любимой собачки решила увековечить в граните Леонора Натановна! Речь идет о сокровище культуры, охрана коего — прямая обязанность государства, имеющего для этого вполне определенные структуры. И основная доля цинизма и, разумеется, ответственности в этой истории приходится отнюдь не на еврейские общественные организации. Это может показаться невероятным (правда, не нам, а какому-нибудь гипотетическому здравомыслящему наблюдателю), но государство (в лице определенных ведомств) постепенно привыкает к роли свадебного генерала, а то и свадебного подарка: оно может приходить на открытие мемориальной доски «выдающемуся сыну» в качестве зрителя и оратора, выражая таким образом свою причастность к событию. Таким образом «скандал между евреями», как это пытаются изобразить, оборачивается очередным проявлением равнодушия на государственном уровне. Государство, которое не лелеет собственную память, своими руками лишает себя самоуважения и, соответственно, собственного будущего. Имя Рахлина (так же, как множество подобных имен) принадлежит не только его семье, и тем более не еврейским общественным организациям — никто не скажет, что Рахлин был выдающимся деятелем еврейской культуры. Но то, что именно он и его коллектив выводили в свет все значительные произведения украинской музыки, созданные в период его руководства Государственным академическим симфоническим оркестром, — этого не вычеркнешь из истории украинской культуры. Попытка свести всю эту историю к прискорбной юридической и человеческой наивности одной женщины и прискорбной же нечистоплотности нескольких представителей общественных организаций, попытка превращения этой истории в «частный случай», измельчения ее до чуть ли не бытового уровня — это еще одна большая наивность, добавляющая абсурдности ситуации. Ведь речь идет о системе — далеко не первая мемориальная доска в Киеве открывалась за счет родных и близких. Речь идет о равнодушии государства к собственной культуре. За привычностью этой фразы мы уже перестали улавливать трагизм ее содержания и, таким образом, принимаем цинизм, выведенный на государственный уровень, за правила игры. Почему не краснели и не оправдывались представители Министерства культуры, управления культуры, Союза композиторов на открытии мемориальной доски Натана Рахлина, созданной полностью на средства его семьи? Искать и находить средства на подобные вещи — прямая обязанность по крайней мере некоторых из перечисленных структур, и если они с нею не справляются, то сомнения на предмет насущной необходимости этих учреждений кажутся вполне обоснованными. Маленький штрих: когда Леонора Натановна обратилась в управление культуры за поддержкой, его глава сочувственно сообщил, что единственное, что они могут, — поучаствовать в «круглом столе» по этому вопросу. Созвать же этот самый «стол» они сами не могут без соответствующего указания со стороны министерства...
Что ж, мы ушли из того периода истории, когда имена лучших «сознательно забывали», сменив его на период, когда эти же имена «сознательно не помнят» в силу каких-то иных причин. Но результат-то остался прежний — наша культурная память скудеет, как озоновый слой, и в результате никакие «шароварные суррогаты» не защитят нас от полного забвения себя, как культуры и, следовательно, нации. И, к сожалению, закончить эту историю мне придется парафразом на приведенное выше высказывание Леоноры Натановны: главная и совершенно непростительная ошибка тех, кем мы так гордимся, тех, кто являет собой лицо нашей культуры, нашей нации, как это ни прискорбно, будет состоять в том, что они — независимо от нашей этнической принадлежности — родились в этой стране, не желающей знать своих героев. Ведь, как показано выше, герой доставляет слишком много хлопот — как при жизни, так и в бессмертии.