Бэл Кауфман - внучка Шолом-Алейхема и знаменитая писательница, благополучно пересадившая еврейский юмор на американскую почву. Родители вывезли ее из Одессы в 12 лет, и девочке, говорившей и писавшей по-русски, пришлось вживаться в американскую речевую стихию, чтобы из юного эмигрантского дарования превратиться в блестящую англоязычную романистку. Сейчас Бэл Кауфман - 88, но она не ведет счет годам - «ей некогда стареть». Во время своего почти недельного пребывания в Киеве Бэл успела побывать везде и всюду: на фестивале еврейских театров, на презентации альманаха «Егупец», на пресс-конференции в Министерстве культуры и в центральной синагоге... В перерывах между прогулками госпожа Кауфман беседовала с журналистами. Эксклюзивно и не очень. Это интервью - эксклюзив. Специально для «Зеркала недели».
- Бэл, как-то вы написали: «Я рада чувствовать себя мостиком между Америкой и Россией». Ощущаете ли вы себя мостиком между Америкой и Украиной?
- Только в том случае, когда я говорю с людьми, выступаю, рассказываю о Шолом-Алейхеме, о себе. Можно ли назвать это мостиком и соединит ли это нас, я не знаю. Хотелось бы, но за один приезд трудно добиться успеха. Я вижу, что в Украине произошли большие перемены: еврейский театр, еврейские песни, памятник Шолом-Алейхему. Я чувствую, что меня здесь любят и уважают. Раньше этого и представить было нельзя. Вообще, мои впечатления от Украины немножко глупые, они не политические или экономические, а личные, душевные. Я бегу по Крещатику. Слышу русскую речь, подхожу. Молодой человек меня провожает под ручку. Сейчас для меня самое главное - почувствовать город ногами. Я здесь как дома. Значит, можно сказать, что я - мостик.
- Бэл, я знаю, что у вас в доме всегда говорили по-русски, почему же в качестве языка своих литературных произведений вы выбрали английский?
- Потому что я жила и живу в Нью-Йорке... Я приехала в Нью-Йорк в 12 лет, не зная ни одного слова по-английски. Потом английский стал моим языком. Но я была воспитана на русской культуре. Знала наизусть «Евгения Онегина», в семь лет прочла «Войну и мир», правда, пропускала военные сцены. Сначала я и писала по-русски. Ребенком - стихи, одно из них было опубликовано в журнале «Колокольчик», а подростком - любовные и философские поэмы. Вроде этой:
«Зачем нам все, зачем нам это,
Ведь мы уйдем, уйдем со света,
Не унесем же мы с собой,
Посуды разной дорогой...»
Это, наверное, мама говорила о посуде... (Смеется) Мои романы «Вверх по лестнице, ведущей вниз» и «Любовь и все остальное» написаны по-английски, но с друзьями я до сих пор переписываюсь по-русски.
- В романе «Любовь и все остальное» вы написали: «Каждый в своей приватной пустыне взывает о любви и всем остальном». А есть ли такие приватные пустыни у народов?
- Мне трудно судить о народах. Я - человек приватный, у меня свой маленький круг. Правда, я много разъезжаю. Выступаю перед людьми. Люди всюду люди, где бы они ни были. Но знаете, в Японии поставили пьесу «Скрипач на крыше» по «Тевье-молочнику». Так вот японский актер, который играл Тевье, спросил у меня как-то: «И вы, американцы, понимаете эту пьесу? Ведь это японская пьеса: традиция, любовь к семье...» Искусство универсально. Шолом-Алейхем универсален, а каждый народ или человек берет из его произведений что-то свое.
- То есть приватные пустыни народов преодолеваются искусством?
- И смехом. Язык смеха понимают все. Он универсален.
- А как же еврейский юмор, английский юмор?
- Юмор, но не смех. Смех вызывают разные причины, но смеются все. Иногда, правда, и причины общие. Я очень люблю русский и украинский юмор. И знаете почему? Потому что русские и украинцы любят посмеяться над собой. Американцы тоже смеются над собой, но не так открыто. Еврейский юмор - это смех сквозь слезы. Вы знаете, у Шолом-Алейхема был диабет, он постоянно страдал от жажды. И он написал моей маме: «Теперь мне не грозит умереть от голода - я умру от жажды». Это было типично для него и вообще для евреев - смеяться в лицо неприятностям.
- Расскажите о ваших последних работах для театра.
- Наверное, я родилась, чтобы писать песни для театра. Хотя мне приходится заниматься многими другими вещами. Я написала сотни песен, в том числе и для мюзиклов. Однажды я написала детскую пьесу о животных. В ней животные обсуждают людей и смеются над ними. Они такие странные, эти люди... А люди то же самое говорят о животных. Пьеса называлась «Чудесный мир». Сюжет такой: мальчик из другой планеты оказался на Земле, он никогда не видел животных, никогда не смеялся, и на его планете только один цвет - серый. Ему объясняют, что розовый - это застенчивый красный, а черный - лицевая сторона серого. Но пьеса еще нигде не шла, хотя я и предназначала ее для телевидения. Она до сих пор лежит в ящике моего письменного стола. Там у меня много всего лежит. Например, сценарий мюзикла «Татьяна».
- О Татьяне Лариной?
- Совершенно верно. Это мюзикл в стихах по мотивам «Евгения Онегина». Очень длинный.
- И что же, не нашелся продюсер?
- Пока нет. Как и для мюзикла «Мальчик Мотл» по Шолом-Алейхему. Я написала для этого мюзикла песни. Многие интересовались, многим нравилось, но не больше.
- У вас были театральные и кинопроекты, связанные с Россией или Украиной?
- Да, 10 лет назад американский «Телегид» послал меня в качестве обозревателя в Россию, на съемки «Петра I». Я каждый день присутствовала на съемках, а они проходили в Москве, Суздале. Представьте себе: холодно, март. Из Калифорнии привезли специальный аппарат для горячего кофе, но кофе все равно застывал в чашках. Коричневый лед... Актеры и актрисы в шубах, дрожат от холода. Это было очень забавно.
- Ваши творческие планы...
- Мне 88 лет, какие у меня могут быть планы... Да уже и память не такая хорошая, как в 87 с половиной...
- Но вам же некогда стареть.
- Ладно, если серьезно, то я хочу написать роман в письмах «Дорогой папа Шолом-Алейхем». Вы знаете, я никогда не называла его дедушкой, только папой. Я хочу ответить на письмо, которое он мне написал, когда мне было пять лет. Тогда я еще не умела писать, а теперь, слава Богу, научилась. Это будет примерно такой ответ: «Дорогой папа Шолом-Алейхем! Я тебе долго не отвечала. Почти 83 года... А теперь я хочу написать о том, что произошло за это время с твоим именем, с твоими произведениями, с памятью о тебе и со мной». Это будут мемуары, соединяющие меня с ним. Но в форме романа.
- А пьесы, мюзиклы?
- Если кто-то заинтересуется моим мюзиклом «Татьяна» или «Мотлом», я их вытащу из письменного стола...
- Скажите, Бэл, роль писателя в современном мире можно сравнить с ролью педагога? Если представить, что весь мир - это огромная школа, а читатели - ученики...
- Несомненно. Когда меня спрашивают, вижу ли я себя писательницей или учительницей, я отвечаю, что не разграничиваю эти профессии. И писатель, и учитель должны заинтересовать, увлечь, вдохновить... Правда, наши учителя не похожи на писателей - дети засыпают на их уроках.
- Но засыпают и над книгами...
- Над плохими книгами. Если я - учительница и люблю какое-то стихотворение, его должны полюбить и дети. Они должны почувствовать то, что чувствую я. То же самое и в писательской деятельности. Если нет сочувствия - я потерпела неудачу.