Гарольд Зееман, куратор 49-й Венецианской биеннале, говоря во вступительной статье каталога о всеобщности события, роняет не вполне корректную фразу: мол, «даже бедная земля Украина» нынче принимает в нем участие. Не он ли напророчил беду? Дебют Украины на самом престижном арт-форуме мира стал абсолютно очевидным провалом — ни о какой интеграции в глобальное художественное пространство речи быть не может… Международное сообщество на украинское шоу реагировало по-разному — кто-то потешался, кто-то возмущенно вопрошал: «А не стыдно ли вам привозить сюда такое?». Упомянутый Зееман, воочию убедившись, насколько бедна наша «pour land», просьбу украинского телевидения прокомментировать качество национальной презентации вообще проигнорировал.
Украинский павильон, названный злоязычной тусовкой «украинской палаткой» (менее употребительный вариант «цыганский павильон» — точнее; украинцы, чуя вокруг запах больших денег, вложенных в современное искусство, чувствовали себя потерянными, как цыгане в мегаполисе), вообще не был обозначен на карте национальных презентаций. Наверное, потому, что биеннале не понимает таких простейших вещей, как экономия на арендной плате. Напомним, на протяжении всего XX века Джардини ди Кастелло застраивались павильонами для национальных презентаций. Страны, появившиеся на биеннале, когда все места в партере уже были разобраны, как-то Тайвань, Эстония, Португалия, Сингапур и т. д., дабы не пасть в глазах остальных, выходят из положения арендой роскошных венецианских церквей, скуол, особняков. Украинцы со своим ноу-хау — военной брезентовой палаткой, одновременно и выставочным пространством, и артефактом, — появились в неподходящем месте, в неподходящее время.
Брезентовый дух милитаризма на Венецианской биеннале сего года, посвященной возвращению в искусство гуманистических ценностей и озаглавленной «Плато человечества», явно раздражал культурную публику, не привыкшую общаться с искусством в полевых условиях. Надо ли было вынуждать ее к этому, когда Министерство культуры Украины выделило на презентацию 800 тысяч бюджетных гривен, то есть около 145 тысяч долларов, а аренда выставочного помещения в Венеции в среднем обходится в 50 тысяч долларов?
Трудно поверить, что 145 тысяч израсходовано на создание диорамы «Украина», аналоги которой пылятся в провинциальных краеведческих музеях. Войдя внутрь брезентового шатра, пара-тройка посетителей (больше не умещалось) видела имитацию идиллического украинского ландшафта, воссозданного усилиями Арсена Савадова, Валентина Раевского, Олега Тистола, Юрия Соломко, Сергея Панича, Ольги Меленти. Поля, подсолнечники, «садок вишневий коло хати» и Чернобыль на горизонте. Скорее всего, художники в топорности этой конструкции припрятали некую иронию соцарта. Но так глубоко и тщательно, что среднестатистический зритель ее не улавливал, воспринимая муляж ландшафта во всей его трагической бездарности. Осознав просчет касательно реакции зрителя, художники стали импровизировать с интерпретациями своего шедевра на ходу — к примеру, Савадов пояснил прессе, что этот «краєвид» — символ гнетущей официальной культуры, прогрессивную оппозицию которой они представляют. Неясно только, как соотносить это утверждение с перечнем инстанций, поддерживающих проект, — Кабмин Украины, Министерство культуры Украины, Союз художников Украины, Академия искусств Украины… Отныне они устыдятся своей косности.
Забавно, что эта палатка-инсталляция немного напоминает «Исламский проект» российской группы АЕС. Как знать, возможно, совпадение не случайно, ведь Украина является «Великим перекрестком между Востоком и Западом». Восток и Запад, война и мир, земледелие и кочевничество, «дочернобыльская» и «постчернобыльская» эры — полнота гениального замысла соотечественников, как, впрочем, и убогость его воплощения, почти не поддавалась расшифровке «прямыми» иностранными мозгами.
И еще один момент несовпадения с общим контекстом — коллективное напряжение украинских мускулов на фоне монографических экспозиций большинства национальных павильонов выглядит курьезно. Век кураторских проектов, а уж тем более политики корпоративных соглашений, давно истек. Привлекая вполне адекватных биеннале художников — Савадова, Тистола, Соломко (и савадовский «Deepinsider», и «Горы» Тистола были бы здесь уместны), — куратор позволяет себе прихоть использовать их не по назначению — в качестве подмастерьев и чернорабочих. Чтобы сотворить то, что они сотворили, иметь реноме вовсе не обязательно. Художников же устраивает эта роль, дающая определенные «преимущества», — не было ни лучших, ни худших, многие поучаствовали, нарисовали «свое» облако в палатке, съездили в Венецию, увековечились на страницах каталога, пережив несколько дней позора, домой приехали триумфаторами-первопроходцами. Впрочем, после такого «первого блина» их коллег, ждущих своей очереди, больше на биеннале могут и не пригласить. Прецедент наверняка посеет у ее дирекции сомнения — стоит ли связываться с «виртуозами» дешевых презентаций?
Приглашенные непосредственно Зееманом украинские участники интернациональной экспозиции Виктор Марущенко и Александр Ройтбурд прозвучали убедительно. Это утешает, в конце концов, провал национальной презентации ложится на совесть ее организаторов — куратора В.Раевского и комиссара А.Федорука, а художники, которые способны достойно представить Украину, всегда найдутся. Документальное фото из серии «Чернобыль» Марущенко и видео «Вторжение броненосца «Потемкин» в тавтологический галлюциноз Эйзенштейна» Ройтбурда — идеально соответствуют зеемановской концепции «нового гуманизма». Другой вопрос, нужна ли была эта попытка консервативного куратора выйти из тупика постмодернизма (он декларирует свою экспозицию как «пост-постмодернистскую»), попытка привнести в современное искусство, привыкшее мыслить себя постидеологическим, новую идеологию, пусть даже наигуманнейшую? В итальянском павильоне и арсенале посетители тонули в ворохе политических, социальных, экологических, экзистенциальных проблем человечества, собранных со всего мира охочим до них Зееманом. Но являются ли проблемы человечества проблемами искусства? Тема обсуждается давно и все еще остается открытой. Впрочем, это глобальная стратегия устроителей мегаэкспозиций — «больше этики, меньше эстетики», больше документалиститики, локальной экзотики, политической ангажированности. С другой стороны, искусство, апробированное на биеннале, — прежде всего новый товар, появляющийся на международном художественном рынке. Поэтому я просто перечислю приглянувшиеся работы — вне зависимости от того, сколько гуманизма в процентном отношении в них обнаружил Зееман.
Специальными наградами для молодых художников отмечены «Видеопортрет эпохи одиночества и маргинальности в современном городе» Анри Сала из Албании (нищий дремлет на скамейке, уронив голову на грудь, мимо в спешке движутся люди) и забавное «анархическое отображение корпоративной офисной среды» Джона Пилсона (США) «Мистер Подбирай» — неуклюжий растяпа на нескольких экранах сеет хаос (прибирает) в собственном офисе, время от времени роняя то одно, то другое. Среди двух видов видео — игрового и трагедийного — преобладает последнее. Пока пересмотришь все эти картины страдания и насилия в исполнении Гарри Хилла, Билла Виолы и их подражателей — слезами обольешься. На этом мрачном фоне игровая инсценировка суицида Эн-Лиз Семпер (Эстония) — утонченная барышня не от мира сего что-то умное читает и, отложив книгу, вешается — просто «отдушина».
Слишком много африканской, азиатской, латиноамериканской экзотики и горячего сочувствия к «человеку-вещи». Ервант Гяникян и Анджела Рикки Луччи (Италия), используя архивные кадры, на розовом, желтом и белом экранах разоблачают укоренившееся в западном сознании потребительское отношение к черной расе. Европеец самодовольно расплачивается с девочками-подростками за оказанные секс-услуги; негр, как услужливая собака, подносит англичанину пристреленного на охоте пеликана…
Луис Гонсалес Палма (Гватемала) фиксирует потрясающую красоту лиц и царственное достоинство своих соотечественников, а Кристина Гарсиа Родеро (Испания) — с наслаждением барахтающихся в жидкой грязи аборигенов Ямайки. Эти работы просто великолепны в своей объективности, отсутствии дидактической проповеди любви к ближнему, оскорбительного сочувствия, которое прочитывается как завуалированное проявление расизма.
Финн Туомо Маннинен обнажает природу коллективного бессознательного. Его работы — не групповые съемки, но съемки массы. Маннинен дрессирует именно это «стоголовое и сторукое чудовище», внешне вроде бы и безобидное, но сосредоточенное, собранное, готовое к нападению, — скауты, клубы любителей восточных единоборств, подводного плавания, ассоциация профессорских жен…
Рядом с документалистом Виктором Марущенко белой вороной, то есть мечтательным романтиком, выглядит Арнольд Одерметт (Швейцария): больше, чем катастрофы человечества, его волнует драматическая гибель машин, сталкивающихся, разбивающихся, тонущих. Двойственное впечатление производят работы Люсинды Девлин (США), притягивающие виртуозностью изображения и отвращающие его смыслом. Девлин фотографировала атрибуты гуманизма в тюрьмах родины — электрические стулья и кровати для летальных инъекций, в тиши вылизанных, стерильных камер терпеливо выжидающие своих жертв.
Венецианский арсенал — труднопроходимая территория, царство блекбоксов, видео, просмотреть которое от начала до конца невозможно. К примеру, «скучное» видео Сэмюэля Беккета, снятое в режиме реального времени (мужчина и женщина спят рядом в постели, кто-то из них просыпается, встает, снова ложится и т.д.) длится два часа. В итальянском же павильоне, что оказалось совершенной неожиданностью, восстановлена в своих правах живопись как классиков послевоенного времени, так и самого последнего поколения. В одном зале радужно сияет абстрактный экспрессионизм обладателя Золотого льва и звания «Маэстро современного искусства» Сай Твомбли (США), в другом — «поджигают» стены ярко-красные ромбы полотен Герхарда Рихтера (Германия). Хулиганская живопись молодого костариканца Федерико Герреро в манере «постграффитизма» награждена за «проекцию фантазии на особенности конкретного места». Проекция стилистики американского поп-арта 50-х на сегодняшнее переживание абсурда происходящего художника из Лейпцига Нео Рауха, на мой взгляд, заслуживала большей благосклонности жюри, но…
Ради полноты картины надо упомянуть несколько эффектных инсталляций. «Ловец времени» бразилец Эрнесто Нето наполнял специями — черным перцем, карри, гвоздикой — подвешенные к потолку прозрачные чулки. Зрелище приятное, но инсталляция предназначалась для обоняния, а не для глаз. Смешение этих запахов рождало убийственный аромат... впрочем, «аромат» — неподходящее слово. Поль Пфейффер из Нью-Йорка иронизировал над самим собой на удивление интеллектуально — в «Автопортрете в виде душа». Беспощадно освещенная софитами пустота душевой кабины снималась камерой и транслировалась на монитор. Невозможно не заметить — так как рядом чувствуешь себя лилипутом — гигантскую, до сводов, скульптуру сидящего на корточках мальчика. Зло косящийся подросток сделан с натурализмом, доходящим до маниакальности. Свежая лондонская сенсация Рон Муек добросовестно копирует даже малейшие дефекты кожи.
Журналисты, попавшие на биеннале в презентационные дни с 6 по 8 июня, были погребены под объемом визуальной информации. Интернациональная экспозиция в арсенале выглядела устрашающе бесконечной, доползти до конца и увидеть там долгожданный свет одним марш-броском смогли только фанатики. Поиски национальных павильонов, разбросанных по всему городу, оказались задачей еще более фантастической. Передвигаясь — по воде и суше — по ослепительно прекрасной Венеции, проще было найти кафе на набережной, лавку стеклянных побрякушек или старую церковь, в которых хотелось остаться навсегда, чем нужный павильон. Потом, биеннале ведь не только головокружительно огромная выставка современного искусства, но и огромная тусовка, иногда затмевающая собою само искусство, затрудняющая его восприятие. Чтобы войти в немецкий павильон, получивший Золотого льва за сооруженный Грегором Шнайдером «Дом смерти», — «перверсивный лабиринт комнат, отражающий одновременно состояние затаенного душевного дискомфорта и возможности освобождения от него», — нужно было два часа выстоять в очереди. Я в него так и не попала, возможно, это к лучшему…
Порадовали бельгийский павильон, в котором Люк Туманс претворяет свои «колониальные» впечатления в призрачно-симулятивную, сомнамбулическую живопись (проект называется «Mwana kitoko», что на каком-то диковинном наречии означает «чудесный белый человек»), видео Марка Воллингера «Ангел», «Прибытие в Королевство» — в британском павильоне. В японском — световая инсталляция Масато Накамура, соорудившего заколдованный круг из гигантских букв «М», логотипов «Макдональдс». Вот он, расхожий символ тщетности попыток «расширить» мир: куда бы ты ни приехал, везде попадаешь в одно и то же место.
На всех арт-сценах подобного масштаба страны Азии и так называемого «третьего мира» вырастают на голову выше традиционных лидеров, и биеннале не исключение из этого правила. В павильонах Гонконга, Тайваня, Сингапура понимаешь, что азиатская волна, затопляющая искусство, — это не выращенная в пробирке «модная тенденция» двух-трех сезонов — их потенциал внушает уверенность в светлом будущем азиатского искусства. Расположение в районе Сан-Марко, за пределами Джардини, «гетто для искусства», автоматически прибавляет им очки — сливаясь с праздничной венецианской средой, современное искусство исцеляется от своей хронической депрессии. Становится изысканно поэтичным. Как сладки проекты, посвященные Венеции, вписанные в ее роскошное обрамление — «Городское печенье» Лунг Чи-Во (Leung Chi-Wo)! Процесс его изготовления и потребления —многоступенчатая интеракция. Сначала Лунг Чи-Во фотографирует венецианские дворы-колодцы. Затем, точно следуя конфигурации кусочка неба в проеме стен, выпекает печенье и помещает его в автомат. В обмен на жетончик к нему зритель должен пожертвовать одной из личных вещей, аккуратно, в целлофановом пакете, повесив ее на стену. Когда дело сделано, можно тут же посидеть за столиками импровизированного кафе, попить зеленого чаю, полюбоваться видами Венеции и поглазеть, с каким барахлом ради этих благ не пожалели расстаться ваши предшественники. В ренессансный интерьер Скуолы Сан-Аполлинаре — лестница, панели темного дерева, пурпурная обивка стен — Сюзанн Виктор (Сингапур) повесила пять массивных, коварно раскачивающихся люстр-мобилей, под которыми живописно валялись груды битого «венецианского» стекла. Иногда они больно задевали рассеянных посетителей. Именно здесь, а не в украинской палатке шел диалог Востока и Запада… Непонятно, почему жюри не полюбило изобретательность представителя Тайваня Шу-мин Лина (Shu-min Lin), его «Стеклянный потолок» — одна из центральных работ на биеннале. Сквозь условную прозрачную плоскость на голографическом полу темного зала к нам обращаются лица людей всех рас и возрастов. Метафора «плато человечества» вполне поддается визуализации.