Антония Сьюзен Байат — признанный классик современной английской литературы. В ее романах, отмечают критики, литературоведы и обычные читатели, ведущую роль играет чуткий и вместе с тем проникновенный ум, для которого страсти интеллекта оказываются такими же трогательными и утонченными, как и взрывы наших эмоций и ощущений.
Родилась АС Байат (именно так литературоведы пишут ее имя!) 24 августа 1936 г.в Шеффилде. Настоящая фамилия писательницы — Дреббл. В 1957 году закончила Ньюнем-колледж Кембриджского университета с дипломом бакалавра искусств. В Бринморском колледже (США, штат Пенсильвания, 1957—1958) и Самервил-колледже Оксфордского университета (1958—1959) работала над докторской диссертацией, посвященной английской литературе XVII века. До 1972 года читала лекции в Лондонском университете и Центральной школе искусств и ремесел (Лондон). После публикации литературоведческого исследования «Вордсворт, Колридж и их эпоха» по причинам, связанным с трагедией в личной жизни, пережила длительную творческую паузу, которая прервалась в 1978 году выходом романа «Дева в саду».
В 2001 году опубликован роман «История жизни биографа» — своеобразный сплав интеллектуальной игры и детективной истории, а также сборник эссе «Об историях настоящих и выдуманных». Произведения сразу же разошлись по Европе миллионными тиражами. В этом году писательница отмечает 70-летний юбилей. Специально для читателей «ЗН» госпожа Байат согласилась дать «юбилейное» интервью.
— Госпожа Байат, почему вы решили выбрать писательский путь? Как вы вошли в литературу?
— Мне кажется, что я всегда хотела быть писательницей, но держала это в секрете. Ведь самые лучшие студенты на специальности «литература» тоже стремятся быть писателями, но не всем это удается. Я обожествляла всяческие повествования, когда была еще ребенком. Научилась очень рано читать. Кажется, естественно, что мое интенсивное удовольствие от чтения способствовало тому, что я стала писательницей. Я начала писать еще в детстве, написала и сожгла два школьных романа. Не помню мгновения, когда б я не писала, даже на уровне идей. Можно встретить детей, у которых есть врожденные способности к музыке или рисованию, но трудно объяснить ребенку, что у него талант к писательству, ведь слово — это проводник, это наша повседневная коммуникация. Мы привыкли к словам. А ведь литература — это особый язык. Я пишу, поскольку наслаждаюсь языком, тем, как он работает в повествованиях.
— В каком возрасте вы написали первое произведение?
— Когда я училась в Кембриджском университете, написала первый роман. Он был во многом неудачным, но я обязана была это сделать. Мои преподаватели понимали и поддерживали меня в моем убеждении, что студенту еще далеко до писателя: «Отдохни денек-другой и пиши». Но я так не могла. Я не могла закончить роман. Я написала второй, когда училась на послеуниверситетских программах в США. На этот раз роман получился более сложным и символическим, я создала персонаж, который был «телевизионным натуралистом» еще до того, как подобные появились в мире... Потом я вернулась в Великобританию, вышла замуж, за два года родила двоих детей.
Я переписала первый роман в университетской библиотеке в Дюреме и отправила его издателю, который, к моему удивлению, его принял. Мне никогда не отвечали отказом в издательствах, но несколько раз мне все же приходилось менять издателей в Штатах.
— Нуждается ли информационное общество в искусстве? Технологии уже меняют наше представление о мире, о нашей реальности. Удастся ли информационной глобализационной сети «убить» книгу, укротить литературу?
— Это очень интересный вопрос. Я пока работаю над рецензией на роман Виктора Пелевина «Шлем ужаса», в котором интерпретируется миф о Тезее и Минотавре и проведена параллель между современной интернет-реальностью и чатами. Пелевин начинает книгу с цитаты Ф.Скотта Фицджеральда о том, что мы все время идем в прошлое. Пелевин считает, что наше сознание компьютеризировано, а мифы — это его встроенные автоматические программы. Он написал книгу интересную, исполненную интриги. Это форма коммуникации, дающая возможность автору и читателю встретиться в измерении слова и идеи. Как показывает Пелевин, другое сознание можно встретить в Интернете. Но эта встреча отличается от встречи читателя и автора в книге, ведь книгу можно читать в кровати, неоднократно перечитывать, перелистывать страницы. Полагаю, процесс чтения и восприятия в нашем обществе изменился из-за информационных технологий. Мне кажется, молодежь много времени уделяет именно компьютерам, а не книгам, она больше общается посредством мобильных телефонов, нежели вживую. У Пелевина речь идет о том, что заставляет нас качественно переосмыслить ситуацию с книгами. Дети, вырастающие в информационной среде, считают, что экраны могут дать намного больше, чем книги. Было же мнение, что фотография убьет живопись. Она воплотила в себе много качеств живописи, но живопись как разновидность человеческой деятельности органично породила фотографию. Каждый раз, путешествуя по Европе или Соединенным Штатам, я встречаю много страстных читателей — всех возрастных категорий. Кроме того, Интернет дал мне возможность новым способом говорить о книгах с людьми других стран.
— Нужна ли нам будет литература в 3000 году?
— Я не знаю, что будет в 3000 году. Об этом даже догадаться невозможно. Я не могу представить человеческое существование без искусства и способы описания страстей ума, но это уже могут быть и не книги.
— Госпожа Байат, ваши романы «Собственность» и «Тень солнца» хорошо известны европейскому читателю. В чем их успех? Когда произведение становится известным?
— Я не могу ответить на вопрос, как и почему роман становится популярным. Многие авторы пытаются отыскать формулу бестселлеров — этот процесс намного легче описать на примере с детективами, боевиками или любовными романами, чем с художественной литературой. Мой роман «Собственность» очень интересен в этом контексте. В нем есть пересечение двух моделей — современной постмодерной литературы и поэзии Викторианской эпохи. Издатели сначала сомневались в популярности такой разновидности романа. В нем много поэтичности (я написала поэтические тексты для персонажей ХІХ века). Присутствуют также не такие уж и легкие академические идеи о феминизме и прочие вещи. Мне отказали несколько американских издателей, и даже мои английские, с которыми я работала много лет. Их не устраивала поэзия, они просили меня ее убрать. Американские издатели потребовали снять весь викторианский материал. Я же была уверена, что этот роман может быть популярной книжкой, поскольку я использовала элементы детективного жанра и романтических исторических романов.
Я думала, что сюжет-интрига привлечет внимание читателей, несмотря на все поэмы. После публикации роман имел огромный успех. И свидетельство тому — Букеровская премия. Его перевели на 26 языков, и я признательна переводчикам во многих странах за их нелегкий труд. Сейчас этот роман изучают в университетах всего мира. Мне известно о великом множестве диссертаций в Голландии, Японии, Дании и Италии на тему викторианских записей, которые меня так просили убрать. Этот роман — одновременно история, романтика и мистерия. Сюжет очень трогательный.
— Знаю, что многие читатели считают ваши произведения глубоко интеллектуальными, а другие наоборот — эмоциональными (в частности роман «Собственность»). Что важнее — интеллектуальность или эмоциональность произведения? Как вам удается объединять эти две стихии?
— Я верю, что люди — творческие существа с мощными эмоциями и сообразительным умом. Небольшие повествования начинаются с эмоций, зато большие романы стремятся описать весь мир, в котором человек думает и чувствует. Толстой, Достоевский, Пруст, Джордж Элиот, Бальзак, Томас Манн —авторы, которые умели мыслить глобально и смогли изобрести человека, умеющего и желающего думать. Я написала книгу эссе с таким названием «Страсти ума». Есть люди, которые сильно чувствуют то, о чем думают, и утонченно думают о том, что чувствуют...
— В чем секрет и специфика вашего романа «Рассказ биографа»?
— Биография — особенно литературная биография — очень популярная английская форма литературного творчества. Биографии имеют больше обзорного пространства, чем романы, и я часто думаю, что английское общество читает биографии вместо произведений, которые изучаются даже в школах. На протяжении многих лет я вынашивала идею комедийной истории под названием «Биография биографа» — героем должен был быть кто-то, чья жизнь была пережита в написанном о других умерших людях. Следовательно, вся жизнь будет, так сказать, «повторяемой». Понимаете, человек, чья жизнь растрачена в библиотеке. Жизнь в магазине старых вещей... Я заинтересована в осложнении человеческих отношений между биографом и его «субъектом», или «объектом», или «вторым Я». Хотела сделать моего биографа теоретиком, разочарованным в литературе. Вспомните, литературные теоретики тоже играют в интересные игры с автором (как, например, Роланд Барт!), объявляя автора мертвым.
Мне хотелось создать героя, который бы был великим биографом. Существовало три незаконченных биографических очерка — один о Линнее, второй об Ибсене и третий о сэре Франциске Галтоне, двоюродном брате Дарвина, который был евгеником. Все эти документы содержат много обманов, выдумок и правды одновременно. Я попыталась создать новый литературный жанр.
— Вы не только блестящий писатель, но и талантливый литературный критик. Как удается соединить в одном сознании критика и литератора?
— Я пытаюсь не думать о собственном творчестве непосредственно как критик. Пишу критику для того, чтобы больше узнать о самих процессах написания и думанья, а не для того, чтобы создать критическую теорию или разработать феминистические или политические правила прочтения. Я — любитель, как ранние поэты ХХ столетия и романисты, писавшие эссе. Я преподавала в университете на протяжении 11 лет, но я не считаю себя научным работником. Цель моей критики — помочь самой себе понять, как и почему произведение было написано. Я больше всего наслаждаюсь, когда пишу о книгах, до конца не понятых. Пелевин — именно такой пример.
— 2006 год — год Чернобыля в Европе: двадцать лет постфактум... Вы считаете, Чернобыль больше не представляет угрозы?
— Я помню каждую минуту того дня, когда произошла трагедия в Чернобыле — облик огня, розы ветров, разносящие излучение по Европе. Шведское и английское телевидение показывало события шаг за шагом. Я тогда путешествовала по Франции, где какое-то время не сообщали об этом, —думаю потому, что французы очень зависимы от ядерной энергетики. Главное, все мы живем на одной Земле, и беда не имеет границ. Люди проявляли чрезвычайные способности к конструированию машин и оборудования, но всегда делали ошибки. Вся планета сейчас меняется из-за глобального потепления. Я не думаю, что это чья-то конкретная вина, просто иногда боюсь, что мы даже не интеллектуальные животные, поскольку не можем правильно объяснить некоторые вещи. Мы уже многое знаем о катастрофах (они на экранах телевизоров) — цунами, взрывах, техногенных авариях. Все мы живем в одном мире, и это иногда пугает.
— Что вдохновляет вас в творчестве?
— Прежде всего авторы, интересующиеся вещами за пределами литературы. Такие, как Колридж, Бальзак, Джордж Элиот. Также есть определенные поэтические ритмы, которые все время проходят через меня. И, хотя это звучит банально, я не была бы тем, кем я есть, если бы Шекспир не написал ни одной строчки...
— Как вы относитесь к современным литературным тенденциям, в частности к постмодернизму? Что может быть после постмодерна, или, возможно, это уже последняя ступень развития?
— Нет, это не конечная стадия литературы. Люди постоянно изобретают новые формы. Я наслаждаюсь современным постмодернизмом, пока он не пытается убедить меня в том, что именно он является новым мировоззрением, заменяющим все другое. Самый современный постмодерн намного проще и не такой яркий (идейно), как, например, Шекспир. Мне не нравится догматизм. Однако многие постмодернисты, как это ни удивительно, слишком уж догматичны в своем адогматизме!
— А что вы можете сказать об изменениях в украинской политике? Знаете ли вы украинскую литературу?
— Украинские демонстрации и перемены (и в значительной мере их мирное протекание) очень часто освещают на нашем телевидении в новостях. И я чувствую, что мы живем в том же мире, что и вы. Во время оранжевой революции я чувствовала себя так, будто это было падение Берлинской стены. Много об украинских авторах и их жизни я не знаю, но знаю, что Гоголь был украинцем! Недавно я перечитала его большой роман «Мертвые души» в новейшем переводе. Я читаю все, что могу иметь в переводе. Гоголь изменил мое видение формы европейской литературы.
— Каковы ваши планы на будущее?
— Сейчас я пишу роман, действие которого начинается в 1895 году и заканчивается в 1918-м. Я еще в 1895 году и написала всего 130 страниц. Так что, думаю, конец будет еще нескоро. В романе есть немецкие и английские персонажи, социалисты, гончары... И война, понятное дело. Я тоже, как это сделал Пелевин в «Шлеме ужаса», переосмысливаю миф. Я выбрала норвежский миф о Рагнарёк — смерти богов и конце мира. Норвежская мифология — это мое увлечение.