Его теплую ироничную улыбку и чуть глуховатый голос знают все зрители русско-американского телевидения WMNB. Знают и те, кто смотрит в Америке программу «Время», которую транслируют из Останкино: сразу после нее в эфире на полчаса появляется русское телевидение и часто — передача «У самовара я и...» Автор и ведущий Арон Каневский вот уже два года встречается в ресторане «Русский самовар» с людьми, которые интересны зрителю. Первую встречу «У самовара» он провел с хозяином ресторана — Романом Капланом. Потом там же были встречи с Иосифом Бродским, Василием Аксеновым, Виктором Ерофеевым, Никитой Михалковым и многими другими. Руководил он русским киноклубом при Бней-Ционе, где мы и встретились два года назад, когда Арон Каневский пригласил меня с моими фильмами выступить перед русской аудиторией Америки. Его статьи и заметки появляются на страницах «Нового русского слова», но мало кто знает что-либо о нем самом. И я решила представить читателям и зрителям еще одного члена Союза кинематографистов СССР, живущего на «континенте, держащемся на ковбоях», по определению Бродского.
— Расскажите мне о режиссере Каневском, — попросила я Арона. И сразу услышала:
— Я не режиссер. По социалистическим меркам. У нас ведь в Союзе режиссером считался только тот человек, который получил образование. А я никогда не учился никакому кинематографическому мастерству, как и подавляющее большинство документалистов. Я по образованию инженер-автомобилист. Но во время войны я совершенно случайно попал в редакцию газеты 18-й армии. Той самой армии, которая была на Малой Земле, так что мой крестный отец в журналистике, как вы сами понимаете... — лукаво улыбнулся Каневский и замолчал.
— Неужели писатель Леонид Ильич Брежнев?.. — выпалила я.
— Да. Большой писатель Брежнев. Я с ним был на Малой Земле... Вернее, около Малой Земли... Вот оттуда и пошло мое ВОЗРОЖДЕНИЕ... — иронично сказал он, играя словами названий книг «писателя» Брежнева.
Мы рассмеялись, но совладав со смехом я сказала:
— Я серьезно.
— А я серьезно и говорю! Это была газета «Знамя Родины», где я был корреспондентом, а он — моим начальником: полковником, начальником политического отдела армии.
— И вы видели живого Брежнева? — спросил я, выдерживая шутливую форму разговора.
— Я не только видел Брежнева, я с Брежневым был просто на «ты». Правда, в одностороннем порядке: я ему говорил «товарищ полковник», а он мне: «Слушай, ТЫ!..» Короче, после войны я переехал в Украину — в свой родной Харьков и там тоже работал в газете, пока меня не пригласил в толстый журнал «Прапор» некто Юрий Барабаш, слыхали про такого?
— Конечно. Заместитель министра культуры...
— Да. Но тогда он был главным редактором. Видите, с кем я имел дело? Эти люди сидели вот так же передо мной. А теперь — кто передо мной сидит?..
— Да... — протянула я. — Придется пересмотреть свои перспективы...
И мы снова смеемся. Каневский смеется заразительно, легко и беззлобно, что редкость по нашим временам. И рассказывает, как перешел из газеты в журнал, как написал однажды статью о харьковском телевидении, как после статьи его пригласили на это самое телевидение, где он и стал сначала редактором, потом — сценаристом, а потом уж и вовсе был допущен местным начальством к постановке фильма по собственному сценарию. Как нечто мало значительное, роняет о том, как в 1949-м был изгнан за космополитизм.
— Но не как космополит, а как еврей, да? — уточняю я, зная биографии его поколения.
— Конечно как еврей, — подтверждает Каневский. — Двух моих друзей посадили, но я избежал посадки и ссылки, так как смылся и до 1955-го скрывался в автошколе, где был инженером, согласно образованию... А в 1956-м меня пригласил Барабаш в «Прапор». И через десять лет я перешел на телевидение. И в 1966 году мы на телевидении сделали первую картину с моим другом режиссером Самарием Зеликиным — «Шинов и другие». Она была остропроблемной, и никто никогда не увидел ее по телевидению. Это было журналистское расследование об увольнении лучшего водителя троллейбуса, и в обкоме партии мне сказали, что именно с таких картин и начинались события в Чехословакии... После этого мы зализывали раны и сделали «Революция продолжается» к 50-летию советской власти. За это Зеликин получил сто призов и переехал в Москву. Других режиссеров не было. А я писал сценарии, которые Киев утверждал и спрашивал: что же это — сценарии есть, а фильмов нет? И тут приближался 1970 год — год столетия со дня рождения Ленина, если помните. Я написал гениальный сценарий о жизни села под названием Хрущево-Никитовка...
— Опять розыгрыш? — на всякий случай решила уточнить я.
— Опять нет! И самое интересное заключается в том, что к Никите Хрущеву эта деревня не имеет никакого отношения! Просто у Богдана Хмельницкого был атаман Никита Хрущ, который жил в этом селе... А село его имени жило по заветам Ленина. Такое вот совпадение... И дело было нешуточное: сценарий есть...
— И Ленин есть... — сказала я с улыбкой.
— Ленин вообще вечно живой, как вы помните, а режиссеров — нет. И директор студии встал перед выбором: либо погибнуть потому, что не будет фильма ко дню рождения Ленина, либо получить тумаки за то, что он даст мне фильм сделать, как режиссеру... И он разрешил. Я никогда не указываю эту картину в своей творческой биографии, потому что это стыдно, хотя после этой картины меня допустили к режиссуре... И потом была уже настоящая картина — об экспериментальной школе, где детей учили мыслить, а не механически запоминать. Называлась она «2х2=Х». Ее немедленно приняли. И только председатель Комитета по телевидению велел показать ее министру просвещения. А на кой черт Министерству просвещения какие-то эксперименты? Министр посмотрел и сказал: «А мы учились по-старому и — смотрите! — я — министр». И картина легла на полку... И вдруг... проезжал через наш город прекрасный журналист Анатолий Стреляный. Зашел на студию, спросил, нет ли чего посмотреть — о чем можно было бы написать. И посмотрел... И написал в журнале «Журналист». А статью прочитала поэтесса Юлия Друнина и рассказала о моем фильме своему мужу — Алексею Яковлевичу Каплеру, который вел тогда «Кинопанораму». И вдруг в Харькове раздается звонок от Каплера! Который срочно вызывает в Москву, в Останкино режиссера Арона Каневского. Смотрит, приходит в восторг и говорит: «Я полностью ее даю. Только — вы меня извините — вас я не могу представить в кадре. Но, надеюсь, вы меня понимаете: два еврея в одном кадре...»
А на утро я проснулся знаменитым, так как «Кинопанораму» смотрели все. Даже министр просвещения СССР. Он меня пригласил, устроил просмотр и картину приняли...
Следующей была картина «История одной идеи». Это был документальный детектив о том, как в Харькове в начале века профессор Пильчиков работал над передачей радиосигналов на расстоянии. Взрывов на расстоянии в том числе. В 1908 году он внезапно лег в нервное отделение психиатрической больницы, где через три дня покончил жизнь самоубийством. Его работами интересовался Ленин. В годы немецкой оккупации в Харькове последователи Пильчикова взорвали — на расстоянии! — немецкий штаб, начальником которого был Герберт фон Браун — дядя Вернера фон Брауна, который и сообщил Вернеру о том, что ведутся такие опыты в Харькове и существуют такие бумаги... И Вернер фон Браун тоже оказался у меня замешанным в этом деле. А это, если вы знаете, создатель знаменитых немецких орудий
ФАУ-1, ФАУ-2, который после войны переехал в Америку. И здесь уже стал создателем всех американских ракет, которые забрасывали на Луну и так далее... Короче, после этих двух фильмов наш министр подписал приказ и я стал режиссером. И это было великое дело, так как образования не было и я был еврей, ко всему прочему. После чего, получив три приза на Всесоюзном кинофестивале, я был уволен. В Харькове поменялось начальство, к власти пришел ярый антисемит и он меня «сократил». К счастью, мою картину посмотрели в Ленинграде и пригласили сделать картину у них. Так в 1973 году я переехал в Ленинград на потрясающую студию документальных фильмов, которая тогда невероятно славилась. И начал делать картину «Игры деловых людей» — о деловых играх, которые тогда вел профессор Сыроежин. И сделал. И директор студии сказал мне: «Оставайтесь». А следующий фильм «Степной богатырь» я сделал о тракторе К-701.
— Простите, не видела! — сказала я.
— Я стесняюсь этого фильма. Но так бывает в биографии режиссера, что иногда надо сделать шаг назад, чтобы потом — два шага вперед.
— Так, я знаю, в биографии Ленина... — шутливо сказала я.
— А вы думаете, что у Ленина было все неправильно? Он был большой политик! — весело сказал Арон Каневский.
— Он был большой режиссер, — уточнила я. — Этот спектакль, который он поставил, идет до сих пор...
— Да... И вы играли в этом спектакле...
— Равно как и вы...
— Да, мне пришлось сделать фильм о тракторе. И мне за него дали квартиру в Ленинграде, куда я мог забрать из Харькова жену и сына. Хоть жена и сказала, посмотрев этот фильм: «Еще одна такая картина и я развожусь»... После этого я решил искупать свою вину постоянно и непрерывно. Стал делать проблемное кино. Документальную комедию я вообще начинал первым — как жанр. Я сделал картину «Миллион за улыбку». О торговле. И все приемы перенес из игрового кино. Эйзенштейн говорил, что кино — это монтаж аттракционистов. И я это сделал. И придумал аттракционы, которые нанизал на одну нить. Там было много забавного. Картину приняли «на ура» и ни разу не показали по Центральному телевидению.
Следующей была картина «Ключ от нашего дома». Об архитекторах, у которых была светлая коммунистическая мечта: они построили 17-этажный дом, где на 15-ти этажах были квартиры, а на двух последних — комнаты для общения... И в квартирах жили люди, переселенные из коммуналок, которые хотели только запереться и спрятаться от всякого общения и знать ничего не знали о прекрасных залах на последних этажах. И самый боевой эпизод я снял в скобяном магазине, где люди выбирают себе замки. Это было страшно... И снова — картина получила прекрасные отзывы и ни разу не была показана по центральному телевидению, для которого мы работали. Был еще фильм о книжном буме, когда скупали книги для интерьера, а не для чтения. Назывался «Что человеку надо». Там был эпизод, где я объявил подписку на Ольгу Форш, Луи Буссенара и на писателя Россинанта. И только один человек из десяти сказал, что не может подписаться на Россинанта, так как у него дома нет стойла... Я сделал фильм «После свадьбы» — о разводах. И последняя картина, которую я снял, называлась «Пространство любви» — о сексе в Советском Союзе.
— Которого не было, как известно... — вспомнила я.
— Я дал с самого начала заставку из того самого телемоста Владимира Познера, где советская дама сказала, что у нас секса нет... И этот фильм показали по Центральному телевидению!
Был уже 1991 год. Картина пользовалась бешеным успехом. В ней был замечательный эпизод: в Ленинграде, в Доме кино я устроил дискуссию «Нужен ли народу секс».
— А народ в зале был?
— Только конной милиции в зале не было! Я сам пригласил старых учительниц, ветеранов... И показал им «Эммануэль». Я еще снял один фильм о сексе — «Бремя желаний». Там было о первой любви и чем это все кончается...
— Да вы просто сексуальный маньяк, Каневский! — сказала я, и режиссер кивнул.
— Мой друг Зеликин так и говорил на проводах, что вот — уезжает прекрасный режиссер, который только за последние два года снял два фильма на сексуальную тему, что свидетельствует о том, что у него хорошая память...
Мы снова смеялись, хоть было грустно слушать этот рефрен о том, что фильмы не были показаны... Каневский улыбался и рассказывал о том, над чем он работает сегодня. О новых передачах для телевидения, о замыслах статей для газеты. И все эти материалы были о людях. Они были и остаются главными героями Арона Каневского, чем бы он ни занимался. В ближайшем эфире «У самовара» нас ждет встреча с писателем Юзом Алешковским, а о новых замыслах режиссер таинственно молчал. За окном был Вашингтон-Хайтс, где с мая 1991 года поселился Каневский, и жена его курила в уголке дивана и очень нервничала, прислушиваясь к нашему интервью, которое для нее было жизнью. Все-таки отрадно знать, что за квартиру в Нью-Йорке Арону Каневскому не пришлось снимать фильм о тракторе...