Переводчик, писатель, ученый, философ Андрей Содомора - один из выдающихся украинских интеллектуалов современности. Автор переводов с древнегреческого произведений Менандра, Аристофана, Софокла, Эсхила, Еврипида, с латыни - Горация, Овидия, Сенеки, Лукреция.
Его называют крупнейшим переводчиком античных произведений второй половины ХХ и начала ХХI в. О нем пишут: "Содоморе удается пробиться сквозь толщу веков, улавливать, реагировать и вынашивать настроение слова". К своим переводам автор добавляет комментарии, благодаря которым читатель может ощутить себя в одном духовном пространстве с античными авторами. В этом году вышла из печати книга Содоморы "Шевченків садок і Франкове поле. Спроба прочитання". А в прошлом году книга "Сто загадок Симфосія" в переводе с латыни Андрея Содоморы получила Гран-при на Львовском форуме и признана лучшей. Уникальность таланта этого человека хотя бы в том, что Содомора чуть ли не единственный в Украине в наше время так плодотворно и талантливо переводит античную поэзию - что невероятно сложно. Кажется, он сам живет в удивительном пространстве: между античностью и современностью. Собственно, в таком измерении и продолжалась наша беседа - между прошлым, повседневным и вечным.
- Андрей, между нами и античными - более двух тысячелетий. Есть ли шанс, раскрыв книгу античного автора, найти у него нечто такое, что не только обогатило бы наши мысли, но и затронуло сердце?
- У кого-то из японских поэтов есть, помню, такая фраза: "Развернув древний свиток, душу встретил я близкую". Античные превыше всего ставили разум, но мысль их всегда была согрета живым чувством. Оно, это чувство, и не позволяет нам назвать "мертвыми" ни античные языки - греческий и латынь (что мы, к сожалению, делаем), ни тем более саму античность. Читая древних авторов, мы время от времени невольно останавливаемся на строках, действительно затрагивающих сердце, замечаем живую, душевную связь поколений.
Вот свежий пример (их множество) - из греческой эпиграммы, которую я недавно переводил (речь о прекрасном юноше, персонаже "пастушьих песен" Дафниса): "Що мені з тих гір, - снує свої жалі сопілкар, - що мені з них? Загинув же Дафніс..." И вдруг - у современного французского поэта Робера Десноса: "Вулиця Сен-Мартен - що мені вона, як Андре Платара на ній нема?" Спустя тысячелетия мы словно в тот же след ступили: что они чувствовали - то и мы, нынешние. И когда Гомер говорит: "Наче те листя дерев - отак і людські покоління...", разве не ведет эта чувственная и в то же время философская тропа к "Зів'ялому листю" Франко, к множеству других произведений, от эпических до лирических, где увядший лист затрагивает человеческое сердце, как это, скажем, у Н.Самойленко: "Часу спинить не можна, / Весни мої збулися, / На серце моє тривожне / Осінь скидає листя".
- Чем больше всего привлекает вас именно античность?
- Собственно, всем тем, о чем мы только что говорили. Но понимание, скорее, ощущение той родственности между нами и ими, античными, пришло лишь со временем, когда я знакомился с новой европейской литературой, когда глубже, а не поверхностно, как в студенческие годы, прочитывал античные тексты, когда понял, что к поэтическому слову, таких авторов, как Вергилий и Гораций, нужно идти на протяжении всей жизни; идти - и расти при их слове. Влекла и тем, что античные были, прежде всего, тонкими психологами, они очаровывались звездным небом (как позже и наши неоклассики, например Н.Зеров). Психология и звездное небо - в тесной связи, недаром так часто мы обращаемся к небесным светилам, ведем с ними душевную беседу ("Зоря моя вечірняя..."). В школе, кстати, меня больше всего интересовали именно эти два предмета - психология и астрономия.
- Переводам с древнегреческого и латыни вы посвятили более полувека. Что чувствуете сейчас, оглядываясь на десятки переведенных авторов, среди которых те же Вергилий и Гораций?
- Не колеблясь, могу повторить известную латинскую фразу "Feci quod potui, faciant meliora potentes" - "я сделал, что смог, кто может, пусть сделает лучше". Доволен ли я?.. И да, и нет. Доволен, что удалось заполнить много пробелов в нашей переводной литературе; что благодаря переводческой работе сумел проникнуть в исключительно сложное поэтическое искусство древних (современный читатель, как справедливо отмечают знатоки античности, давно от высокой поэзии отвык); что, переводя, сумел достичь должного уровня владения родным языком, без чего не смог бы реализовать своих литературных замыслов.
Недоволен, как, наверное, и каждый добросовестный переводчик античных произведений, тем, что несмотря на огромные усилия лишь в какой-то мере смог дать читателю ощутить мощную художественную экспрессию подлинника. Лишь в какой-то мере, а не полностью, именно потому, что он - читатель: античное слово - молвленное; звуковые образы были определяющими, а передать их на украинском языке (и не только украинском) почти невозможно из-за другой, времяколичественной, системы стихосложения, но это - отдельная большая тема...
- Как вы сочетаете переводческое и оригинальное творчество, и вообще - как пришли к написанию собственных произведений?
- Сначала, как, вероятно, каждый, пробовал и я, еще школьником, писать что-то свое, в основном стихи. К счастью, вовремя понял: чтобы писать нечто достойное внимания, кроме врожденного дара (я всегда тянулся к слову, музыке, рисунку), нужны знания и мастерство, а их мы приобретаем постепенно - напряженным ежедневным трудом. Перевод, скажу еще раз, был большой и интересной школой, готовившей меня к собственному творчеству. В ней - современный материал (мои наблюдения, настроения, переживания), но в этом "современном" - непременно и прошлое.
Прежде всего, родное село Вырив, отчий дом, где со словом всегда сливалась музыка, неприметная, но такая трогательная природа села; потом - Львов: его чувствую будто на фоне села он говорит со мной разными тонами - "сельские" и "городские" настроения хорошо между собой гармонируют, обогащают друг друга. Потом - античность, которой обязан и темами для писания. Едва ли не самая любимая моя тема - "человек и вещи"; ее начал еще Вергилий знаменитой строкой "Энеиды": "Сльози - в природі речей; що смертне - торкається серця".
А среди разных жанров, в которых я испытываю свое письмо, любимейший - жанр малых форм (психологическая новелла, настроенческий образ, эссе). И в прозе, и в поэзии, где-то по тексту, незаметный с первого взгляда, - античный материал, влечение к психологическим наблюдениям, философским размышлениям. Например, дыхание античности (вспомним Диогена) в таких строках: "Дрібненьке пір'ячко - на камені, на камені. / Над містом - неба скло в камінному обрамленні. / Зі скла на камінь той - сльозина за сльозиною: / Людина й нині тут шукає за людиною".
- Андрей, кто из античных авторов, на ваш взгляд, оказался наибольшим пророком, не только глубже всех почувствовал современное ему состояние вещей, но и заглянул в будущее?
- Один из синонимов слова "поэт" - общее для греков и римлян латинское vates - вдохновенный певец, пророк. Такими певцами, зрившими будущее, были Вергилий, Гораций, из греков - прежде всего Гомер, "отец поэтов". На знаменитом бюсте, который дошел до нас с античных времен, слепой певец прислушивается, а прислушиваясь, видит, потому что "разум видит и разум слышит", видит не только прошлое, "славу мужей", но и будущее.
Хорошо сказал об этом М.Зеров в сонете "Лотофаги" (по мотивам "Одиссеи"): "Та мудрий цар не дав лишитись нам/
І силоміць нас повернув отчизні / В науку іншим людям і вікам". Вернул тех, кто, вкусив сладкое забвение, хотел навсегда остаться в чужом краю, "на готовизне". Но античные, предвидя будущее, не столько поучали, сколько предостерегали. Прежде всего, жаждущих войны, как Софокл: "Який же нерозумний, хто міста бере, / Могили, храми, все святе спустошує! - / Він завтра ж не уникне й сам загибелі. / Отож розумний хай війни сторониться, / А почалась - за край свій хай життя кладе" - в унисон с этим и пророческие слова Шевченко: "Борітеся - поборете").
В "гимне человеку" того же Софокла (из трагедии "Антигона") - тоже предостережение "найдивнішому з усіх див - людині": "Є витвори мудрі в людей - / Ясніші від світлих надій, / Та часто біди від них більш, як блага…" Об этом, позже, - Овидий: "Видно, кмітливість твоя - таки проти тебе, людино: / Надто вигадлива ти, жаль, що на шкоду собі". Почему скорее во вред, чем к добру, - опять же Софокл: "Хто в шані мав клятви міць, / Батьків закон, гнів богів, / Той - преславний. / Безславним хай буде, хто посмів / На кривдну путь серцем стать - / Щастя не знайти йому". Античные предвидели, что человек, преступая извечные моральные принципы, - а без них, согласитесь, и закон мало чего стоит, - часто будет становиться именно на "несправедливый путь". За всех сказал, наверное, Сенека, обращаясь к современникам: "Не для вас працюю - для прийдешніх поколінь".
Будто в наш день смотрел, когда писал: "Хто всюди є - ніде не є" или "Найганебніше з усіх рабств - добровільне рабство" (против такого рабства, собственно, и восстал Майдан).
Итак, каждый из античных поэтов сказал что-то свое, "пророческое", а вся античность стучится к нам сегодня мифом об Антее: опасно отрываться от Матери-Земли, пренебрегать Природой, потому что, в конце концов, растратим всю свою силу, без которой (вспомним И.Франко) не стоит и "в бою стоять"…
И все-таки, когда речь идет о личностях, то слава провидца по праву за величайшим поэтом древности Вергилием. Предполагали даже, что в четвертой эклоге (одной из "пастушьих песен") он прорицает рождение Божьего Сына - Спасителя. Во всяком случае, своей "Энеидой" он учит, как строить государство, а "Георгиками", то есть "Земледельческими песнями", - как вести в нем хозяйство. Ничего не получится из хозяйствования, предостерегает поэт, если мы не будем должным образом уважать плуг, а значит и землю; если не научимся довольствоваться достаточным - не перестанем угождать телу, которым обладаем наравне с животными, унижая душу, которой обладаем наравне с богами…
- Что в вашей жизни означает Львов? Какие самые яркие сюжеты в вашей жизни связаны с этим городом?
- Прежде всего, это - Львовский университет, который носит имя Ивана Франко. Это - представители бывшего гимназического образования, воспитавшие в нас внимание и уважение к слову, а значит и патриотизм, поощрявшие и к переводческой работе (а поступил я на отделение классической филологии еще в далеком 1954 г.). Они, наши преподаватели, озвучивали нам латинское и греческое слово. Но мы и видели латынь - афористичную мудрость, впечатанную в камень львовских ренессансных строений, которые и своей архитектурой доносят до нас фундаментальные начала античных - построены они по принципам золотого сечения Евклида.
Так что говорит здесь и Гораций, певец золотой середины (не посредственности!). А на "Доме Времен года" - барельефы-иллюстрации к "Георгикам" Вергилия; дыхание села - и латинские гекзаметры, которые уже мало к кому взывают. А еще где-то в ХVІ в., свидетельствуют документы, на латыни можно было объясниться с простыми обывателями. Кстати, латиноязычные, писаные на пергаменте документы, я читал во Львовском историческом архиве, где окончив университет, проработал несколько лет - за толстыми стенами Бернардинского монастыря, в книгохранилищах, дышал средневековым Львовом…
И все-таки для меня Львов, как и село, где я родился и рос, - это в основном совершенно неприметные моменты, почему-то запавшие в душу, а потом, спустя десятки лет, когда я научился владеть словом, ставшие сюжетами моих оригинальных произведений. Травинка, которая клонилась за прозрачным, едва заметным течением Горпинки, протекающей через мое село (другие улеглись на дне, лишь одна она, эта травинка, мерно клонилась, отвешивая поклоны убегающей волне - и минуте). Опавший листок, уже над львовской мостовой, который прежде чем упасть, покачнулся, будто хотел продлить миг своего полета. Человек с мельницей в руке (человек-мельница), который ловит дуновения ветра в одном из львовских предместий. Сказочный, населенный разными игрушками мир между стеклами низеньких окон скромных особнячков, мир межоконья в тех же предместьях (с евроокнами ушедший в прошлое). Темная женская перчатка на ослепительно белом, только что выпавшем, морозном снегу. Одинокий, среди ночи, стук крестьянской телеги по мостовой послевоенного Львова…
Все это, увиденное и услышанное, так и не ожило бы на бумаге, если бы не было погружено и соответственно осмыслено в контексте античной, вообще европейской литературы, если бы не приобрело своих аналогий, своего смысла. И тут опять же доминирует Вергилий своей знаменитой строкой из "Энеиды": "Сльози в природі речей, і що смертне - торкається серця"…
- Некоторые режиссеры, в частности грузин Роберт Стуруа, толкуют трагедию античного царя Эдипа как трагедию человека, ослепленного властью. Как вы думаете, политики того времени и наши современные представители политических кругов имеют хоть какие-то общие качества, характеристики? Или, может, время разрушило подобную общность между политиками?
- Мало что изменилось в природе человека за те два-три тысячелетия, если смотреть на вещи в срезе вечных тем: богатство - нищета, счастье - несчастье, жизнь - смерть, человек - вещи и т.п. Правда, не угасла, возможно, еще сильнее стала "золотая проклятая жажда", а с ней - посягательство на чужое, соседское: "голодный глаз" (античный архетип) - остался голодным…
Есть здесь, однако, и то, что представляется сегодня странным, даже невероятным. Один лишь пример. Император Август, уже при жизни принимавший божественные почести, очень осторожно и тактично искал пути к Горацию - сыну отпущенного на волю раба (Шевченко - отпущенный на волю сын крепостного), - который был главным римским лириком. "Чи не боїшся, бува, зажити лихої слави в потомків через те, що був близьким до мене?" - писал поэту, когда тот не слишком торопился к его "володарського столу - допомагати у писанні листів"… Он же, "земной бог", внимательно слушал Вергилия, когда тот произносил свои "Георгики".
Правой рукой в его политических делах был благородный не только по происхождению, но и по характеру опекун поэтов Меценат. "Та встань же, нарешті, кате!" - передал он табличку с такой надписью Августу, когда тот увлекся подписыванием смертных приговоров в суде…
А за несколько столетий до того римский сенат призвал к диктаторским обязанностям, прямо таки от плуга, Квинкция Цинцинната, который жил на селе и был образцом порядочности и мужества… Александр Македонский (ученик Аристотеля) не расставался с "Илиадой" и "Одиссеей", знал эти поэмы наизусть. Что уж говорить об императоре-философе Марке Аврелии - его отношении к слову, понимании значения слова в формировании человеческой личности, в цивилизационном прогрессе вообще!
- Ваше углубление в седую старину, в античность, возможно, не исключает вашего интереса к современным проблемам в Украине - в частности гуманитарным. Какие, на ваш взгляд, гуманитарные проблемы в Украине сегодня наиболее значимы?
- Гуманитарные проблемы в Украине, несмотря на все наши нынешние неурядицы, имеют много общего с подобными проблемами во всем мире. Ведь планета постепенно становится общим домом всего человечества: "экология" с греческого - наука о доме. Хозяева же этого дома редко приходят к согласию в самом важном - соблюдении здесь должного порядка. Уже и за порогом дома - космический мусор: около 20 тысяч неуправляемых объектов антропогенного происхождения. Приходят в голову Гораций - "…вже й до неба пнемось, несповна розуму"; и Рэй Брэдбери, его видение тех, кто все-таки достиг своего: "Теперь им хотелось напиться, кричать, пострелять вверх из винтовок, чтобы показать, какие они молодцы, что пробили дыру в космосе и примчались в ракете на Марс"…
С выделением точных наук, обслуживающих мощный научно-технический прогресс, и, соответственно, с отходом на второй план наук гуманитарных, призванных приумножать духовные богатства человека (вспомним "спор между лириками и физиками") фактически перестал действовать нравственный императив. Особенно болезненно ощутила эти перемены Украина, где всегда в таком почете было песенное слово, уходящее корнями в глубины нашей истории, озвучивающее древние нравственные принципы народа. Человеческой душе все труднее "скарби прадавні берегти", потому что все громче становятся "вигуки прогресу" (Лина Костенко).
Вот тут и должно было бы сказать свое слово образование. Но что такое образование, если не свет; свет же - это не совокупность знаний, определяемая тестами, а, собственно, энергия, исходящая от слова, которым человек жив, при котором растет. Образование, прежде всего гуманитарное, - в один голос утверждали гуманисты всех времен, - должно быть легким и радостным, о чем сами названия: "школа" с греческого - "досуг"; латинское "ludus" (школа) - игра, забава. Не слишком радостно и легко, отягощенные рюкзаками и правилами, спешат в школу нынешние школьники. Кстати, слово "ученик" на латыни - однокоренное со словом "дисциплина".
А дисциплина (в этом тоже сходились гуманисты) не должна ни кнутом поддерживаться, ни пряником, ни, скажем сегодня, "престижностью" какого-либо предмета. Дисциплина - это настроенное для восприятия знаний состояние души ученика, студента, его заинтересованность, желание идти все дальше. Потому что даже если знания он будет усваивать хорошо, но неохотно, против воли, это все равно не будет хорошо (св. Августин): такие знания не будут строить его личность, они не будут "моральными"… Впрочем, лучшая наставница здесь - Природа: она не спешит, не делает ничего лишнего и бесполезного, следит за порядком, она всегда целесообразна, - считает чешский гуманист Ян Амос Коменский в "Большой дидактике" и вот таким видит современное ему образование: "Школа - не место для приятных занятий, а сутолока, место для истязания умов".
Приводит он, кстати, интересную мысль: "Имея своими наставниками дубы и буки (то есть гуляя и размышляя в лесах), кое-кто пошел значительно дальше, чем те, кто находился под бдительным оком учителей". А это уже чистой воды античность: тогдашние юноши получали образование в Афинах, в "садах Эпикура", в "рощах Академа" и вообще - в диалоге с природой; вспомним, наконец, и Франко: "мій друже, вірний гаю…", а также все наши песенные обращения к природе. Прерванный диалог человека с природой не мог не сказаться на состоянии человеческой души, а значит и на уровне гуманитарного образования, на его месте в образовании вообще.
Так вот, если бы в наши дни мог войти Цицерон, который впервые ввел в обращение слово "humanitas" (образованность, духовность, доброта, порядочность, достоинство, скромность…), то многих компонентов этого самого важного понятия не нашел бы. Человек, несмотря на то, что все ориентировано на его потребности, при всех его изобретениях, охотно ступая в виртуальный мир, - истощается (вдохновляет - реальный мир), погружается в свои тревоги и страхи, будто смакуя их: "…не переключайте, дальше будет еще ужаснее", - поощряет его голос с телеэкрана. И все-таки у античных, кроме предостережений, найдем и утешение в нашей суете. Как у "самого трагичного среди трагиков" Еврипида - голосом Геракла, великого труженика, боровшегося со злом и насилием: "Найкращим той є, хто й у скруті має ще / Надію; безнадія - знак лихих людей".
Слова, эхом прозвучавшие у Леси Украинки ("Без надії сподіваюсь"), у Ивана Франко: "Лиш хто любить, терпить, / В кім кров живо кипить, / В кім надія ще лік, / Кого бій ще манить, / Людське горе смутить, / А добро веселить, - / Той цілий чоловік". Нынешний человек и призван, несмотря на все соблазны потребительского мира, при всей девальвации слова, а значит и любви, добывать некую "целостность" - бороться за свет в слове, в образовании, а значит и в жизни…
- Что делать, чтобы не допустить появления бездуховных ареалов в Украине, которые часто приводят к войнам, как это произошло на Востоке?
- Бездуховные ареалы - это как белые, точнее, черные пятна на карте нашей страны. Чтобы их не было, необходимы, прежде всего, взвешенные, разумные меры на государственном уровне: поддержка украинской книги, украинского печатного слова, качественная просветительская работа с привлечением всех средств массовой информации и, опять же, - надлежащее, ориентированное на человека, имеющего не только разум, но и душу, настоящее образование, где преобладает живое слово, а не компьютер: где должен быть реализован античный лозунг: "Учимся не для школы, а для жизни" (жить и существовать, знаем, - не одно и то же), а также - наше: "Своє любім, чуже шануймо". Потому что только через любовь к своему можем прийти к уважению - и любви - чужого. "Я люблю Украину", - сказала, посетив Львовский университет, коренная британка Вера Рич, переводчица произведений Т.Шевченко. Это нелегкая тропа, но только тяжкий труд может противостоять бездуховности…
- Вы - потомок славного рода Крушельницких. Как, на ваш взгляд, сегодня во Львове, да и в Украине в общем, чтят и поддерживают память о вашей великой родственнице Соломии Крушельницкой?
- Есть во Львове Музыкально-мемориальный музей Соломии Крушельницкой в доме, который был некогда ее собственностью, на улице, которая и названа в честь знаменитой певицы. Ее имя носит и Львовский театр оперы и балета. Есть и Музыкальная школа имени Соломии Крушельницкой. Так что имя Соломии звучит во Львове каждый день. И это понятно, ведь здесь она училась пению, выступала на львовской сцене, давала многочисленные концерты, имела друзей и почитателей своего таланта. Здесь - ушла из жизни. Здесь, на Лычаковском кладбище, и обрела вечный покой…
Но тому, кто хочет открыть для себя великую певицу, стоит шагнуть на порог дома Соломии - упомянутого Музыкально-мемориального музея. Можно знать множество подробностей ее жизни, знакомиться с научными исследованиями, но здесь, в ее доме, есть нечто такое, чего не заменит никакая литература.
Есть - аура, живое дыхание. Мы видим вещи, которых касались и рука, и душа Соломии, сотни собранных памятных вещей. Многое до сих пор еще разбросано по всему миру. Мы присматриваемся к этим вещам. И главное - слышим: в музее, с записи на пластинках звучит голос Соломии, который называли великим. И пророс тот голос из огромной любви Соломии к своей малой отчизне - селу Билявинке на живописной Тернопольщине (росла будущая певица в соседнем с. Била).
И если бы мы заглянули тогда на родину Соломии, увидели бы старую хату священника, где "все белело и веяло свежестью", усадьбу, где травкой зеленел двор, гудели пчелы на пасеке вокруг сада, разноцветьем пестрел - "пел" - роскошный цветник. Самого отца Амвросия, который хозяйничал вокруг пасеки, учил детей пению, организовал сельский хор - заботился, как другие священники, о духовной жизни крестьян, а в свободные минуты брал в руки скрипку или в оригинале читал Гете… Соломия - из сада песен… Так что с большим чувством, возвращаясь из широкого мира, пела песню Виктора Матюка "Родимий краю, село родиме…". Но музей - только на втором этаже дома Соломии. Однако беда не только в том, что здесь тесно личному архиву певицы, - здесь ему опасно: жители квартир иногда затапливают экспозиционные залы и помещения музея. Так что работники музея, в конце концов, и все львовяне надеются, что Соломия когда-нибудь снова станет полноправной хозяйкой своего дома…
Андрей СОДОМОРА родился 1 декабря 1937 г. в селе Вырив на Львовщине, в семье священника. В 1959 г. окончил Львовский государственный университет имени Ивана Франко (специальность классическая филология). В 1961 г. увидела свет первая публикация - перевод с латыни лирического произведения Горация. С тех пор с небольшими перерывами печатаются переводы с древнегреческого, в частности - произведений Менандра, Аристофана, Софокла, Эсхила, Еврипида, древнегреческих лириков, а также с латыни - произведений Сенеки, Вергилия, Овидия, Лукреция, Горация и других. В 1983 г. на полках книжных магазинов появилось первое оригинальное прозаическое произведение "Жива античність", переизданное позже в 2003-м и 2009 гг. Достойно удивления разнообразие жанров оригинального творчества: эссе и новеллы, роман-эссе, поэтические сборники, литературные портреты, воспоминания, литературные этюды, образки.
Переводческое и оригинальное творчество Андрея Содоморы отмечено литературными премиями имени Максима Рыльского, Михаила Возняка, Григория Кочура, Фонда Омеляна и Татьяны Антоновичей, Романа Федорива. Всемирная неполитическая общественная организация "Ротари интернэшнл" наградила Содомору отличием Поля Харриса Феллова "За весомый вклад в деле лучшего понимания и дружественных отношений между народами мира". Признан почетным гражданином Львова.