Кадр из фильма «Большая жизнь» , 2-я серия |
Мы вышли из шинели двадцатого века — кто сталинского покроя, кто гитлеровского, кто простого чиновничьего или крестьянского, трогательно-фуфаечного… Мы вышли и пока в веке новом дефилируем в том же традиционном фасончике, уж какой у кого вкус. Другой-то одежки пока не справили, времени просто не было.
Век двадцатый… Иногда кажется, что помнишь и знаешь о нем все или почти все. О людях прежде всего. Вот Антон Павлович Чехов — да я о близких и ныне сущих не знаю столько, сколько о нем. О Льве Толстом и говорить нечего. А Александр Довженко, Сергей Эйзенштейн, Чарли Чаплин, Сергей Параджанов — я не был с ними знаком, но о каждом могу рассказывать часами. Не в последнюю очередь потому, что век последний весь опрокинут в зеркало экрана — он, он родимый, приучил нас документировать свои чувства и помыслы.
Потому-то нет ничего странного в том, что за последние годы в мире образовалось несколько кинофестивалей старого, архивного кино. На первый взгляд довольно странная идея, ведь фестиваль — это всегда праздник нового кино. Однако прошли те времена, когда едва ли не родовой особенностью кино полагалась быстрая устареваемость фильмов. Фестиваль архивного кино «Белые Столбы» (его организует и проводит крупнейший в мире архив — Госфильмофонд России) и преследует такую вот цель: доказать, что кинематографические рукописи не горят. Вот извлекают их из закромов на свет Божий, соединяют с другими кинотекстами и событийными величинами, и оказывается, что в них заключено для нас нечто значимое и интересное.
К примеру, на открытии фестиваля показали фильм «Пленники моря» (1928 год, режиссер Михаил Вернер). Картина считалась утраченной, и лишь недавно ее обнаружили в одном из чешских архивов. Отреставрировали, теперь как новенькая. Знаете, о чем? Об аварии на подводной лодке. Фабула, впрочем, авантюрная. Сын предал отца, командира дивизиона подлодок. Шпионит, выкрадывает документы (позже окажется, что не те, которые интересуют вражеские спецслужбы). На перехват спешит подводная лодка и терпит крушение. Зритель, еще недавно переживавший перипетии гибели «Курска», внезапно чувствует себя приобщенным к разворачивающейся на наших глазах драме. Кстати сказать, фильм был одним из хитов тогдашнего киносезона…
Но это невольные сопряжения. Однако авторы фестиваля гораздо чаще сами организуют соположения текстов. Они называют это конфронтациями. В этот раз речь шла о феномене коммунизма. Фильмы были показаны разные: одни за, другие против. Не впервые мы видели, как и те, и другие используют практически одинаковые идеологические схемы — только по-разному заряженные. «Процесс над Сталиным» итальянца Фульвио Лучизано (1961 г.) так или иначе напоминал фильм «Владимир Ленин» Михаила Ромма и Василия Беляева
(1948 г.): та же хроника, тот же менторский тон закадрового дикторского текста… А игровая картина американца Гордона Дугласа «Я был коммунистом по заданию ФБР» (1951 г.) и вовсе порадовала хорошо знакомой по советским лентам плоскостью однонаправленных характеров и положений. Бедный герой долгие годы вынужден играть роль коммуниста и терпеть всяческие унижения. В том числе и от собственного сына. Не любит, ох не любит американский народ «наймитов международного коммунизма». Все кончится, конечно же, хорошо, и в финале сын со слезами восхищения смотрит на героического отца.
Почти ровесник своего заокеанского собрата советский фильм «Русский вопрос» (1947 г.), показанный к столетию Михаила Ромма, выполнен более профессионально. Но то же самое. Про честного американского журналиста, которому поручили написать грязную пропагандистскую книжонку о Советском Союзе. Но не смог он, ибо увиденное в Стране Советов слишком потрясло его благородную душу. Он лишается всего — жены, дома, работы, но не идет на компромисс с чудовищами, акулами газетного рынка… Фильм, помимо прочего, интересен еще и тем, что его фабула сильно смахивает на историю, через пару лет потом заказанную Александру Довженко (имеется в виду его незаконченная картина «Прощай, Америка!»).
Отметили и другие юбилеи — столетие Марка Донского его ранним фильмом «Песня о счастье» (1934 г., вместе с В.Легошиным), точно такое же «летие» Витторио де Сики двумя его превосходными лентами «Игроки» и «Вокзал Термини», юбилею Ивана Пырьева салютовала его очень интересная и не очень на него похожая картина «Конвейер смерти» 33-го года (материал — экономический и социальный кризис на Западе, в стилистике же прослеживаются влияния немецкого киноэкспрессионизма). Иногда и повод особый не требовался — взяли и показали отреставрированный фильм Эльдара Рязанова «Весенние голоса» (1955 г., дебют молодого режиссера в игровом кино). Сам маэстро пожаловал на повторную премьеру и в кратком спиче перед показом попросил простить его «за все». В сущности это незамысловатый фильм-концерт. Забавно было наблюдать, как растрогали режиссера дружные аплодисменты и восторженные отзывы дам. Слаб, слаб человек, особенно если встречается он с собственной весной, оркестрированной женскими голосами.
Очень интересно было посмотреть некогда запрещенную 2-ю серию «Большой жизни» Леонида Лукова. В 50-е годы она все же вышла в прокат, но в укороченном варианте. Теперь показали полный… И что было запрещать? А вот что: «многократные выпивки, пошлые романсы, любовные похождения, ночные разлагольствования в постели» (из постановления ЦК ВКП(б) 1946 года). Строги, строги были тогдашние «отцы нации» — в постели даже разговорчики не дозволялись.
Как всегда проводились «круглые столы». Один из них посвятили теме исторической ответственности кинематографа за рост политического терроризма. Мнения были разные. Одни утверждали, что искусство, особенно «левое», уже по своей природе агрессивно (едва ли не каждый художник является террористом, насилуя сознание бедного зрителя), а потому, мол, о чем тут говорить. Кроме того, современные СМИ мгновенно тиражируют факты террористического вандализма, превращают их в роскошное зрелище и в итоге делают массовую аудиторию практически нечувствительной к человеческим трагедиям. Молодое поколение и вовсе приучено относиться к террору, как игре — на кино- или телеэкране, на компьютере. И ведь склонность к агрессии изначально заложена в природу человека. Не в том ли и состоит миссия искусства, чтобы очищать человеческое сознание и подсознание, делать его выше, идеальнее, мудрее?
Другая дискуссия была отдана проблеме цензуры в кино. «Цензура — способ самосохранения нации или «гестапо для умов»?» — так это было сформулировано. Киновед Валерий Фомин настаивал на том, что злодеяния советской цензуры по отношению к кино неисчислимы, пепел уничтоженных, в зародыше или в зрелом состоянии, картин должен стучать в наши сердца. Однако нынешнее состояние тоже повергает в ужас и подвигает к введению моральной цензуры… Армен Медведев, руководивший российским кинематографом все 90-е годы, утверждал, что великое советское кино умерло раньше, чем ЦК КПСС, и вовсе не от цензуры. Просто истощилось. В последнее десятилетие никакой цензуры не было, а лучше не стало. Станислав Ростоцкий уже привычно взывал к совести коллег: не надо «поливать» прошлое. И вправду, для многих стало привычкой героизировать свой личный опыт жизни в искусстве.
Более молодые киноведы с радостью одобрили тезис о давней уже смерти советского кино. Александр Шпагин и Виктор Матизен утверждали, что воздух свободы 90-х принес свои результаты: российское кино дало свежие эстетические всходы. Поэтому никакой цензуры — даже моральной. Не трусить, и все у нас получится.
Много еще чего было на фестивале, обо все не расскажешь. Столетие закончилось, но обратиться в архивную пыль не пожелало. Не раз еще будем перемывать косточки ушедшим и ушедшему. Как хорошо, что было и есть кино, что есть киноведы. «Представляете, — сказала мне на закрытии молодая еще женщина, — как бы вы чувствовали себя, если бы занимались античными временами?» Ух, представляю…