«За что же боролись мы с ляхами?» «Московский фактор» на Заднепровье в 30-е годы XVII века

Накануне Хмельнитчины: церковные войны

Отношения Польско-Литовского государства и Московии в 30—40-е годы XVII века, после серии войн, даже в мирный период находились в «подвешенном» состоянии. Да, Кремль не вмешивался во внутренние дела Речи Посполитой непосредственно. Однако косвенное московское влияние, главным образом посредством религиозных рычагов, было довольно сильным.

Его усиление в «украинных» землях Речи Посполитой было вызвано практически теми же причинами, которые привели к казацко-крестьянским восстаниям на Заднепровье в 1637—
1638 гг. под предводительством Павлюка, а позднее Острянина (Остряницы). Во-первых, введение коронным гетманом Станиславом Конецпольским коронных войск на зимние квартиры в казацкие жилища на Левобережье после Шведской войны (1629 г.). Это был вынужденный шаг, поскольку правительство не нашло денег на жалованье жолнерам — так же, как и казакам. Последним было еще хуже, ведь тех из них, кто был завербован только на время войны, выписали из реестра и обрекли, по высказыванию Михаила Грушевского, «на поворот к бесправному положению панского подданного». Понимая, что решать проблему жалованья, кроме него самого, никто в правительстве не станет, коронный гетман «спихнул» злых и голодных жолнеров с коронных земель в край «поцелее и побогаче». Таким краем и была Восточная Украина.

Понятно, что жолнеры, которым государство не заплатило за кровь, пролитую при защите его интересов, готовы были взять свое любой ценой и у кого угодно. Размещая воинов в домах нереестровых казаков, которых Куруковская «ординация» 1625 года лишала сословных привилегий, С.Конецпольский спровоцировал ряд конфликтов между ними. Более-менее устойчивое польско-украинское равновесие, для установления которого столько усилий приложил коронный стражник Стефан Хмелецкий, оставленный правительством Речи Посполитой для надзора за выполнением «ординации», было бесповоротно нарушено. Но и жолнеры (не говоря уж о самом коронном гетмане) оказались только лишь заложниками ситуации. Собственное государство их «подставило», столкнув с другим своим защитником — украинским казачеством.

Фактор второй — униженное положение православия и религиозная нетерпимость, которая приобрела особый размах при короле Сигизмунде III Вазе. Введение жолнеров на зимние квартиры наталкивало на мысль о якобы силовом введении унии и католичества в казацких краях. Социальный претекст волнений тесно сочетался с «претекстом ламання віри», который казаки со временем использовали для привлечения на свою сторону черни.

Не менее важным был и третий фактор — разногласия между либерально-реформаторским и консервативным течениями в украинском православии. Первое олицетворял Петр Могила (с 1627 года — архимандрит Киево-Печерской лавры), второе — Исайя Копинский, до 1632 года занимавший митрополичью кафедру в Киеве.

Конфликт идейный дополнялся конфликтом карьерным. Оба церковных иерарха претендовали в 1631 году на должность митрополита киевского. Сначала повезло И.Копинскому. Его как одного из четырех епископов полулегально восстановленной в 1620 г. гетманом Петром Сагайдачным православной иерархии, поддерживали казаки даже после смерти гетмана. Казацкий «силовой ресурс» сыграл решающую роль в установлении Исайи митрополитом, что подтверждает записка от 29 сентября 1631 г. севского воеводы Степана Стрешнева в Разрядный приказ со слов монахов Новгород-Северского Спасского монастыря. Они упоминали о репрессиях поляков против казаков за то, что те без их, поляков, ведома поставили на место покойного Иова Борецкого «владыку Лубенского Исаия». «И ныне де, государь, в Киеве толко за крестьянскую (христианскую. — Ю.Р.) веру стоит адин лубенский владыка Исайя, и козаков запорозких наговаривает, чтоб они стояли крепко за крестьянскую веру». Но И.Копинскому этого оказалось недостаточно. Воспользовавшись неприятием широкой православной общественностью реформаторских начинаний П.Могилы, он ославил своего конкурента за пределами Киева как тайного католика: «А в печерском де, государь, монастыре архимандрит киевский, и тот поддаетца к ляхом в лядскую ж веру, и стоит против козаков заодно с ляхами», — рассказывали московитам монахи из Новгорода-Северского.

Любопытно, что церковные деятели поддерживали нормальные отношения с Московским патриархатом. Но П.Могила был невыгоден Москве. Во-первых, он оставался лояльным по отношению к Речи Посполитой, предоставившей ему польско-литовское шляхетство (индигенат) после изгнания рода его отца из Молдовы. Во-вторых, восстановив утраченные православными Речи Посполитой после Берестейской унии права, заменив в легализованной им православной иерархии немощных старцев, высвященных еще П.Сагайдачным, что называется, «на безрыбье», П.Могила пошел дальше. Речь шла, ни много ни мало, о создании независимого Киевского православного патриархата в Речи Посполитой, связанного с Константинополем лишь формальным подчинением. Идею эту поддерживали как православная духовная и светская элита, так и король, которому нужно было ослабить влияние Москвы на своих украинских подданных.

Кандидатура П.Могилы на патриарха была самой лучшей. Ревностный поборник «благочестия» — и враг Москвы (однажды на вопрос об отношении к идее союза Украины-Руси с Москвой П.Могила ответил: «За одну такую мысль нужно на кол сажать»); защитник прав народа украинского — и недвусмысленный противник казацкого произвола. «Имя П.Могилы как будущего патриарха было у всех на устах», — пишет М.Грушевский. Причем весной 1638 года, незадолго до восстания Я.Острянина, волынский воевода Сангушко уже даже поспешил ответить письменно И.Копинскому о назначении П.Могилы патриархом Украины-Руси как о якобы свершившемся факте.

Что же касается И.Копинского, то его более чем активное москвофильство, как отмечают историки Михаил Грушевский и Дмитрий Дорошенко, было уже фактом общеизвестным. Грамота Исайи от 4 декабря 1622 года московскому патриарху Филарету содержит любопытные детали, на которые никто почему-то до сих пор не обращал внимания. Мало того, что епископ Исайя делал реверансы московскому царю как «прибежищу и пристанищу» гонимых в Речи Посполитой «схизматиков», он открытым текстом именовал Филарета «Патриархом Великой и Малой России». То есть признавал юрисдикцию и верховенство московского патриархата над православными в Речи Посполитой, «скромно» отводя себе при этом, как видим из подписи, роль «епископа и экзарха Малой России». Таился ли за этой титулатурой проект И.Копинского по конфессиональному подчинению Украины-Руси Москве? Не исключено.

Но летом 1633 года П.Могила получил от константинопольского патриарха сан митрополита киевского и вынудил И.Копинского отречься от чина. Затем неожиданно отправился к казакам, куда Исайя бежал после подписания отречения. Там он напомнил И.Копинскому о его связях с Москвой и обвинил в государственной измене. Поэтому открыто поддерживать Исайю, да еще и в разгар Смоленской войны с Москвой, казакам было рискованно. Еще более года назад они хотели утопить П.Могилу в Днепре за его новации в образовании. Теперь казачество оказалось нейтрализованным; отправив в их обозе службу и допустив запорожцев к целованию креста и руки, П.Могила возвратился в Киев победителем.

Иеремия Вишневецкий: ренегат
или патриот?

Однако Исайя продолжал заниматься делами Мгарского, Густынского и Ладинского монастырей, располагавшихся во владениях племянника П.Могилы, князя Иеремии (Яремы) Вишневецкого. Там он мог все еще рассчитывать на казаков, которые были враждебно настроены не только по отношению к новому киевскому митрополиту, но и к роду Вишневецких (дед и отец Иеремии принимали участие в подавлении казацких выступлений). Вместе с тем И.Копинский забрасывает митрополита П.Могилу судебными исками. В ответ тот с помощью князя Иеремии лишил опеки Исайи Густынский и Мгарский монастыри.

Впрочем, как показали дальнейшие события, промосковские настроения после этого в монастырях не исчезли, несмотря на то, что игумен Мгарского монастыря Калистрат был человеком П.Могилы. Именно монахи этого монастыря изготовляли порох для бунтовщиков во время восстания Павлюка в 1637 году. А настоятельницей Ладинского монастыря вообще была родная сестра И.Копинского. Все три обители имели огромное влияние на жителей Вишневетчины, особенно на казаков, поэтому свержение Исайи с митрополитчей кафедры они восприняли болезненно. Для них Копинский был своим, «лубенским» владыкой, основателем православного братства (1622 г.) при лубенском Троицком соборе. Иеремия, соответственно, — родственником преследователя их любимца, окатоличенным племянником своего дяди с его репутацией «противника благочестия».

Иеремию Вишневецкого и до сих пор считают одним из основных виновников волнений в 1637—1638 гг., к которым якобы привели его попытки принудительно окатоличить население края. Однако его «вина» заключалась лишь в том, что он вмешался в противостояние своего дяди с И.Копинским, оказавшись на стороне первого. Вся деятельность князя Иеремии на Заднепровье свидетельствует: он ни-коим образом не провоцировал религиозную вражду в своих владениях. Так, украинский ученый Александр Лазаревский считает утверждение о строительстве И.Вишневецким католических костелов на Левобережье «более чем сомнительным», ссылаясь на отсутствие в известных ему печатных или письменных источниках каких бы то ни было данных об этом. Зато известно, что Иеремия неоднократно одаривал православные монастыри, особенно Мгарский. В одной из грамот, датированной 8 февраля 1636 года, он писал: «Я сам, маючи повагу до отців-законників релігії грецького обряду, які в маєтності моїй, монастирі Мгарському, мешкають… віддаю їм те село Мгар з пожитками, мені належними, до вільного уживання їм на вічні часи». В конце концов, писал ученый, именно покровительство князя давало возможность игумену Калистрату успешно отстаивать Мгарскую обитель от давления со стороны ксендзов-бернардинцев и попыток грабежа со стороны польских жолнеров.

В 1631 году (если признать датировку известного письма И.Копинского к молодому князю Иеремии именно этим годом) княжич принял католичество. Учитывая вес для Украины-Руси рода Вишневецких, представителем которых дотоле считали одним из оплотов православной веры, эта весть не могла не встревожить казаков. Слухи о грядущем принудительном окатоличивании привели к тому, что первое появление князя И.Вишневецкого в его заднепровских имениях после вступления им в совершеннолетие (где-то между 12 и 13 октября) началось с неприятностей — казаки отказались поддержать намерение князя идти в поход на татар.

Отказ сей, полагаем, был не чем иным, как косвенно спровоцированной митрополитом Исайей «ответной реакцией». Этим же, на наш взгляд, можно объяснить и саботаж казаками приказов Иеремии Вишневецкого во время Смоленской войны (1632—1634 гг.). Во время осады русских городов они нередко имели «сходки и разговоры» с осажденными, а штурмы были, скорее, имитацией бурной деятельности. Кроме того, вопреки приказу Иеремии, они не пошли под Смоленск на помощь королю Владиславу, а обложили Брянск (кстати, неудачно), после чего самовольно покинули театр боевых действий. Иеремия «за то их непослушание велел их грабить и в городы не велел их пускать» (А.Лазаревский), таким образом нажив в лице предводителя казаков полковника Якова Острянина смертельного врага.

Но после того, как П.Могила добился восстановления прав для православной Украины-Руси, оснований для волнений на религиозной почве у казаков не было. Да и князь Ярема отличался изрядной терпимостью к «греческой вере». Неудивительно, что, как отмечает М.Грушевский, с 1632 г. и до восстания Павлюка казаки в своих обращениях к королю и правительству Речи Посполитой не выдвигают никаких требований религиозного характера. Но с осени 1637 года в универсалах казацких вождей к населению вновь появляются призывы к защите «благочестия». «Дійшла до нас відомість певна і несумнівна, що неприятелі народу нашого християнського руського і віри нашої старожитньої грецької, себто ляхи... ідуть на Україну за Дніпро», — писал один из сторонников Павлюка, Карпо Скидан.

Генеральная репетиция

Что же касается Я.Острянина, то в 1625 году он был в составе казацкой делегации на сейме, поднявшей вопрос об утверждении православной иерархии (об этом говорил покойный гетман П.Сагайдачный), к тому времени уже сориентированной митрополитом Иовом Борецким на Москву. Уже это дает основания считать, что восстанием 1638 года фактически руководили свергнутые или обиженные П.Могилой церковные деятели из круга И.Копинского. В пользу этого свидетельствуют и показания монаха Густынского монастыря Пафнутия, зафиксированные в «расспросных речах» путивльской «съездной избы» 5 июня 1638 года, когда в ходе восстания Острянина уже происходил перелом не в пользу казаков. Со слов Пафнутия узнаем, что экс-митрополит И.Копинский еще в великий пост того же года, то есть накануне восстания, писал игуменам и «братии» Мгарского и Густынского монастырей, «что де одноконечно король польский и паны радные и ляцкие арцыбискупы приговорили на сойме, что в их Польской и Литовской земли православной хрестьянской вере не быть, и хрестьянские церкви поломать, и книги русские вывесть».

Таким образом, И.Копинский, что называется, своевременно и удачно бросил тлеющий фитиль в сухое сено. Это была фактически генеральная репетиция Хмельнитчины. Но в ее основе лежали не только и не столько социально-национальные конфликты между казачеством и администрацией Речи Посполитой, сколько подводные течения в противоположных лагерях украинского «благочестивого» духовенства. Казаки, стремясь защитить свои вольности, оказались всего лишь слепыми пешками в игре И.Копинского, целью которого был возврат утраченных позиций. А самое главное — срыв планов создания самостоятельного Киевского патриархата, и в итоге — каноническое подчинение Москве. Что в конце концов и произошло, но уже несколько лет спустя после Переяславского соглашения.

От редакции. Эта статья является конспективным очерком автора к книге «Ієремія Вишневецький. Спроба реабілітації». Книга должна выйти этой осенью в издательстве «Піраміда».