Театральная история. 75 лет назад, в 1930-м, состоялся судебный процесс в деле «Спілки визволення України» — СВУ

… Представьте, что вас должны судить. Не за конкретное преступление, а за НЕсовершенное. Вы ничего не сделали против царящей политической системы (строя), но известно, что вы не (очень) любите ее. И вот вам предлагают «сознаться» в этой нелюбви. A заодно — в преступлении, которого не было, но могло быть. Вы отрицаете, доказываете, что ничего не совершили. Вам отвечают, что все равно нужно сознаться, покаяться. Ради сохранения общественного порядка, ради науки реальным врагам, действительно имеющих коварные намерения. В конце концов, ради спокойствия близких, которые могут пострадать из-за вашего непонимания и «неправильного» поведения. «За что же они пострадают?» — спрашиваете вы. И слышите в ответ: «Ну, вот вы опять... Вводите самого себя и всех в заблуждение. Вам же объяснили: пострадают из-за вашего неразумного поведения. Поймите нас и подыграйте. Не ради нас, а во имя интересов общества и ваших родственников, дорогих вам людей. В конце концов, ради себя, поскольку, если сознаетесь, самый суровый приговор будет смягчен или заменен».

Так сказать, немного театра и все...

Актеры

«Подсудимых привозили из тюрьмы не в «черных воронах», а в обычных автобусах, словно на прогулку. На сцене в перерывах подсудимым подносили чай с пирожными. Организаторы явно переигрывали, изображая гуманных учеников Дзержинского. Демонстративно большие сладости, кондитерские вершины тогдашней счастливой жизни, были неуместны. Тем не менее, думаю, что отвергнуть их подсудимый академик Сергей Ефремов, человек большого достоинства, не мог. Не могли и другие. Так же не могли отозвать свои предварительные показания, данные в Киеве, вымученные долгими днями и ночами без сна. И признание, и театральные сладости — все входило в заранее разработанный ритуал, и подсудимые должны были повиноваться ему». Так вспоминает очевидец о процессе СВУ.

Обратите внимание на слова о сцене. Процесс действительно происходил в здании Харьковской оперы, где соорудили судебный зал. В театральном зале сидели зрители, поскольку процесс, мол, открытый. На самом деле это были преимущественно работники ГПУ и «доверенные» лица, представители «элит» — политической, производственной, научной, литературной...

Впрочем, «театр» был не только в пределах реального оперного театра, но и в тюрьме, откуда привозили участников процесса. В камерах их встречали цветы на столиках, белоснежная постель. Еда, которую приносили узникам, тоже была вполне приличной. Представляете? Я — нет. Но именно так и было, и продолжалось это, пока длился процесс, т.е. с 9 марта по 19 апреля 1930-го.

Судили 45 человек, среди которых было два академика Всеукраинской академии наук (ВУАН), 15 профессоров вузов, два студента, один директор средней школы, 10 учителей, один теолог, один священник УАПЦ, три писателя, пять редакторов, два кооператора, два юриста и один библиотекарь. 15 подсудимых работали в системе ВУАН. 31 человек когда-то входил в различные украинские политические партии, один был премьер-министром, два — министрами правительства Украинской Народной Республики, шестеро — членами Центральной Рады. Среди подсудимых были два лица еврейского происхождения, а также три женщины. Следовательно, судили представителей интеллигенции.

«Главную роль» организаторы процесса предоставили Сергею Ефремову, выдающемуся ученому-литературоведу, автору знаменитой «Історії українського письменства» и многих других публикаций, политическому и общественному деятелю, в прошлом — заместителю главы Украинской Центральной Рады, вице-президенту ВУАН. Опыт арестов он приобрел еще при царизме, беспокоили его в свое время и чекисты. Однако «окончательно» (если использовать формулу одного из булгаковских героев) Ефремова арестовали сотрудники ГПУ УССР в июле 1929-го. Арестовали, чтобы сделать лидером СВУ.

Среди других обвиняемых нужно выделить бывшего министра иностранных дел УНР, научного сотрудника ВУАН Андрея Никовского, деятеля Украинской автокефальной православной церкви (УАПЦ), бывшего премьер-министра УНР Владимира Чехивского, известного ученого академика ВУАН Михаила Слабченко, бывшего деятеля Украинской партии социалистов-федералистов, заведующего 1-й Киевской трудовой школой, выдающегося педагога Владимира Дурдукивского, писательницу Людмилу Старицкую-Черняхивскую (дочь классика украинской литературы Михаила Старицкого), профессора Киевского института народного образования, языковеда Всеволода Ганцова, старшего ассистента Киевского медицинского института, врача Аркадия Барбара, среди пациентов которого было немало тогдашних руководящих деятелей...

Впрочем, наверняка будет неправильно кому-то отдать предпочтение. Среди тех, кого сделали «актерами» в политической пьесе в стенах Харьковской оперы, было немало ярких личностей. О них уже и еще будет немало написано. Меня интересует другое. Почему они, преимущественно немолодые уже, авторитетные (и опять-таки интеллигентные) люди, согласились играть свои роли? Очевидно, многие из них не (вос)принимали новую власть, но это еще не основание подтверждать и расшифровывать абсурдные замыслы.

Например, то, что они еще в 1926 году создали СВУ с целью «свержения Советской власти при помощи интервенции и реставрации капиталистического буржуазного строя с военно-фашистской диктатурой». Или то, что хотели травить коммунистов-пациентов. Хотя НИ оДНОГО факта подготовки интервенции, диктатуры, террора или отравлений не было зафиксировано. Следователи применяли индивидуальные методы шантажа. И это им удалось. Драматурги и постановщики процесса оказались эффективными в своих усилиях, хотя достигли успеха не сразу. Но достигли, и это стоит проанализировать.

Драматургический замысел

Начнем с «лидера», с уже упомянутого Сергея Ефремова. Сломать, вынудить говорить и писать то, что нужно, — это, на первый взгляд, казалось невыполнимой задачей. Его называли «совестью украинской интеллигенции», он обладал тяжелым, но твердым характером. Интриговать особо не умел (скажем, так, как академик Михаил Грушевский, с которым они конфликтовали), да еще и не скрывал критического отношения к большевистскому режиму с его новыми ценностями.

С 1923 года он вел дневник, в котором фиксировал свое житье-бытье, реагировал на развитие общества, записывал даже тогдашние анекдоты. Фиксировал он и факты своих столкновений с властями и их представителями. В этом ключ ко всей драматургии процесса СВУ, поскольку роптал не только Ефремов, но и вся старая интеллигенция, представители которой, быть может, не были столь «крутыми» в поведении, как Ефремов, но критически настроенными к режиму все-таки были. Эта критическая волна немного ослабла после ХІІ партийного съезда, в соответствии с решениями которого осуществлялась политика «украинизации». Логика была примерно следующей: если большевики по-прежнему желают развивать украинскую культуру, мы с готовностью будем сотрудничать с ними.

Так зачем же тогда создавать какие-то подпольные структуры? Именно об этом один из подсудимых, Борис Матушевский, спустя несколько лет спросит у Ефремова в Ярославском изоляторе на прогулке. Ответ был следующим: «Мне было сказано на допросе: вы и такие, как вы, должны сойти со сцены сегодняшней украинской культурной и общественной жизни, поскольку вы представляете собой притягательную силу для скрытых и потенциальных врагов советской системы. Украинская культура и наука будут по-прежнему развиваться, но без вас. Уже подросли новые, советские кадры украинской интеллигенции, которые без вреда для дела заменят вас. Поэтому выбирайте: или же СВУ в том аспекте, какой мы вам предлагаем, и тогда вы и другие пройдут через открытый судебный процесс, где не будет ни одного расстрела и вообще приговоры будут довольно мягкими, или суда не будет, а все это пройдет через постановление коллегии ОГПУ, и тогда мы зальем кровью так называемых «свідомих українців» всю Украину. Это мы можем сделать — вы это сами хорошо понимаете...».

Таким образом Ефремов оправдывал свое поведение. Но был еще один мотив. Личный. В 1992 году киевлянка Татьяна Ильченко в письме в газету «Рада» написала, что еще в детстве общалась с Ефремовым. Он проживал в Киеве у Владимира Дурдукивского. Сестра последнего Анисия фактически была женой академика. Уже во время нацистской оккупации Ильченко с мамой зашла к Анисии Дурдукивской, и та рассказала, что Ефремову пригрозили: если не подпишет подложные бумаги, необходимые следствию, то ее арестуют. Считая, что пытки сведут ее в могилу, Ефремов, выручая любимую, подписал все, что от него требовали.

Если это учесть, то неудивительно, что на допросе 25 июля 1929 года, вскоре после ареста, Ефремов заявлял, что «о существовании контрреволюционной организации не знал и ни от кого о ней не слышал», а 10 сентября того же года признал «существование «Спілки визволення України», контрреволюционной организации, и свою к ней принадлежность... » Когда другим арестованным начали показывать подписи под показаниями «железного» академика, они тоже начали «сознаваться».

В контексте сворачивания новой экономической политики, «раскулачивания», массовой насильственной коллективизации, на фоне массового сопротивления крестьянства процесс СВУ превращался в трагическую интродукцию глобального «укрощения» интеллектуального слоя Украины, чья деятельность и даже само существование в условиях контролируемой «украинизации» напоминали о «самостийнической» борьбе украинцев в 1917—1920 годах.

Не зря гэпэушный «ас» по украинскому вопросу, следователь Соломон Брук, как вспоминал Борис Матушевский, на допросах повторял: «Нам нужно украинскую интеллигенцию поставить на колени, это наша задача — и она будет выполнена; кого не поставим — перестреляем!»

Режиссеры и дирижеры

На сцене Харьковского оперного театра постоянно присутствовали и непосредственно руководили ходом судебного процесса начальник секретного отдела ГПУ УССР Валерий Горожанин и начальник ІІ отделения Борис Козельский. Именно их подписи стоят под обвинительным заключением по делу СВУ и под теми документами, с которых, собственно, началось дело. Их подписи, а также имя председателя ГПУ УССР Всеволода Балицкого можно видеть под документами, появившимися еще до процесса и определявшими его организацию.

Например, в «Докладной записке» находим в систематизированном изложении немало «линий» деятельности СВУ, о которых потом упоминали на процессе, а также и отпавшие, которым чекисты не смогли придать реально опасный вид. В связи с этим чрезвычайно интересны еще два документа. Речь идет об «Ориентировочном списке арестованных по Киеву, подлежащих представлению на процесс». Здесь находим не только оказавшихся на скамье подсудимых, но и тех эвентуальных обвиняемых, которых «готовили» к процессу.

Особого внимания заслуживают рукописные коррективы, сделанные на этих документах. Скажем, в «ориентировочном списке» в «Президиум СВУ» вписаны Людмила Старицкая-Черняхивская, а также Михаил Слабченко, которому со временем отведут более скромную роль руководителя Одесского филиала. Рядом с четырьмя кандидатами на «церковную линию» недрогнувшей рукой дописано: «Будет взят ряд лиц с периферии». Напротив «кандидатов к процессу с периферии» поставлены «плюсы» рядом с фамилиями конкретных лиц, а рядом с другими — никаких пометок нет (или, как, например, рядом с фамилией учителя З.Гудзь-Засульского, «плюс» заменен на «минус»). Наверное, эти примечания сделаны лично Всеволодом Балицким, внимательно читавшим и делавшим пометки на других документах.

Однако главные дирижеры процесса СВУ, как легко догадаться, находились не в Харькове, а в Москве. Это прежде всего Сталин и его окружение, с которыми харьковские вожди постоянно согласовывали все мельчайшие детали и от которых постоянно ожидали новых директив. В частности, 2 января 1930 года поступает следующая сталинская шифрограмма: «Харьков — Косиору, Чубарю. Когда предполагается суд над Ефремовым и другими? Мы здесь думаем, что на суде надо развернуть не только повстанческие и террористические дела обвиняемых, но и медицинские фокусы, имевшие своей целью убийство ответственных работников. Нам нечего скрывать перед рабочими грехи своих врагов. Кроме того, пусть знает так называемая «Европа», что репрессии против контрреволюционной части спецов, пытающихся отравить и зарезать коммунистов-пациентов, имеют полное «оправдание» и по сути дела бледнеют перед преступной деятельностью этих контрреволюционных мерзавцев. Наша просьба согласовать с Москвой план ведения дела на суде».

Известному врачу Аркадию Барбару, пациентами которого были и некоторые коммунистические вожди, и в кошмарном сне не могло привидеться, что он якобы рассматривал пациента-коммуниста «не как больного, а как врага». Но вскоре ему пришлось сознаваться в этих и прочих «грехах». Эти признания носили фарсовый характер, но дальнейшую судьбу врача фарсом не назовешь. Приговоренный к восьми годам лишения свободы, он в октябре 1938-го был казнен за то, что якобы продолжал «контрреволюционную деятельность» уже в концлагере.

Председателем суда был Приходько, бывший «боротьбіст», среди членов суда — Гавриил Одинец и рабочий завода «Арсенал» Коробенко. У этих двух тоже была не очень «гладкая», по тогдашним критериям, биография. Первый еще до Первой мировой войны был среди «свідомих» украинцев, а второй принадлежал к украинским социал-демократам, а потом оба поменяли политические ориентации в пользу (ясное дело) большевиков. Одним из ключевых общественных обвинителей был уже Панас Любченко, тоже бывший «боротьбіст». На процессе активно выступали генеральный прокурор Михайло Михайлик и Лев Ахматов (прокурор Верховного суда УССР). Вот эти лица, собственно (разумеется, вместе с чекистами), и определяли ход процесса, заставляя подсудимых играть отведенную каждому роль, вмешивались, если кто-то забывал написанные для него слова.

В принципе, нужно признать, что дирижеры и режиссеры отработали «свой номер». Процесс состоялся, и, несмотря на то, что в судебном заседании подвергли допросу лишь пятерых свидетелей, а конкретная вина подсудимых не была установлена, приговоры вынесли. Приговоры разные (максимальный срок — «червонец», то есть 10 лет лишения свободы, ни одного смертного приговора), но одинаково несправедливые, что и дало основание официально реабилитировать участников дела СВУ еще в коммунистические времена — в 1989 году.

Зрители, рецензенты и критики

Объем этого материала не позволяет пространно цитировать зрителей, находившихся во время процесса СВУ в Харьковской опере. «Сухой остаток» оценок тех, кто мог адекватно воспринимать увиденное, таков: это был театр абсурда, а то, с каким спокойствием подсудимые рассказывали о своих самых ужасных, самых коварных замыслах, наталкивало на мысль, в своем ли они уме вообще. Впрочем, случались и «технические» проблемы. Если кто-то из подсудимых начинал рассказывать то, чего от него не ожидали, заседание останавливали, а на следующем заседании все шло уже «как по маслу».

Особенно старался Николай Павлушков, объявленный лидером «Спілки української молоді» (СУМ). Он выступал на процессе, как иронично сказал современник, не боясь за себя, а словно отчитываясь «перед высшим командованием вооруженных сил националистической контрреволюции». Непревзойденный Борис Антоненко-Давидович, непосредственно наблюдавший за процессом СВУ, написал, что Павлушков, «если и верить всем его показаниям, выглядел на суде, как опереточный предводитель — без войска и единомышленников».

Но именно из Павлушкова его оказавшаяся за рубежом сестра да еще кое-кто в публикациях начали делать героя. После войны за рубежом оказались еще несколько лиц, которые начали критиковать прежнюю версию оценки СВУ и СУМ и заявили, что эти структуры существовали и не надо наговаривать на украинцев, не повиновавшихся большевистскому режиму. Конечно, писали эти люди и о собственном участии в подпольной борьбе. Итак, существовало ли реальное, не мифическое, сопротивление большевистской власти и нельзя ли поэтому говорить о реальности существования СВУ и СУМ?

Не подлежит сомнению, что сопротивление режиму существовало. Об это свидетельствуют немало документов, хотя сама тема — сопротивления сталинизму — еще требует квалифицированного анализа, а не квазипатриотических ламентаций. Что касается второй части вопроса, то гипотеза о реальном существовании СВУ и СУМ едва ли выдерживает проверку документами и фактами. Нет оснований говорить о том, что были созданы оппозиционные или «вредительские» структуры В ТОМ ВИДЕ, КАК ЭТО ХОТЕЛИ ВИДЕТЬ РАБОТНИКИ ГПУ.

Безусловно, Сергей Ефремов и прочие его «сопроцессники», как выразился Всеволод Ганцов, были украинскими патриотами (а в глазах новой власти — «украинскими буржуазными националистами») и активно трудились во имя национально-культурного возрождения Украины. Но делали они это совершенно легитимно, а не подпольно, по директивам украинских или других эмигрантских центров.

В связи с этим стоит обратиться к мнению одного из подсудимых, Константина Туркало. Ему удалось выжить (он эмигрировал в США, где умер в 1979 году): «Сейчас еще есть украинцы, считающие дело «Спілки визволення України»... контроверсийным, то есть им неизвестно и неясно, была или не была такая организация в действительности. А есть такие украинцы… которые утверждают, что СВУ в 20-х годах была, и именно этим оправдывают московские большевистские власти, казнившие фактически невиновную верхушку научной интеллигенции украинского народа. Я лично, как один из подсудимых, отрицаю контроверсийность в этом деле и решительно, с полной моральной ответственностью заявляю, что формально организации СВУ не было, а ее провокационно сконструировало, с помощью двух подсудимых в этом деле, московское ГПУ, чтобы создать законное основание для уничтожения верхушки украинской научной интеллигенции того времени. Все те подсудимые — мои приятели и друзья, — говорили мне, что узнавали о «существовании» СВУ от следователя во время досудебного следствия, когда я разговаривал с ними уже на суде».

«Два подсудимых» — это Ефремов и его племянник Павлушков, а история началась так. В мае 1929-го в Киеве арестовали нескольких молодых людей, среди которых были и провокаторы, выуживавшие из своих собеседников «националистические» оценки общественной жизни, а потом сообщавшие «куда следует». Провокаторов вскоре освободили, а из остальных начали выжимать признания против уже заранее определенных «преступников». Вот так началось дело СУМ: арестовали Павлушкова, выдавшего, где именно академик прятал свой дневник, о котором я уже упоминал и который служил практически единственным доказательством «контрреволюционности» Ефремова (хотя никакой настоящей контрреволюции в тексте нет). Кстати, после вынесения приговора в деле СВУ Ефремов скажет Ганцову: «Никогда не прощу Николаю, Николай для меня умер. Я ему доверял даже больше, чем Дурдукивскому. Он один, Николай, знал тот тайник, где я прячу свои дневники».

Позже был арестован Ефремов, а дальше к нему «присоединили» лиц, уже давно бывших у ГПУ «на примете», — вот так сформировали СВУ. Основными действующими лицами на процессе «СВУ» были 45 человек. Вскоре арестовали еще 700 в связи с этим делом. А всего, по некоторым данным, во время и после процесса СВУ было арестовано, уничтожено или сослано более 30 тысяч человек. Как и у каждого процесса той эпохи, у этого тоже было свое смертоносное эхо...

И Ефремова, и Павлушкова принесли в жертву Молоху террора. Погибли многие другие участники процесса СВУ, а также неграмотные украинские крестьяне, от которых требовали признания в участия «у якомусь севеу»... Впрочем, истребили не только их, но и организаторов, получивших в 1930-м положительную рецензию от начальства за организацию «театра в театре» (Горожанин, Балицкий, Брук, Приходько, Любченко, Ахматов, Михайлик etc).

Жизнь не стояла на месте, и появились новые рецензенты. Среди них выделю кинодраматурга и писателя Гелия Снегирева, в 1970-е годы подготовившего книгу «Патроны для расстрела», впервые напечатанную в Украине в 1990-м. Пользуясь только доступными материалами, прессой 1930-х годов и воспоминаниями некоторых участников дела СВУ, он убедительно показал его провокационный, сфабрикованный характер. И он же высказал предположение, что когда-то наши современники увидят объявление: «Сегодня заново слушается справа СВУ».

…Готовя этот материал и вспоминая, как еще во времена горбачевской «перестройки» в архиве тогда еще КГБ листал тома дела СВУ (а этих томов более 200!), я подумал: а может, и в самом деле стоит время от времени перечитывать, переслуШИВАТЬ это дело, чтобы понять, какую интеллигенцию мы потеряли и какой она должна быть.