Постпраздничное

Празднование/чествование 8–9 мая и общественные настроения относительно этих двух дат являются одним из ярких маркеров глубинных общественных процессов, стремительно охвативших сегодня Украину.

Именно стремительных, и именно таких, как происходят сейчас. Ведь в течение всего периода новейшей истории страны мы наблюдали фактическую застылость восприятия этого праздника/завершения трагических событий. Более того, любой эфир, посвященный 9 мая, с участием экспертов и политиков, скажем, в 2007-м мало чем отличался от аналогичных эфиров 2009-го и т.д. Возможно, лишь элементами пиар-акций политических сил и отдельных политиков, которые традиционно эксплуатировали эту тему, но не содержанием.

Ситуация инерционности восприятия 9 мая начала меняться только вследствие драматических и действительно исторических событий, таких как аннексия Крыма и война в Донбассе, и, как результат, целенаправленных государственных усилий в этом направлении.

Главное здесь - что ситуация лишь начала меняться, а не изменилась. И ожидать быстрого изменения не следует. Именно потому, что 9 мая, его символизм является составляющей и вместе с тем маркером глубинных ценностно-смысловых изменений. Характеристику их как "стремительные" не нужно воспринимать буквально, поскольку таковы они лишь в исторической перспективе, но отнюдь не в перспективе нас с вами как членов украинского общества.

Великая отечественная война была и остается одной из центральных культурных травм советской ценностно-смысловой матрицы. Событие становится культурной травмой при условии немедленного и соответствующего "кодирования" его как такового. Не только для непосредственных свидетелей и участников, но и для последующих поколений. Важность временного фактора для преобразования события или ряда событий в культурную травму подтверждает Голодомор. Эти события, пользуясь терминологией Джеффри Александера, сразу "не были закодированные как зло". Ведь на момент трагических событий и много десятилетий после них процессы символического производства полностью контролировали "эксперты" советской матрицы, а общественный дискурс сурово регламентировался, жестко пресекая любые попытки внедрить туда инородные смыслы. В результате, события 1932–1933 гг. на продолжительное время были вытеснены из дискурса. Реконструкция культурной травмы через 60 и больше лет после фактических событий оказалась очень сложным процессом.

Вместо этого события 1941–1945 гг. (а не все события, начиная с 1939-го) были сразу и целеустремленно закодированы как культурная травма. Таким образом, хотя последующие поколения и не пережили ее лично, для них она закодирована как объединительная, выстраивающая ощущение сопричастности к единому историческому сообществу, ощущению гордости от принадлежности к победителям. Это сообщество, по умолчанию, является сообществом наднациональным (советским). Этот мотив сегодня - один из самых распространенных в символической агрессии против украинского национального проекта. Вообще тема Великой отечественной войны, "священности" этой войны, победы в ней красной нитью проходила через "советскую" ценностно-смысловую матрицу и так же проходит в нынешней российской. Подрыв этого символизма является покушением на весь "советский", наднациональный проект.

День победы, закодированные в нем базовые смыслы, объединительная сила этого праздника воспринимались, по умолчанию, несколькими поколениями, в том числе и подавляющим большинством поколения, родившегося уже в независимой стране, поскольку никаких серьезных усилий на рекодификацию этой культурной травмы сделано не было. Даже больше: за все годы независимости так и не сформировалась целостная концепция истории страны, одни и те же события до сих пор часто толкуют диаметрально противоположно. Кроме Великой отечественной войны - Второй мировой войны, в этом ряду можно назвать много событий и исторических лиц, которые в разных частях Украины часто оценивают по-разному. Это и Переяславская рада 1654 г., и Полтавская битва 1709 г., и фигура гетмана Ивана Мазепы, и провозглашение Украинской Советской Социалистической Республики в Харькове в 1917 г., и т.п.

Эта неопределенность, в частности, диктовалось и политической целесообразностью такой ситуации для подавляющего большинства партий и движений. Однако очевидно, что в нынешних условиях такая ситуация не может сохраняться без вмешательства государства. Показательно, что вмешиваться государство начало лишь после того, как символические конструкты, связанные с 9 мая, и отсутствие четкой государственной политики относительно этого праздника были использованы против этого же государства.

Нынче же такое вмешательство через рекодификацию - с "Великой отечественной войны" со своей собственной хронологией на "Вторую мировую войну" в более широком контексте - является весьма нелегкой и комплексной задачей. Независимо от того, кто этой рекодификацией от государства занимается, и какая у них компетенция.

Чтобы проиллюстрировать сказанное выше, сравним, используя данные мониторинга Института социологии НАН Украины, ответы представителей разных поколений на вопросы, касающиеся Второй мировой войны. Мы выделяем две возрастные группы: родившихся в уже независимой Украине (их возраст составляет 18–21 год) и родившихся, а также большую часть жизни проживших во времена СССР (их возраст составляет 50 лет и старше). Таким образом, мы сравним восприятие этой войны, ее причин украинцами, которые социализировались в условиях двух совершенно разных ценностно-смысловых матриц.

Ответы на вопросы между выделенными группами весьма заметно отличаются. Так, когда представителям разных поколений предложили определить виновных в развязывании Второй мировой войны, то среди молодежи нацистскую Германию назвали около 49%, тогда как среди представителей старшего поколения таких было около 60%. Также отметим, что среди молодых значительно больше тех, кто еще не определился по этому вопросу, - около трети. И это можно объяснить не только безразличием их к данному вопросу, но и тем, что они сталкиваются с разными смыслами относительно указанных событий, часто даже противоположными. Ведь замена ценностно-смысловых матриц - довольно продолжительный процесс и требует смены нескольких поколений для своего полного утверждения, при отсутствии каких-то существенных общественных изменений.

В наших же условиях явное смещение государственного дискурса через соответствующие законодательные инициативы, общую кампанию декоммунизации, акцент не на праздничности, а на траурности этой даты, не на самой победе, а на цене этой победы оформилось лишь в последних несколько лет. Один из последних шагов в этом контексте - запрет георгиевских лент.

Все это привело к вполне понятной общей неопределенности украинского общества в вопросе празднования 9 мая и альтернативы ему - 8 мая. Ни один из вариантов празднования капитуляции Германии и завершения основной фазы Второй мировой войны - только 9 мая, только 8 мая, обе даты - не набирают и 40% голосов. Сравнительно больше набирает вариант "отмечать обе даты". Вариант "именно только 8 мая" набирает всего 7–8%.

Именно 8 мая как день примирения, в том числе между бойцами Красной армии и бойцами ОУН-УПА, лишь начинает свой путь. По данным уже упомянутого мониторинга Института социологии НАН Украины, ответы на вопрос, на чьей стороне воевали ОУН-УПА, представителей молодежи, которая социализировалась в новых условиях, и старшего поколения явно отличаются. Особенно если сравнить среди разных поколений тех, кто считает, что ОУН-УПА воевали на стороне нацистов: среди родившихся в независимой Украине заметно больше тех, кто не может определиться по этому вопросу. Если в СССР ответ на данный вопрос была однозначным, то в новых условиях, когда старый дискурс еще не вытеснен окончательно, молодежь сталкивается с разными смыслами, часто взаимно противоположными, и потому не всегда может определиться со своим отношением. В целом же, количество тех, кто за предоставление бойцам ОУН-УПА статуса борцов за независимость, почти равняется количеству противников этого.

Очевидно, что в ближайшей перспективе не следует ожидать скорых изменений в восприятии украинскими гражданами 8–9 мая. Несмотря на самоочевидность этого праздника как части советского мифа, прежде всего для старшего поколения, рекодификации указанной культурной травмы будут препятствовать и соответствующие ресурсы, и ошибки самого государства, и, конечно же, старая добрая политическая эксплуатация этой темы, наравне с языковым вопросом и рядом других традиционных вопросов-раздражителей как безотказного допинга для рейтингов.

В нашем тревожном и неопределенном обществе, когда граждане (да и сами политики) не привыкли планировать что-то на более отдаленную перспективу, чем несколько месяцев, довольно непривычно звучит ответ Дэн Сяопина на вопрос, что он думает о Великий французской революции 1789 г. Он ответил: "Пока что рано подводить итоги". Но именно так должны относиться к нынешним изменениям в украинском обществе, которые непосредственно затрагивают всю символическую и ценностную сферу в нем. Мы живем в период коренных преобразований в ней, однако по-настоящему сможем их оценить лишь с годами, если не через десятилетия. Таким образом, пока что 8 и 9 мая просто обречены быть вместе и символизировать глубинные изменения, которые украинское общество переживает прямо сейчас.